Ладно, Максим, ложись спать. Надеюсь, до утра больше ничего не произойдет.
Он оказался прав. Остаток ночи прошел спокойно, и тем не менее я долго не мог заснуть. В голове была сплошная каша, события, следовавшие одно за другим, совершенно сбили меня с толку. И лишь под утро я забылся тревожным, тяжелым сном, наполненным какими‑то жуткими, сюрреалистическими сновидениями.
– У вас жар! – кинулся я к нему.
– Нет! – выкрикнул он и предостерегающе поднял руку, как бы останавливая меня.
– Да что с вами? Я позову врача.
– Не надо врача! – Голос его срывался. – Никого не надо. Это вы во всем виноваты. Вы… вы… Простите, мне очень плохо, я вряд ли дотяну до вечера. Еще раз простите.
Шатаясь, он прошел в туалет.
– По‑моему, он бредит, – шепнул я Щеглову, но тот отрицательно покачал головой.
– Нет, Максим, это не бред.
– Что же это тогда?
– Ступай к Сотникову, – вместо ответа сказал он. – И будь осторожен.
Как я и предполагал, медпункт оказался на замке. Я спустился в биллиардную, но не рискнул заходить в само помещение, дабы не встречаться с алтайцами, опознавшими меня накануне, а притаился у входа, в темной нише, где меня никто не мог заметить. В первую очередь я прислушался к голосам, доносившимся из биллиардной, и без труда узнал тех, кого я здесь, собственно, и ожидал встретить. Это были алтайцы, все четверо. Они громко спорили, совершенно не заботясь о том, что их может услышать кто‑то посторонний. Их слова без искажений долетали до меня, и мне оставалось только слушать.
– Ты все‑таки думаешь, что этот чертов Клиент где‑то здесь?
– Почем я знаю! Но в том, что Артист встречался с ним, не сомневаюсь.
– Мне кажется, Артист на крыше был не один. Никто не слышал выстрелов?
– Крестись, если кажется.
– Я слышал, но точно утверждать не могу.
– Что же это может значить? Баварец божится, что в тот час дрых без задних ног и абсолютно ничего не слышал, а когда прибыл туда со своими парнями, вертолета и след простыл. Можно ему верить?
– Кто ж его разберет? Впрочем, я скорее поверю, что он дрых, чем в то, что всю ночь продежурил на крыше, карауля Клиента.
– А я ведь его предупреждал, что Клиент может объявиться в любую минуту!
– Кто ж знал, что тот воспользуется вертолетом!
– Да ты высунь свой нос наружу – на чем же еще сюда доберешься?
– Что верно, то верно. Но кто же тогда носился по крыше?
– А ты у Артиста спроси, он тебе скажет, с кем он там в кошки‑мышки играл.
– Вот сам и спрашивай, а мне еще жизнь дорога.
– Ха‑ха‑ха!
– Эй, Самсон, хорош дрыхнуть, сгоняй к Лекарю за пойлом!
Я насторожился. Теперь было ясно, что доктора Сотникова здесь нет, зато был Самсон, которого я во что бы то ни стало должен увидеть. Интересно, кто же им окажется?..
Из глубины биллиардной послышалось чье‑то кряхтение, сопение и бормотание – и снова требовательный голос одного из алтайцев:
– Вставай, вставай, боров жирный! Заодно пустую посуду снеси, чтоб здесь не маячила. Во, нализался!
– Иду, иду, – проворчал кто‑то в ответ.
Я вжался в стену, слившись с темнотой, и стал ждать. И вот наконец мимо меня, шатаясь и чертыхаясь, с пустой четырехгранной бутылью в руке, проковылял сам директор дома отдыха. Вот так штука! Выходит, он и был Самсоном!
Я решил подождать, когда он вернется. Интересно, достучится ли он до Сотникова?..
Самсон вернулся на удивление быстро. Он пронесся мимо меня, совершенно трезвый и с выпученными от ужаса глазами.
– Лекарь повесился! – крикнул он с порога.
В ответ раздалась длинная, густая, аж до самых пят пробирающая брань.
Я выскочил из своего укрытия и бросился наверх. В кабинете врача хозяйничали Щеглов, седой врач и две женщины из отдыхающих. Тело Сотникова к моменту моего появления уже сняли с петли, и теперь оно покоилось на очищенном от хлама столе. Щеглов бросил на меня хмурый взгляд и промолчал. Лицо его было серым и злым. Смотреть на несчастного Сотникова я не мог, поэтому с пристрастием осмотрел петлю. Петля была сделана из тонкой капроновой веревки и крепилась за вентиляционную решетку под самым потолком в углу кабинета. Она висела достаточно высоко, и я непроизвольно начал шарить глазами в поисках какой‑нибудь табуретки или стула, с которых можно было добраться до нее, но ничего, кроме кресла у письменного стола, не обнаружил. Я вопросительно посмотрел на Щеглова и встретил его многозначительный взгляд.
Седой доктор окончил осмотр тела и сказал:
– Смерть наступила не менее двенадцати часов назад.
Щеглов издал какой‑то мычащий звук и громко захрустел скулами.
– Ах я осел! – процедил он сквозь зубы, закатывая глаза. – Ведь я должен был предвидеть это! Двенадцать часов!.. – Он повернулся ко мне. – В десять часов вечера он был еще жив. Ты понял?
Да, я понял. В десять часов он был еще жив, я прождал его на лестнице до одиннадцати, а в одиннадцать… Если седой доктор не ошибся, в одиннадцать его в живых уже не было. Значит, он повесился в интервале от десяти до одиннадцати вечера. Я взглянул на часы: половина одиннадцатого. Так‑то. Пока я ждал его, поддавшись на провокацию, он сводил счеты с жизнью.
На душе было муторно и гадко. Не сказав никому ни слова, я вернулся в номер, завалился на кровать и впервые за эти дни задумался о бренности человеческого существования.
– Где?!
Мы бросились к окну в холле и попытались открыть его, но оно до того срослось с рамой, что нам пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы добились результата. Я, Щеглов и еще кто‑то выглянули вниз.
Человек неподвижно лежал под окнами противоположного крыла здания, справа от нас. По его позе можно было предположить, что он либо упал с крыши, либо его сбросили оттуда.