Очень часто я видела его с лодкой, такой белой.
– Люминиевая, люминиевая у него лодка, – поддакнул Карпыч.
– А однажды, было это лет пять или шесть тому, он продавал на рынке, возле речного вокзала, тушки енотовые.
– А отчего ж, он может. Что ты, Ильинична, зверя он знает всякого.
– Да, да, – я подошла к нему и спросила, не найдется ли у него шкурки енотовидной собаки. «Нет, – говорит он мне, – матушка, шкурки все сдал», и тут он мне будто знакомым показался. В глазах что‑то… Я ему тогда: «Вы меня извините, но я вас где‑то видела». «А это очень даже возможно, матушка». Да как закричит на весь рынок: «Кому сала енотового? Кому лечиться? Кому жениться? Налетай, туберкулезные, налетай, болезные!..»
– Он, он самый, – сказал Карпыч, – он кабы мастером не был, так прямо кловун, шут балаганный.
– Ой, Карпыч, может, это все только твои страхи? – спохватилась Ирина Ильинична. – Карта могла быть и потеряна, и продана, да мало ли что, может, ты ошибся, хотя нет, нет, не сердись только. Я тебе верю.
– Оперативная карта была, Ильинична, чтоб ее кто продал? Слышь, Ильинична, у тебя фотографии не сохранилось, той, помнишь, что сняли с мертвого?
– Кажется, есть…
– Там же весь штаб калныковский, может, кого знакомого стретим?
– Тогда посиди тут, Карпыч. Я сейчас приду.
Ирина Ильинична быстро вышла из кабинета и вскоре вернулась с большой синей папкой,
– Вот тут калныковцы, здесь не одна фотография.
Ирина Ильинична развязала тесемочки и раскрыла папку. Среди десятков фотографий сожженных деревень, виселиц с почерневшими телами повешенных, железнодорожных станций – на перронах кучками полураздетые трупы – отыскалась и фотография, найденная в свое время среди бумаг застреленного партизанами калныковского офицера. Был на ней запечатлен весь штаб атамана. Каждый сидевший в двух первых рядах был помечен аккуратным номерком тушью, а на обороте карточки, против нсмерка, тонким «писарским» почерком значилось его звание и фамилия.
Ирина Ильинична достала из стола очки и вместе с Иплдрмоном Карпычем принялась изучать фотографию. Водя сложенным ногтем по ряду усатых физиономий, Карпыч время от времени приговаривал: «Ловись, рыбка, большая и маленькая».
– Стеклышка‑увеличилки у тебя нет, Ильинична? – спросил он.
Ирина Ильинична протянула ему лупу в черной оправе, и Илларион Карпыч перешел к следующему ряду.
– Вот он, – сказал он спокойно и подчеркнул ногтем чье‑то лицо.
Ирина Ильинична рассмеялась,
– Ну, что ты, Карпыч, это же красавец, такой видный, холеный. Это штабс‑капитан Мезенцев…
– Он, он, – настойчиво повторил Карпыч, только морда подряпана, да ногу волочит.
– Да что ты, уж кого‑кого, а Мезенцева я отлично знаю. Он же меня лично допрашивал, вон недавно, когда было столетие города, товарищи из партархива зачитывали на собрании протоколы допросов, среди них был и мой. Это зверь, я была бы довольна, если бы это был он, но нет… – И Ирина Ильинична покачала головой.
– Что это ты раскудахталась, Ильинична? – сердито спросил Карпыч. – Ты возьми увеличилку и смотри сама.
Ирина Ильинична осторожно взяла из рук Карпыча фотографию, из рукава достала платочек и пцатедьно проторяв лупу. Потом внимательно взглянула на отчеркнутое ногтем лицо и мертвенно побледнела.
– Глаза. – сказала она, – никаких сомнений. Мезенцев. – Она быстро перевернула фотографию, пробежала глазами мписок членов калныковского штаба.
– Здесь его нет, – сказала она.
– А понятно, – заметил Карпыч, – он же на контрразведке.
– Никаких сомнений, – вновь повторила Ирина Ильимичмв, перевернув фотографию. – Эти глаза трудно забыть… А я все вспоминала, где это я такие шрамы на лице видела? Но как же Федор Никанорович его не узнал?
– Разжирел Федька, – сказал Карпыч. – Ну, ничего, я как ему шепну, так живо оживеет. У него, верно, тоже с ним счеты имеются, как думаешь, Ильинична?
– Такой зверь, такой зверь, – покачала головой Ильинична. – Ты‑то сам, смотри, кому не проговорись.
– Чуть было не дал маху, – дознался Карпыч. – Это когда карту‑то увидел. Всего, понимаешь, Ильинична, так и затрясло.
Ирина Ильинична набрала номер на диске новенького телефона, и когда на другом конце провода подняли трубку, спросила Федора Никаноровича.
– Он на совещании, – сказала она, положив трубку. – Позвоним позже.
– Не нужно звонить… – сказал Карпыч. – Я сам вечерком пойду к Федору Никаноровичу домой.
– Будь осторожен, Карпыч, будь осторожен…
Илларион Карпыч вышел из музея и, обогнув здание, выбрался через калитку в парк.
Говоривший повесил трубку. Ирина Ильинична задумалась. Все вместе взятое встревожило ее чрезвычайно. Да, странный звонок, странный… Неужели дело зашло так далеко, что ей нужно идти бог знает куда, чтобы поговорить с Чернышевым? Хотя штабс‑капитан Мезенцев – одна из самых зловещих фигур времен атаманщины… Ирина Ильинична вспомнила, как недавно, отбирая материалы для экспозиции, посвященной гражданской войне в этих краях, долго не могла найти подходящей фотографии: одна страшнее другой… То, что на них было изображено, была правда, но нужно щадить нервы посетителей музея…
Ирина Ильинична вышла из кабинета и долго ходила по опусгевшим залам. Неожиданно ее внимание привлек стенд, под стеклом которого находились старинные японские клинки. В кармане вязаной кофточки услужливо звякнула связка ключей, и она, как‑то не отдавая до конца отчета в том, что делает, открыла стеклянную дверку. Ирина Ильинична выбрала небольшой кинжал с длинной рукояткой и чуть изогнутым лезвием. Судя по времени изготовления и отметинам на клинке, оружие это не раз применялось в качества «последнего судии», Ирина Ильинична сжала рукоять, резко взмахнула кинжалом и сразу же успокоилась. «Экспонат находится у заведующей», – написала она на картонном квадратике, положила его под стекло и аккуратно заперла стенд.
Вниз по лестнице спускалась уже не усталая и расстроенная женщина. Теперь Ирина Ильинична была готова к любым неожиданностям. Больше того, ей вдруг сразу же нестерпимо захотелось чего‑нибудь съесть. Впервые со вчерашнего вечера. Такова странная власть острой блестящей полоски металла над чувствами встревоженного человека.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ходил во время оно по Адуну кораблик.