Все еще думая о взрывчатке и о необходимости раздобытьдетонаторыи
бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в
руке. Выйдя из арсенала, он поднялся полестнице;освобожденнаястрелка
компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел моряк, и Керанс быстроспрятал
компас в карман.
Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса,
испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну,Керансзаставилсебя
остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своеговымысла,онудивился,
как он это мог себе позволить.
Потом он заметил корпус компаса, высовывавшийся из кармана. Некоторое
время он задумчиво глядел на прибор.
- Погоди, Керанс, - пробормоталон.-Покачтотыживешьдвумя
жизнями.
Пять минут спустя, когда Керанс входил влазарет,егождалиболее
срочные проблемы.
Три человека находились, в лазарете из-за тепловых ожогов, но большая
часть палаты на 12 коек пустовала. Керанс кивнул санитару,накладывавшему
пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночнойпалатеуправого
борта.
Дверьбылазакрыта,ноКерансслышалбезостановочноетяжелое
скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным
кратким ответом доктора Бодкина. Некоторое время докторБодкинпродолжал
своймонолог,затемпослышалосьнесколькопротестующихвозгласови
наступила тишина.
ЛейтенантХардман,старшийпилотвертолета(теперьвертолет
управлялся помощником Хардмана сержантом Дейли), был вторым по старшинству
офицером в отряде и допоследнихтрехмесяцев-заместителемРиггса,
исполняя его обязанности в отсутствиеполковника.Дородный,умный,но,
пожалуй, излишне флегматичный человек 30 лет, ондержалсявсторонеот
остальныхчленовэкипажа.Будучинатуралистом-любителем,онделал
собственное описание изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал собственную
классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения
он показал свои записки Керансу, но потом отобрал, когдаКеранстактично
заметил, что классификация ошибочна.
Первые два года Хардман служил прекраснымбуфероммеждуРиггсоми
Керансом. Остальная часть экипажа пользоваласьуказаниямилейтенанта,и
это, с точки зрения Керанса, было большимпреимуществом,таккакболее
нетерпимый второй по старшинству человек в отрядемогбысделатьжизнь
невыносимой. СлегкойрукиХардманавотрядеустановилисьсвободные
взаимоотношения, при которых новоприбывшийчерезпятьминутстановился
полноправным членом экипажа и никого не волновало, где он был два дняили
два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч илирегату
на лагуне, никто не впадал в неистовость; желание каждого принятьучастие
встречалось с вежливым равнодушием.
Недавно,однако,вхарактереХардмананачалипреобладатьиные
элементы.
ДвамесяцаназадонпожаловалсяКерансунапостоянную
бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далекозаполночьвиделв
лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы иглядевшего
на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию,отказалсяот
своих ежедневных полетов. Запершись на неделю вкаюте,онпогрузилсяв
странную жизнь, перечитывал свои старые записиилипересчитываяпальцы,
как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучеламибабочек
и гигантских насекомых.
Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы,которые
наблюдал у себя самого: "ускоренноевступлениевзонуперехода",-и
оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
Любопытно, однако, что БодкинотнессякболезниХардманагораздо
серьезнее.
Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палатуиостановилсяв
углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул кнемуруку.
Жалюзинаокнахбылиспущены,и,кудивлениюКеранса,кондиционер
выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора,былненамного
прохладнеетемпературыснаружи-кондиционерникогданепозволял
температуре подниматься выше 70 градусов. НоБодкиннетольковыключил
кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керансвспомнил,
как Бодкин мастерил этоткаминнаиспытательнойстанции,устанавливая
вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
Бодкин, сидевший в легком металлическом креслеспинойкогню,был
одет в белый шерстяной жакет, на котором были видныдвеширокиевлажные
полосы пота, и в тусклом красном светеКерансвидел,какпоегокоже
скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкаягрудьиплечи
были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикрепленыдванаушника.Его
узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу,ноглаза
не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболическойчашей,
овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
Этот круг обрамлял голову Хардмана, какогромныйсверкающийореол.
Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего
на полу у ног Бодкина; на дискепроигрывателявертеласьпластинкатрех
дюймов вдиаметре.Звуки,доносившиесяиззвукоснимателя,напоминали
медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкинвыключилпроигрыватель.
Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин ивключил
лампу у кровати больного.
Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
- Напрасная трата времени,доктор.Этазаписьлишенасмысла,вы
можете истолковать ее, как угодно, - он вытянул свои тяжелые конечности на
узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди былосовсем
мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением.