- Идем, - сказала она, и Максим вскочил. Однакотаксразууйтине
удалось. Рыхлая тетка опять подняла крик. Опять ейчто-тоненравилось,
опять она чего-то требовала. На этот раз она размахивала перомилистком
бумаги. Некоторое время Рада спорила с нею, но подошлавтораядевушкаи
встала на сторону тетки. Речь шла очем-тоочевидном,иРадавконце
концов уступила. Тогда они все втроемпристаликМаксиму.Сначалаони
по-очереди и хоромзадавалиодинитотжевопрос,которогоМаксим,
естественно, не понимал. Он только разводилруки.ЗатемРадаприказала
всем замолчать, легонько похлопала Максима по груди и спросила:
- Мак Сим?
- Максим, - поправил он.
- Мак? Сим?
- Максим. Мак - не надо. Сим - не надо. Максим.
Тогда Рада приставила палец к своему носику и произнесла:
- Рада Гаал. Максим...
Максим понял, наконец, что им зачем-то понадобилась его фамилия,это
было странно, но гораздо больше его удивило другое.
- Гаал? - произнес он. - Гай Гаал?
Воцарилась тишина. Все были поражены.
- Гай Гаал, - повторил Максим обрадованно. - Гай хороший мужчина.
Поднялся шум. Все женщины говорили разом.РадатеребилаМаксимаи
что-то спрашивала. Очевидно было, что ее страшно интересует, откуда Максим
знает Гая. Гай, Гай, Гай - мелькало в потокенепонятныхслов.Вопросо
фамилии Максима был забыт.
- Массаракш! - сказала, наконец, рыхлая тетка и захохотала, и девушки
тоже засмеялись, и Рада вручила Максиму свою клетчатуюсумку,взялаего
под руку, и они вышли под дождь.
Они прошли до конца эту плохо освещеннуюулочкуисвернуливеще
менее освещенный переулок с деревянными покосившимися домамипосторонам
грязной мостовой, неровно мощенойбулыжником;потомсвернулиещераз,
кривые улочки были пусты, ни один человек не встречалсяимнапути,за
занавескамивподслеповатыхоконцахсветилисьразноцветныеабажуры,
временами доносилась приглушенная музыка, хоровое пение дурными голосами.
Сначала Рада оживленно болтала, часто повторяя имя Гая, а Максим то и
дело подтверждал, что Гай - хороший, нодобавлялпо-русски,чтонельзя
бить людей по лицу, что это странно и что он, Максим, этогонепонимает.
Однако по мере того, как улицы становились все уже,темнееислякотнее,
речь Рады все чаще прерывалась. Иногда она останавливалась ивглядывалась
в темноту, и Максим думал, что она выбирает дорогу посуше, но она искала в
темноте что-то другое, потому что луж она не видела, и Максиму приходилось
каждый раз оттягивать ее на сухие места, а там, где сухих мест не было, он
брал ея под мышку и переносил - ей это нравилось, каждый раз оназамирала
от удовольствия, но тут же забывала об этом, потому что она боялась.
Чем дальше они уходили откафе,тембольшеонабоялась.Сначала
Максим пытался найти с нею нервныйконтакт,чтобыпередатьейнемного
бодрости и уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когдаони
вышли из трущоб и оказалисьнасовсемужегрязной,немощенойдороге,
справа от которойтянулсябесконечныймокрыйзаборсржавойколючей
проволокой поверху, а слева - непроглядночерныйзловонныйпустырьбез
единого огонька, Рада совсем увяла, она чуть не плакала, иМаксим,чтобы
хоть немножко поднять настроение, принялся во все горло петь подрядсамые
веселые из известных ему песен, и это помогло,ноненадолго,лишьдо
конца забора, а потом снова потянулись дома, длинные, желтые, двухэтажные,
с темными окнами, из них пахло остывающим металлом, органическойсмазкой,
еще чем-то душным и чадным, редко и мутногорелифонари,авдали,под
какой-то никчемной глухой аркой стояли нахохлившиеся мокрые люди,иРада
остановилась.
Чем дальше они уходили откафе,тембольшеонабоялась.Сначала
Максим пытался найти с нею нервныйконтакт,чтобыпередатьейнемного
бодрости и уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когдаони
вышли из трущоб и оказалисьнасовсемужегрязной,немощенойдороге,
справа от которойтянулсябесконечныймокрыйзаборсржавойколючей
проволокой поверху, а слева - непроглядночерныйзловонныйпустырьбез
единого огонька, Рада совсем увяла, она чуть не плакала, иМаксим,чтобы
хоть немножко поднять настроение, принялся во все горло петь подрядсамые
веселые из известных ему песен, и это помогло,ноненадолго,лишьдо
конца забора, а потом снова потянулись дома, длинные, желтые, двухэтажные,
с темными окнами, из них пахло остывающим металлом, органическойсмазкой,
еще чем-то душным и чадным, редко и мутногорелифонари,авдали,под
какой-то никчемной глухой аркой стояли нахохлившиеся мокрые люди,иРада
остановилась.
Она вцепилась в его руку и заговорила прерывистым шепотом,онабыла
полна страха за себя и еще больше -занего.Шепча,онапотянулаего
назад, и он повиновался, думая, что ей от этогостанетлучше,нопотом
понял, что это просто безрассудный акт отчаяния, иуперся."Пойдемте,-
сказалонейласково.-Пойдемте,Рада.Плохонет.Хорошо".Она
послушалась, как ребенок. Он повел ея, хотя инезналдороги,ивдруг
понял, что она боится этих мокрых фигур, и очень удивился,потомучтов
них небылоничегострашногоиопасного-таксебе,обыкновенные,
скрючившиеся под дождем аборигены, стоят и трясутся от сырости. Сначала их
было двое, потомоткуда-топоявилисьтретийичетвертыйсогоньками
наркотических палочек.
Максим шел по пустой улице между желтыми домами прямо на этифигуры,
Рада все теснее прижималась к нему, и он обнялеезаплечи.Емувдруг
пришло в голову, что он ошибается, что Рада дрожит не от страха, апросто
от холода. В мокрых людях не было совершенно ничегоопасного,онпрошел
мимо них, мимо этих сутулых, длиннолицых, озябших, заснувших рукиглубоко
вкарманы,притоптывающих,чтобысогреться,жалких,отравленных
наркотиком, и они как будто даже не заметили его с Радой, даже неподняли
глаз, хотя он прошелтакблизко,чтослышалихнездоровое,неровное
дыхание. Он думал, что Рада хотьтеперьуспокоится,онибылиужепод
аркой, и вдруг впереди, как из-подземли,будтоотделившисьотжелтых
стен, появились и встали поперек дороги еще четверо,такихжемокрыхи
жалких, но один из них был с длинной толстой тростью, и Максим узнал его.
Под облупленным куполом нелепой аркиболталасьнасквознякеголая
лампочка,стеныбылипокрытыплесеньюитрещинами,подногамибыл
растрескавшийсягрязныйцементсгрязнымиследамимногихноги
автомобильных шин.