Улицысвысокимикаменнымизданиямисменялисьулочкамис
маленькими деревянными домишками; кишениетолпсменялосьвеличественной
пустотойобширныхплощадей;серые,коричневыеичерныекостюмыпод
элегантными накидками сменялись серым, коричневымичернымтряпьемпод
драными выцветшими плащами;равномерныймонотонныйгулсменялсявдруг
дикимликующимревомсигналов,воплямиипением;ивсеэтобыло
взаимосвязано,жесткосцеплено,издавназаданокакими-тоневедомыми
внутренними зависимостями, и ничто не имело самостоятельного значения. Все
люди были на одно лицо,вседействовалиодинаково,идостаточнобыло
присмотреться и понять правила перехода улиц, как ты терялся,растворялся
среди остальных и мог двигаться в толпе хоть тысячу лет, непривлекаяни
малейшего внимания. Вероятно, мир этот был достаточно сложен иуправлялся
многими законами, но один - и главный - закон Максим уже открыл длясебя:
делай то же, что делают все, и так же, как делают все. Впервые в жизни ему
хотелось быть, как все. (Он видел отдельных людей, которые ведутсебяне
так, как все, и эти люди вызывали у него живейшее отвращение -ониперли
наперерез потоку, шатаясь, хватаясь за встречных, оскальзываясьипадая,
от них мерзко инеожиданнопахло,ихсторонились,нонетрогали,и
некоторые из них пластом лежали у стен под дождем.) ИМаксимделал,как
все. Вместе с толпойонвваливалсявгулкиеобщественныескладыпод
грязнымистекляннымикрышами,вместесовсемиспускалсяподземлю,
втискивалсявпереполненныеэлектрическиепоезда,мчалсякуда-тов
невообразимом грохоте и лязге,подхваченныйпотоком,сновавыходилна
поверхность, на какие-то новые улицы, совершеннотакиеже,какстарые,
потоки людей разделялись,итогдаМаксимвыбиралодинизпотокови
уносился вместе с ним...
Потом наступил вечер, зажглись несильные фонари,подвешенныевысоко
над землей и почти ничего не освещающие, на большихулицахсталосовсем
уже тесно, и отступая перед этойтеснотой,Максимоказалсявкаком-то
полупустом и полутемном переулке. Здесь он понял, что насегодняснего
довольно, и остановился.
Он увидел три светящихся золотистыхшара,мигающиесинююнадпись,
свитую из стеклянных газосветных трубок, и дверь, ведущую в полуподвальное
помещение. Он уже знал, что тремязолотистымишарамиобозначаются,как
правило, места, где кормят. Он спустился по щербатым ступенькамиувидел
зальцу с низким потолком, десяток пустых столиков, пол, толстопосыпанный
чистыми опилками, стеклянный буфет, уставленный подсвеченными бутылкамис
радужными жидкостями. В этом кафе почти никого не было. Заникелированным
барьером возле буфета медлительно двигалась рыхлая пожилая женщина в белой
куртке с засученными рукавами;поодаль,закруглымстоликом,сиделв
небрежной позе малорослый, но крепкий человек с бледным квадратным лицом и
толстыми черными усами.
В этом кафе почти никого не было. Заникелированным
барьером возле буфета медлительно двигалась рыхлая пожилая женщина в белой
куртке с засученными рукавами;поодаль,закруглымстоликом,сиделв
небрежной позе малорослый, но крепкий человек с бледным квадратным лицом и
толстыми черными усами. Никто здесьнекричал,некишел,невыпускал
наркотических дымов.
Максим вошел, выбрал себе столик в нише подальше от буфета иуселся.
Рыхлая женщина за барьером поглядела в его сторону и что-то хриплогромко
сказала. Усатый человек тоже взглянул на него пустыми глазами, отвернулся,
взял стоявший перед ним длинный стакан с прозрачной жидкостью, пригубили
поставил на место. Где-то хлопнула дверь, и в зальце появилась молоденькая
и милая девушкавбеломкружевномпереднике,нашлаМаксимаглазами,
подошла, оперлась пальцами о столик и стала смотреть поверх его головы.У
нее была чистая нежная кожа, легкий пушок на верхней губе и красивые серые
глаза. Максимгалантноприкоснулсяпальцемккончикусвоегоносаи
произнес:
- Максим.
Девушкасизумлениемпосмотрелананего,словнотолькотеперь
увидела. Она была так мила, что Максим невольно улыбнулся до ушей, и тогда
она тоже улыбнулась, показала себе на нос и сказала:
- Рада.
- Хорошо, - сказал Максим. - Ужин.
Она кивнула и что-то спросила. Максим на всякий случайтожекивнул.
Он улыбаясь посмотрел ей вслед - она былатоненькая,легкая,иприятно
было вспомнить, что в этом мире тоже есть красивые люди.
Рыхлая тетка у буфета произнесла длинную ворчливую фразуискрылась
за своим барьером. Они здесь обожают барьеры, подумал Максим. Везде уних
барьеры. Как будто все у нихздесьподвысокимнапряжением...Тутот
обнаружил, что усатый смотрит на него. Неприятно смотрит, недружелюбно.И
если приглядеться, то он и сам какой-то неприятный. Трудно сказать, вчем
здесь дело, но онассоциируетсяпочему-тонетосволком,нетос
обезьяной. Ну и пусть. Не будем о нем...
Рада снова появилась и поставила перед Максимом тарелкусдымящейся
кашей из мяса и овощей и толстую стеклянную кружку с пенной жидкостью.
- Хорошо, - сказал Максим и приглашающе похлопалпостулурядомс
собой. Ему очень захотелось, чтобы Рада посидела тутже,покаонбудет
есть, рассказала бы ему что-нибудь, а он бы послушал ее голос, и чтобы она
почувствовала, как она ему нравится и как ему хорошо рядом с нею.
Но Рада только улыбнулась и покачала головой. Онасказалачто-то-
Максим разобрал слово "сидеть"-иотошлакбарьеру.Жалко,подумал
Максим. Он взял двузубуювилкуипринялсяесть,пытаясьизтридцати
известных ему слов составитьфразу,выражающуюдружелюбие,симпатиюи
потребность в общении.
Рада, прислонившись спиной к барьеру, стояла, скрестив руки на груди,
и поглядывала нанего.Каждыйраз,когдаглазаихвстречались,они
улыбались друг другу, и Максима несколькоудивляло,чтоулыбкаРадыс
каждым разом становилась все бледнее и неуверенней.