О предназначении сего заведения мне, конечно, было
известно, однако внутренний мир этого пристанища порока до того момента оставался для меня загадкой. Первое, что удивило, –
запахи. Знакомые с детства мотивы спиртного, табака и дури дополнялись здесь новыми, волнующими нотками духов, пудр и
ароматических масел. Проходящие мимо жрицы любви оставляли за собой сладкий, щекочущий ноздри шлейф. Пышное убранство холла, с
обилием зеркал, бахромы и электрического света, усиливало ощущение иной реальности, в которую я провалился, шагнув через порог
этого благословенного места из темного серого дерьма, где приходилось выживать день за днем. Эффект был настолько сильным, что
мысль о задании поначалу совершенно вылетела из головы. А может, это конопляный дым слишком густо пропитал воздух.Из ступора
меня вывела неожиданно появившаяся прямо перед глазами грудь. Точнее, две груди. Довольно симпатичные. Они качнулись и
уставились мне в лицо розовыми сосками.– Какой хорошенький, – сказали груди, озорно хихикнув. – Ты что тут делаешь, карапуз?–
Карапуз? – повторил я недоуменно, шокированный такой наглостью. – А в еб…? – но вовремя спохватился: – Я к господину
Хашиму.– А-а, – печально вздохнули груди. – Бедняжка, – невесть откуда появилась рука с красивыми длинными пальцами и ласково
потрепала меня по щеке. – Вот, держи, – прямо перед носом материализовался яркий фантик, а груди, еще раз вздохнув, поплыли
дальше.«Какие клевые», – подумал я, засунув в рот оказавшуюся внутри фантика карамельку, сладкую, как все здесь.Потоптавшись
немного в холле, ноги вывели к широкой изгибающейся лестнице наверх. Коридор второго этажа заканчивался двустворчатой дверью с
парой дюжих охранников по сторонам, к которой меж обшитых темным деревом стен вела алая ковровая дорожка, отороченная
золотистой бахромой. Медленно выветривающийся из головы дурман норовил трансформировать все это в цветастый, раскачивающийся
подвесной мост, идти по которому, сохраняя равновесие, было весьма затруднительно.– Чего надо? – ненавязчиво поинтересовался
двухметровый «шкаф», когда я доковылял-таки на расстояние пинка.– Мне к господину Хашиму.– Опаздываешь.Я еще больше потупил и
без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до
сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?» Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка
типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:–
Простите.– Хм, – «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. – Ближе
подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.– Босс, – второй охранник поднес к губам трубку, снятую с висящего на стене черного
телефона, – к вам посетитель. Да. Понял.Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.Роскошь холла
померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зеленой парче и темном,
красноватом дереве, из которого здесь было все, от застеленного пестрым ковром паркета до изящной резной мебели в количестве,
не сразу поддающемся пересчету: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о
названии и назначении которых я мог только догадываться.
Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно
округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишенных окон стенах окончательно повергали в
эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери с вышитой черным надписью «В обуви не
входить».Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее – за пояс. Последовав
совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковер. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а
роскошь – дело хорошее. Так вот прикоснешься и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удается.Нарезав пару кругов по комнате,
я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пестрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали
длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесенными над пленниками, стоящими на коленях. Тут же
лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к
мысли, что здесь изображен праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось
рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлек раздавшийся за спиной голос.– Пьешь? – спросил он,
низкий и слегка хрипловатый.– Э-э, – я обернулся, безрезультатно ища его источник, – нет, спасибо.– Ну, тогда один выпью.Из-за
скрывающей вход в соседнее помещение тяжелой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вел он
себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлепанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой
расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объемистым брюхом пояску, и широкий стакан
в руке, до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом
шевелюре и дряблая, заплывшая жиром рожа с тройным подбородком красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но
бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток
между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Поврежденные нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя
губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.– Нравится? – кивнул он на гобелен.– Да, – честно признался я.– Здесь
изображена победа армии Салах ад-Дина Юсуфа, сына Айюба, над поругателями веры, которые звали себя крестоносцами, в битве при
Хаттине. Это было девять веков назад, – Хашим усмехнулся и отхлебнул из стакана. – А ты в какого бога веришь?– Не знаю, –
пожал я плечами.– Как так? У всех есть свой бог. Кому Иисус, кому Аллах, кому деньги, власть, известность… Каждый молится
своим идолам. У тебя какой?– М-м… Деньги.Хашим фыркнул и заржал, стряхивая ладонью с халата расплескавшееся пойло.– Святая
простота. Скольких войн можно было бы избежать, имей люди смелость признаться в том же. Все мы – дети одной церкви, – он сунул
левую руку в карман халата и, вынув ее сжатой в кулак, шагнул мне навстречу. – Держи, – на раскрывшейся ладони блеснула
пригоршня монет. – И пошел вон. Я сегодня не в настроении.К такому повороту событий Валет меня не готовил. Пришлось в срочном
порядке осваивать искусство импровизации.