– Нет, – в раздумье продолжал Афанасий, – потом была боль. Один раз… и второй… и все…
– А перед этим, перед тем, как вы потеряли сознание, – извините, но не могу не спросить, – вы ничего не писали? – Сергей Иванович наклонился над Афанасием. – Значит, нет…
Пасхин медленно повернул Афанасия Петровича на бок, и над его спиной склонились все присутствующие. Кому принадлежали отдельные восклицания, Афанасий Петрович не всегда мог определить.
– Выход тока, – торжествующе сказал Сергей Иванович.
– Не похоже, – (это, кажется, Пасхин).
– Нет, нет, когда он…
– Потом, потом, – (вновь Пасхин). – Пока только смотрите. Только смотрите.
– Нет, это скорее вмешательство.
– И второпях, я бы скааал, – (кажется, Федор Никанорович).
– М‑да…
– Страшного для жизни я ничего не вижу…
И тут случилось то, чего меньше всего могли ожидать собравшиеся. Рука Афанасия вдруг вынырнула где‑то возле шеи, пальцы пробежали по обнаженной лопатке, и Афанасий Петрович весь как‑то обмяк.
– Он потерял сознание… – сказал Пасхин, нагнувшись над ним. – Ничего, ничего, приходит в себя.
– Может быть, укол? – спросил Сергей Иванович,
– Теперь мне конец, – глухо, в подушку сказал Афанасий Петрович. – Все…
– Ничего, ничего, все позади, Афоня, – оказал Пасхин. – Сейчас мы дадим вам отличнейшего бульончику!
Пасхин сделал знак собравшимся, чтобы они вышли из комнаты.
– Что за глупость, Афоня, – заговорил Пасхмн вполголоса. – Лет семь назад я предлагал вам от этого избавиться, и вы были почти согласны. Откуда такая мнительность? Без этого можно жить и совсем неплохо!
– Он здесь, он здесь, понимаете, – шептал Афанасий Петрович, – вы понимаете?
– Ах, вот что? Да, это возможно…
– Здесь он, здесь, – почти выкрикнул Афанасий Петрович.
– Но в госпитале вам ничто не угрожает, ничто… Лежите спокойно, ничего не бойтесь. Сейчас я пришлю сестру, вас покормят, и все будет в полном порядке. В самом полном порядке…
Сестра принесла бульон, и Пасхин не ушел, пока Афанасий Петрович не выпил полную чашку.
– Сам, сам… Речь идет не о состоянии его здоровья. Здесь мы сделаем все, что в наших силах, и дней через десять он будет играть в футбол, если пожелает. А вот что потом, после его выхода из госпиталя?
Пасхин посмотрел на Сергея Ивановича, потом на Федора Никаноровича.
– Я вижу, что вы до конца не понимаете всего случившегося. – Пасхин поднялся со стула и, протянув руку к письменному столу, взял с его края большой конверт.
– Здесь я приготовил все, чем, собственно, располагал.
– Здесь я приготовил все, чем, собственно, располагал. Пасхин достал из конверта книжечку истории болезни и несколько листков, заполненных какими‑то странными знаками. – «Ефрейтор Горбунов Афанасий Петрович, – прочел Пасхин по истории болезни, – 22 февраля 1944 года получил сквозное осколочное ранение левой половины грудной клетки с открытым пневмотораксом и переломом шестого ребра и лопатки…» Картина ясная? – спросил Пасхин своих слушателей, те согласно кивнули. – Так почему же я вам это читаю? Да потому, что кому, как не мне пришлось не один раз разглядывать эти самые лопатки Афанасия Петровича. Я обратил внимание, да и нельзя было не обратить, на два симметричных выроста у края лопаток. Выросты эти имели в длину сантиметра четыре, не больше..!
– А диаметр? – спросил директор больше для того, чтобы показать, что он внимательно слушает.
– Диаметр? – переспросил Пасхин и тихо сказал: – Диаметра точно такого же, как те рубцующиеся ранки, что вы видели только что на спине Афанасия Петровича.
– Так ему кто‑то сделал операцию? – воскликнул директор.
– Операцию? – усмехнулся Федор Никанорович. – Предваряемую ударом по голове вместо наркоза.
– Это еще не все. – Пасхин достал листки, исписанные фиолетовыми завитками. – Вот это, – сказал о", показывая листки, – мой дневник эа те дни. Времени было мало, ну я и стенографировал все, что, по‑моему, могло в дальнейшем пригодиться. Сегодня с утра я перечитал их внимательнейшим образам, и мне сразу стала ясна ценность вот этих заметок. Разрешите, я вам их прочту. «17 мая 1944 года предложил выздоравливающему Горбунову произвести удаление аномалий лопаточных отростков, на что получил неожиданный отказ. Обратил внимание на то, что раненый Горбунов пришел от моего предложения в крайний ужас. Это тем более удивило меня, что не всех многочисленных поэтапных операциях и осмотрах он проявил абсолютную выдержку и терпемие. Вечером того же дня он сам подошел ко мене и сказал: „Не обижайся, доктор, хоть и не нужны они мне, а не надо“. „Как хочешь, я просто думал, что женишься, зачем жене удивляться, будто ты не как все. А так, ранение, мол, было и ладно“. „А я не как все“, – ответил Горбунов, и мы разошлись».
Так… Тут результат осмотра в палате легкораненых… Ах вот, вот еще. Эта запись относится к более позднему времени. Вы, конечно, знаете, что он, быстро оправившись от ранения, стал самым деятельным помощником персоналу госпиталя. Афоня сюда, Афоня, туда, Афоня, в перевязочную, Афоня, носилки! Это была не просто услужливость, нет… Но это к делу не относится.
Вот следующая запись: «Горбунов рассказал мне любопытную историю. Будто в глубине тайги, откуда он родом, временами появлялись чужаки, охотящиеся за людьми с такими же выростами на лопатках, как у него». «Я знаю, о пантах, – сказал я ему. – Но это у оленей. Тут ничего негуманного нет», «А вы видели, – спросил меня Афанасий, – как снимают панты?» «Разумеется, – отвечаю. – Сколько раз. Тут у нас неподалеку оленеводческий совхоз». «Это не те панты, – говорит Афанасий. – Вот когда спиливают рога вместе с частью оленьего черепа – вот этим пантам цены нет…» «И что же они с ними делают, эти люди?» «Не знаю… Продают куда‑то на три стороны. Я почему из тайги вышел? Вот за таким ловцом пошел. А тут меня в армию забрали, я ж и про войну не знал. Ничего не знал. Грамоте в армии выучился. Мне же теперь в деревне и появиться нельзя. Скажут: „Продал Афанасий крылышки‑то свои… А мы же на тебя надежду имели“.