Они оба посмотрели на нее, и вслед за ними взглянул и я. Хотя деньбыл
теплый, старуха,по-видимому,былапоглощенаоднойтолькомыслью-о
затопленном очаге. Мне показалось, что она завидуетдажестоящейнаогне
кастрюле; и у меня есть основания думать,чтоонапришлавнегодование,
когда этот огонь заставили служитьмне,чтобысваритьдляменяяйцои
поджарить грудинку: я с удивлением увидел, как она одинразпогрозиламне
кулаком, пока происходили эти кулинарные операции и никто на нее не смотрел.
Солнце светило в оконце, ноонасидела,повернувшиськнемуспиной,и
заслоняла огонь спинкой большого кресла,словнозаботиласьотом,чтобы
согреть его, вместо того чтобы он ее согревал, и следила за ним с величайшим
недоверием. Когда приготовление завтрака закончилось и его сняли с огня, она
пришла в такое восхищение, что громко засмеялась,причемсмехее,должен
сказать, был совсем не мелодический.
Я принялся за мой хлебец из непросеянноймуки,заяйцоигрудинку,
запивая молоком из миски, ичудеснопоел.Покаяещенаслаждалсяэтим
завтраком, старая хозяйка дома спросила учителя:
- Ты захватил с собой флейту?
- Да, - отвечал он.
- Подуй-ка в нее, - ласково попросила старуха. - Пожалуйста.
Учитель сунул руку под фалды фрака, извлек флейту, состоявшуюизтрех
колен, которые он свинтил вместе, и тотчас начал играть.Послемногихлет
раздумья у меня сохранилась уверенность, что не было еще на светечеловека,
которыйбыигралхуже.Онизвлекалтакиезаунывныезвуки,какихне
производилоещениодносущество-нинатуральным,ниискусственным
способом.Незнаю,каковыбылимелодии-еслионвообщеисполнял
какую-нибудь мелодию, в чем я сомневаюсь, - но влияние на меняэтоймузыки
выразилось сначала в размышлениях омоихгорестях,такчтояедвамог
удержаться от слез; затем я лишился аппетита и, наконец, почувствовалтакую
сонливость, что невсилахбылраскрытьглаза.Дажетеперь,когдая
вспоминаю об этом, глаза мои слипаются, и я начинаю клевать носом. Маленькая
комнатка с открытым шкафом для посуды в углу, стулья с квадратными спинками,
и кривая лесенка, ведущая на второй этаж, и три павлиньих пера,красующихся
над каминной полкой, - войдя сюда, язадалсебевопрос,чтоподумалбы
павлин, если бы знал, какая участь суждена его наряду, - все этопостепенно
уплывает, и я клюю носом и засыпаю. Неслышнобольшефлейты,вместонее
грохочут колеса кареты, и я сновавпути.Каретатряская,вздрогнув,я
просыпаюсь, и снова слышится флейта, и учитель из Сэлем-Хауса сидит, положив
ногу на ногу, и жалобно наигрывает, а старуха, хозяйка дома, смотрит на него
с восхищением. Но и она уплывает, уплывает и он,уплываетвсе,инетни
флейты, ни учителя, ни Сэлем-Хауса, ни Дэвида Копперфилда, нет ничего, кроме
тяжелого сна.
Мне показалось, что я вижу во сне, будто один раз, когда он дулвэту
унылую флейту, старая хозяйка дома, которая придвигалась кнемувэкстазе
все ближе и ближе, наклонилась над спинкой его стула и нежно обнялаегоза
шею, вследствие чего он на секунду перестал играть. То литогда,толив
следующее мгновение я был между сном и явью,потомучто,когдаонснова
заиграл, - а он и в самом деле на секундупересталиграть,-явидели
слышал, как все та же старуха обратилась с вопросом к миссис Фиббетсон -не
правда ли, это чудесно? (имея в виду флейту),-начтомиссисФиббетсон
ответила: "А! А! Да!" - и закивалаголовой,глядянаогонь,который,я
уверен, она считала виновником этого концерта.
Я дремал, по-видимому, оченьдолго;наконецучительизСэлем-Хауса
развинтил свою флейтунатричасти,спряталихиувелменя.Тутже
поблизости мы нашли карету изанялиместанакрыше;номнесмертельно
хотелось спать, икогдамыподорогеостановились,чтобызабратьеще
кого-то, меня посадили в карету, где не было ни одногопассажираигдея
спал крепким сном, пока не обнаружил, что каретаползетвверхпокрутому
холму среди зеленой листвы. Вскоре онаостановилась,добравшисьдоместа
своего назначения.
Мы - я говорю об учителеиосебе-прошлинебольшоерасстояние,
отделявшее нас отСэлем-Хауса,огороженноговысокойкирпичнойстенойи
весьма хмурого на вид. Над дверьювэтойстенебыладоскаснадписью:
Сэлем-Хаус, а сквозь решетку в двери мы, позвонив, увидели обращенное кнам
угрюмоелицо,которое-какубедилсяя,когдаоткрыласьдверь,-
принадлежало коренастому человеку с бычьейшеей,деревяшкойвместоноги,
впалыми висками и коротко остриженными волосами.
- Новый ученик, - сказал учитель.
Человек с деревяшкой осмотрел меня с головы до пят - это заняло немного
времени, потому что я был очень мал, - запер за нами калитку ивынулключ.
Мы шли к дому среди темных, мрачных деревьев, когда он крикнулвследмоему
спутнику:
- Эй, послушайте!
Мы оглянулись: он стоял в дверях маленькой сторожки, где жил, а вруке
у него была пара башмаков.
- Вот! - сказалон.-Когдаваснебыло,мистерМелл,приходил
сапожник. Он говорит, что больше не может их чинить. Говорит, что от прежних
башмаков не осталось ни кусочка, и он не понимает, чего вы хотите.
С этими словами он швырнул башмаки всторонумистераМелла,который
вернулся,чтобыподобратьих,икогдамыдвинулисьдальше,сталих
рассматривать, насколько я помню, с безутешным видом. Тут только язаметил,
что надетые на нем башмаки былисильноизношеныиводномместеносок
вылезал наружу, словно бутон.