Скажут: „Продал Афанасий крылышки‑то свои… А мы же на тебя надежду имели“. Вот, собственно, и все…»
Пасхин сложил листки вместе и спрятал в конверт.
– Чушь какая‑то, – сказал Сергей Иванович. – Да неужели в наше время могут найтись люди… Хотя…
– Да, в наше время разные люди бывают, – заметил Федор Никакорович, – и отваги бесконечной и жестокости хватает самой варварской. Но теперь проясняется главное. Налицо весьма определенное преступление. Похоже, что не Афанасий Петрович разыскал своего обидчика, а тот его…
– Правильно! – вырвалось у Пасхлна. – Не хотел я начинать с этого. И это понял Афанасий Петрович. Понял. Он так и сказал мне сегодня: «Он здесь!» И добавлю от себя, судя по всем обстоятельствам, это сотрудник нашего института.
– Ты никогда не был в нашем музее, – удивилась Ирина Ильинична, наклоняясь к мальчику.
Тот замотал головой. – А у нас много есть интересного. Ты каких животных больше всего любишь?
– Хищных, – чуть подумав, ответил мальчишка.
– Так у нас есть тигры! – воскликнула Ирина Ильинична.
– Живые?
– Они не живые, но как живые… Вот, ступай по лестнице вверх, а с площадки уже виден один, самый страшный.
Мальчишка осторожно стал подниматься по лестнице, то и дело поглядывая вверх. Последние ступеньки он преодолел с величайшей осторожностью, после чего раздался его восхищенный голос:
– У‑У| какой!
Карпыч и Ирина Ильинична переглянулись.
– Ну, конспиратор, не можешь без фокусов? – сказала Ирина Ильинична.
– Как живешь, Илларион Карпыч? – спросила она, усаживаясь за письменный стол. Что это тебя давно не было видно?
– Худые вы стали, – сказал Карпыч, – кожа да кости,
– Спасибо тебе, Карпыч, очень приятное замечание.
– Кушать нужно, Ильинична. Себя переломи, а лопай.
– Не всегда хочется. А иногда и забываю. Наработаешься, промерзнешь. Тут же все лето сырость. Жду не дождусь, когда можно будет топить. А приду домой – ничего делать не хочется. Когда еще дочка была здесь, так веселей как‑то было. Так с чем пришел, Карпыч?
– Ты не обижайся, Ильинична. Боюсь я…
– Боишься? – рассмеялась Ирина Ильинична так заразительно, что Карпыч невольно улыбнулся.
– За тебя боюсь, Ильинична, – сказал он серьезно. – Ты и так худая, как загнанная лошадь, а то и вовсе…
– Да что ты крутишь, говори прямо.
– Прямо, прямо. У самого сумления имеются… Ты‑то помнишь дело с картой? Это когда Павла твоего расстреляли.
– Хотела бы забыть, да, видно, не смогу.
– Так я, – Карпыч наклонился к самому столу и еле слышно сказал: – ту карту видел…
– Какую карту? – побелевшими губами спросила Ирина Ильинична. – Ту самую?
– Ее.
– Но я же помню, мы ее искали!
– А нашли?
– Нет.
– То‑то… Увез ее Калныков, увез.
– Конечно, конечно, нам она была еще так нужна. Постой, Илларион Карпыч, да ведь он же ее в броневике увез, мы же потом выяснили.
Карпыч оживился.
– Вот она, память‑то молодая. Правильно, в броневике, а как же! Калныковские китайцы как жахнут вдоль по Синей речке. Митрофанова тогда как раз отряд стоял, и по закраине и… Так как же я‑то мог забыть? А карта та самая, даже уголок оторван, это когда Калмыков в сердцах по ей нагайкой хлестнул. Примета верная…
– А где ты ее видел?
– Так, один человек показал… – нахмурился Карпыч. – Человек так себе… Да будто я его где видал…
– А какой он из себя? – после некоторого молчания спросила Ирина Ильинична.
– Такой… Урода он, вот какой. Верно, встречала его, он вот так ходит… – Карпыч вышел из своего уголка и, припадая на левую ногу и передвигая всем туловищем, показал, как ходит этот человек.
– А лицо, лицо? – спросила возбужденно Ирина Ильинична.
– Подряпано лицо… Медведь, говорит.
– Вы сказали «подряпано»?
– Ну, рубцы, шрамы по всей морда.
– Я его знаю, – твердо сказала Ирина Ильинична. – Я его много раз встречала и никакого внимания не обращала. Очень часто я видела его с лодкой, такой белой.
– Люминиевая, люминиевая у него лодка, – поддакнул Карпыч.