Я попытался поймать
слова, но, казалось, если можно так выразиться, они скользили прочь отменя
на коньках, плавно и быстро, и задержать их было невозможно.
Плохое было начало, а дальше пошло ещехуже.Яявилсяснамерением
отличиться, уверенный в том, что сегодня выучил урок превосходно, но, увы, я
заблуждался. Груда отложенных в сторону учебников все росла, возвещая о моих
ошибках, а мисс Мэрдстон не сводила с нас глаз. И когда вконцеконцовмы
пришли к пяти тысячам сыров (помню, в тот день он заменил ихпалками),моя
мать залилась слезами.
- Клара! - предостерегла мисс Мэрдстон.
- Мне что-то нездоровится, дорогая Джейн, - отозвалась моя мать.
Я увидел, как он важно подмигнул сестре, встал и, взяв трость, сказал:
- Едва ли, Джейн, можноожидать,чтоКларасдостойнойтвердостью
вынесет терзания и мучения, которые причинил ей сегодня Дэвид. Этобылобы
стоицизмом. Клара весьма укрепилась и сделала успехи, но едва ли можно ждать
от нее так много. Мы пойдем с тобой наверх, Дэвид.
Когда он уводил меня из комнаты, мать рванулась кнам.МиссМэрдстон
сказала:
- Клара, вы сумасошли!-иудержалаее.Матьзаткнулаушии
заплакала.
Он вел меня наверх в мою комнату медленноиважно-яуверен,ему
доставлял удовольствие этот торжественный марш правосудия, - и, когда мы там
очутились, внезапно зажал под мышкой мою голову.
- Мистер Мэрдстон! Сэр! - закричал я. - Не надо! Пожалуйста,небейте
меня! Я так старался, сэр! Но я немогуотвечатьурокипривасимисс
Мэрдстон! Не могу!
- Не можешь, Дэвид? Ну, мы попробуем вот это средство.
Он зажимал рукой мою голову, словно в тисках, но я обхватил егообеими
руками и помешал ему нанести удар, умоляя его не бить меня. Помешал я только
на мгновение, через секунду он больно ударил меня,ивтотжемоментя
вцепился зубами в руку, которой он держал меня, и прокусил ее.Досихпор
меня всего передергивает, когда я вспоминаю об этом.
Он сек меня так, будто хотел засечь до смерти. Несмотря на шум, который
мы подняли, я услышал, как кто-то быстро взбежал по лестнице - тобылимоя
мать и Пегготи, и я слышал, как мать закричала. Затем он ушел и запердверь
на ключ. А я лежал на полу, дрожа как в лихорадке,истерзанный,избитыйи
беспомощный в своем исступлении.
Как ясно помню я, какая странная тишинацарилавовсемдоме,когда
постепеннояпришелвсебя!Какясновспоминаю,какимпреступником
почувствовал я себя, когда ярость и боль чуть-чуть утихли!
Я сел и долго прислушивался, но не было слышно низвука.Струдомя
поднялся с пола и увидел в зеркалесвоелицо,такоекрасное,опухшееи
безобразное, что я ужаснулся. Боль во всемтеле,когдаядвигался,была
мучительна, и я заплакал снова. Ноэтабольбыланичтопосравнениюс
сознанием моей вины.
Оно тяготило мое сердце больше, чем если бы я был самым
страшным преступником.
Начинало темнеть, я закрылокно(почтивсевремяялежал,припав
головой к подоконнику, то плача, то задремывая или тупо глядя вокно),как
вдруг в двери щелкнул ключ и появилась мисс Мэрдстонсхлебом,молокоми
мясом. Молча поставив все этонастоливзглянувнаменяспримерной
твердостью, она ретировалась, и снова в двери щелкнул ключ.
Долго я сидел после того, как спустились сумерки, игадал,придетли
кто-нибудь еще. Когда ждать было уже нечего, я разделся и лег впостель;и
тутясострахомподумалотом,чтосделаютсомной.Являетсяли
преступлением совершенный мной поступок? Арестуют ли меня, и заключатлив
тюрьму? Не угрожает ли мне опасность попасть на виселицу?
Никогда не забуду своегопробуждениянаследующееутро,бодрогои
радостного расположения духа,ужевследующиймоментизменившегосяпод
гнетом горестных, тяжелых воспоминаний. Не успелявстать,какпоявилась
мисс Мэрдстон, коротко сказала, что я могу полчаса, но недольше,походить
по саду, и удалилась, не заперев двери, чтобыямогвоспользоватьсяэтим
разрешением.
Я так и сделал и поступал так каждое утро втечениепятидней,пока
пребывал, в заключении. Если бы я увидел мою мать одну, я бросился быперед
ней на колени, умоляя простить меня, но в течение всего этого временияне
видел никого, кроме мисс Мэрдстон; правда, мисс Мэрдстон приводиламеняна
вечернюю молитву в гостиную, когда все были уже всборе,нотамястоял
одиноко, как юный изгой, у двери, и мой тюремщик торжественноуводилменя,
покуда никто еще не поднимался с колен.Язамечалтолько,чтомоямать
стоит, как можно дальше от меня, и смотрит в другую сторону, так что лица ее
я не мог видеть, а у мистераМэрдстонарукаобвязанаширокимполотняным
платком.
Какдолгодлилисьэтипятьдней,янемогупередать.Вмоих
воспоминаниях они мне кажутся годами. Вотяприслушиваюськовсему,что
происходитвдоме,ковсему,чтодоноситсядоменя:позвякивают
колокольчики, открываются и закрываютсядвери,слышатсяголоса,шагина
лестнице, смех, посвистывание и пение за окном(оникажутсямнеособенно
невыносимымивмоемпозорномзаточении),неуловимоескольжениечасов,
особенно в темноте, когда, просыпаясь, я принимал вечерзаутро,апотом
убеждался,чтодомашниеещенеложилисьспатьименяещеждет
длинная-длинная ночь, печальные сновидения и кошмары... Снова утро,полдень
и вечер, мальчики играют на церковном дворе, а я слежу за нимиизкомнаты,
стараясь не подходить близко к окну, чтобы они не узнали о моем заточении...
Непривычноесознание,чтоянеслышусобственногоголоса.