Вот взгляните, одна из них, – и Щеглов протянул ему мою ночную находку.
Но Мячиков не взял ее и даже, как мне показалось, слегка отшатнулся от Щеглова. Лицо его стало бледным, а глаза испуганными.
– Нет‑нет! – воскликнул он. – Не надо! Я вам верю, хотя о таком лекарстве слышу впервые. Омнопон… Гм… Просто я хотел увязать вашу находку с обычной логикой. Согласитесь, что это удается с большим трудом.
– Возможно, – сухо ответил Щеглов, – но в нашем деле во главу угла следует ставить факты, а уж потом обрамлять их гипотезами с привлечением этой вашей логики. Если следователь начнет отбрасывать факты и вещественные доказательства только потому, что они не подлежат логическому осмыслению – по крайней мере, с его точки зрения, – то, согласитесь, это будет выглядеть несколько странно.
Мячиков улыбнулся и опустил голову.
– Разбит, – произнес он покаянно, – разбит по всем статьям. Тягаться с вами, Семен Кондратьевич, мне явно не под силу. Согласен признать свое поражение и вашу правоту во всем, что было, есть и будет впредь. Прав был Максим Леонидович, называя вас гениальнейшим сыщиком нашего времени.
– Ну, знаете ли… – произнес было я, краснея от смущения, но Мячиков тут же перебил меня:
– Говорили, говорили, Максим Леонидович, – помните, в первый вечер нашего знакомства?
– Довольно! – строго оборвал его Щеглов. – Я этого не люблю… Итак, вернемся к нашему делу. У вас есть какие‑нибудь соображения, Григорий Адамович?
Мячиков ненадолго задумался.
– Вы считаете, Семен Кондратьевич, что среди обитателей дома отдыха есть наркоман?
– Да, считаю.
– Гм… Пожалуй, я соглашусь с вами, хотя между этим фактом и убийством Мартынова пока никакой связи не вижу. Опять‑таки исходя из вашей теории ставить во главу угла факты, и только факты.
– Толковать факты тоже надо уметь, – возразил Щеглов. – Ладно, давайте не будем дискутировать на эту тему. Меня интересует вот что. Прежде чем приступать к активным действиям, я хотел бы знать ваши соображения о путях наших дальнейших поисков. – Он вопросительно взглянул на Мячикова; тот лишь пожал плечами и покачал головой.
– Я пока что не готов предложить что‑нибудь существенное.
– Ты, Максим, – обратился ко мне Щеглов.
Я не заставил себя долго ждать и сказал:
– Во‑первых, нужно определить круг подозреваемых лиц. В этот круг, по‑моему, смело можно включить все население дома отдыха, но некоторым из них, безусловно, следует отдать предпочтение.
– Кто же эти лица? – с интересом спросил Щеглов.
– Директор дома отдыха, четверо алтайцев и…
– …и врач, – подсказал Мячиков.
– Верно, – ответил Щеглов, прохаживаясь по номеру и явно страдая от моего запрета на курение, – я полностью согласен с вами, друзья. Эти шестеро действительно заслуживают пристального внимания. Дальше?
– Во‑вторых, – продолжал я, – необходимо проникнуть в подвал и исследовать его.
– Вот! – воскликнул Щеглов. – Вот слова, которые я ожидал услышать от вас. Правильно, Максим, именно в подвале кроется основная тайна этого здания.
– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Мячиков. – Вряд ли подвал скрывает что‑либо интересное для нас. Скорее всего, там хранятся продукты, и вы, Семен Кондратьевич, вполне могли слышать голоса поваров или грузчиков, спустившихся вниз из кухни.
– Но почему они заперты изнутри? – тут же спросил Щеглов.
– Это их право, – ответил Мячиков. – Подвал – такое же служебное помещение дома отдыха, как и другие, и обслуживающий персонал вправе пользоваться им по своему усмотрению.
– А с вами приятно работать, Григорий Адамович, – улыбнулся Щеглов. – Слова не даете сказать, чтобы не вставить возражение. По крайней мере, заставляете шевелить мозгами. Учись, Максим, – кивнул он мне, – и не бойся спорить со мной. В споре, как известно, рождается истина. Я ведь не Господь Бог и тоже не застрахован от ошибок. И все‑таки, – он снова повернулся к Мячикову, – я остаюсь при своем мнении. А потому предлагаю следующий план операции. До обеда осталось, – Щеглов взглянул на часы, – что‑то около часа, а час в наших условиях – это целая вечность. Я возьму на себя самый опасный участок – подвал и постараюсь незаметно проникнуть туда, ты, Максим, найди доктора и переговори с ним: чует мое сердце, он многое может порассказать, а вам, Григорий Адамович, я бы посоветовал прощупать директора. Обратитесь к нему под каким‑нибудь предлогом, разговорите его, посетуйте на судьбу, на погоду, на гипертонию, на что хотите, и так, между прочим, попытайтесь выудить интересующие нас сведения: о подвале, о его исчезнувшем помощнике, о докторе и так далее.
– Не волнуйтесь, – заверил его Мячиков, – директора я беру на себя.
– В таком случае заседание следственной группы прошу считать закрытым, – полушутя‑полусерьезно заявил Щеглов и достал папиросу, собираясь закурить сразу же по ту сторону двери. – Надеюсь, этот час не пропадет для нас даром.
4.
За истекшие сутки интенсивность снегопада не уменьшилась ни на одну снежинку, белые хлопья все так же валили с обезумевших небес, надеясь погрести грешную землю под девственным покрывалом, дабы скрыть людские тайны, горести и страсти. Снег таял с неимоверной быстротой, сырость была повсюду, пахло мокрым лесом и плесенью. Тонны снега, упавшего на крышу, со страшной силой давили сверху; крыша дала течь, и теперь с четвертого этажа на третий и ниже в районе лестницы непрерывно струилась вода, образуя на каждой лестничной площадке обширные лужи мутной грязной воды. Первый этаж был частично залит водой, проникавшей сквозь наружные двери и окна, с трудом сдерживающими напор взбесившейся стихии. Полумрак, и до этого царивший в здании, еще больше сгустился, настроение людей, поднявшееся было вчера при вести о поимке убийцы, сегодня снова упало, словно показания барометра, замеченного мною в кабинете директора накануне. В довершение ко всему телефонная связь оказалась безнадежно нарушенной, и никакие попытки восстановить ее не принесли результата: видимо, на линии произошел обрыв. С телефоном прервалась и последняя ниточка, связывающая нас с внешним миром, мы оказались отрезанными от него, и наше положение в этот день и в дни последующие можно было сравнить лишь с положением горстки несчастных, внезапно оказавшихся на необитаемом острове. Правда, у нас были кров и пища, и этим мы выгодно отличались от Робинзона Крузо или, скажем, отшельника Оберлуса, и все же… все же на душе скребли кошки и выли голодные псы. Люди снова замкнулись, помрачнели, посуровели, но от прежней недоверчивости не осталось и следа – ведь преступник арестован и подозревать своего соседа в совершении убийства теперь нет никакого смысла! Знали бы они, что убийца все еще среди нас, в этом забытом Богом доме отдыха!.. Женщины поочередно собирали воду с лестничных клеток в ведра и тазы, приводя лестницу в благопристойный вид. Директор бездействовал и лишь порой бледной тенью проносился по этажам. От него за версту разило перегаром. Люди роптали, но относились к ситуации с пониманием: если даже и удастся отремонтировать автобус, то выбраться отсюда без вмешательства извне все равно нет никакой возможности.