Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Максим ощущал, какуныние,
исходящее от этого лица, затопляет дом, захлестывает лес и всю планету,и
весь окружающий мир, и все вокруг стало серым, унылым и плачевным, все уже
было, и было много раз, и еще много раз будет, и непредвидитсяникакого
спасения от этой серой унылой плачевной скуки.Затемвдоместалоеще
темнее, и Максим повернулся к двери.
Там, расставив крепкие короткие ноги, загородив широкими плечами весь
проем,стоялсплошьзаросшийрыжимволосомкоренастыйчеловекв
безобразном клетчатом комбинезоне. Сквозь буйные рыжие заросли наМаксима
глядели буравящие голубые глазки, очень пристальные, очень недобрые итем
не менее какие-то веселые - может быть, по контрасту с исходившими от окна
всемирным унынием. Этот волосатый молодчиктожеявноневпервыевидел
пришельцев из другого мира, но он привыкобходитьсясэтиминадоевшими
пришельцами быстро, круто и решительно - без всяких там контактов и прочих
ненужных сложностей. Нашееунеговиселанакожаномремнетолстая
металлическая труба самого зловещего вида,ивыхлопноеотверстиеэтого
орудия расправы с пришельцами он твердойгрязнойрукойнаправлялпрямо
Максиму в живот. Сразу было видно, что ни о высшейценностичеловеческой
жизни,ниоДекларацииправчеловека,ниопрочихвеликолепных
изобретениях высшего гуманизма, как и осамомгуманизме,онслыхомне
слыхал, а расскажи ему об этих вещах - не поверил бы.
Однако Максиму выбиратьнеприходилось.Онпротянулпередсобой
прутик с нанизанными грибными шляпками, улыбнулся еще ширеипроизнесс
преувеличенной артикуляцией:"Мир!Дружба!"Унылаяличностьзаокном
откликнулась на этотлозунгдлиннойнеразборчивойфразой,послечего
очистила район контакта и, судя по звукам снаружи, принялась наваливатьв
костер сухие сучья. Взлохмаченная рыжая борода голубоглазого зашевелилась,
и из медных зарослей понеслись рыкающие,взревывающие,лязгающиезвуки,
живо напомнившие Максиму железного дракона на перекрестке.
- Да! - сказал Максим, энергично кивая. - Земля! Космос! -Онткнул
прутиком в зенит, и рыжебородый послушно поглядел на проломленный потолок.
- Максим! - продолжал Максим, тыча себя в грудь.-Мак-сим!Менязовут
Максим!-Длябольшейубедительностионударилсебявгрудь,как
разъяренная горилла. - Максим!
- Махх-ссим! - рявкнул рыжебородый со странным акцентом.
Не спуская глаз с Максима, он выпустил через плечо сериюгромыхающих
и лязгающих звуков, в которой несколько раз повторялось слово "Мах-сим", в
ответ на что невидимая унылая личность принялась издавать жуткие тоскливые
фонемы.Голубыеглазарыжебородоговыкатились,раскрыласьжелтозубая
пасть, и он загоготал. Очевидно, неведомый Максимуюморситуациидошел,
наконец, до рыжебородого. Отсмеявшись, рыжебородый вытерсвободнойрукой
глаза, опустил свое смертоносное оружие и сделалМаксимунедвусмысленный
знак, означавший: "А ну, выходи!"
Максим с удовольствием повиновался.
Голубыеглазарыжебородоговыкатились,раскрыласьжелтозубая
пасть, и он загоготал. Очевидно, неведомый Максимуюморситуациидошел,
наконец, до рыжебородого. Отсмеявшись, рыжебородый вытерсвободнойрукой
глаза, опустил свое смертоносное оружие и сделалМаксимунедвусмысленный
знак, означавший: "А ну, выходи!"
Максим с удовольствием повиновался.Онвышелнакрыльцоиснова
протянул прутик с грибами. Рыжебородый взял прутик,повертелеготаки
сяк, понюхал и отбросил в сторону.
- Э, нет! - возразил Максим. - Вы у меня пальчики оближете...
Он нагнулся и поднял прутик. Рыжебородыйневозражал.Онпохлопал
Максима по спине, подтолкнул к костру, а у костра навалился ему наплечо,
усадил и принялся что-то втолковывать. Но Максим не слушал. Онгляделна
унылого. Тот сидел напротив и сушил перед огнем какую-то обширнуюгрязную
тряпку. Одна нога у него была босая, и он все времяшевелилпальцами,и
этих пальцев у него было пять. Пять, а вовсе не шесть.
<ul><a name=4></a><h2>2</h2></ul>
Гай, сидя на краешке скамьи у окна, полировалкокардунаберетеи
смотрел, как капрал Варибобу выписывает емупроездныедокументы.Голова
капрала была склонена набок, глаза вытаращены, левая рука лежала на столе,
придерживаябланкскраснойкаймой,аправаянеторопливовыводила
каллиграфические буквы. Здорово у него получается, думал Гайснекоторой
завистью. Экий старый чернильный хрен:двадцатьлетвгвардии,ивсе
писарем. Надо же, как таращится... гордость бригады... сейчас ещеиязык
высунет... Так и есть - высунул. И язык у него вчернилах.Будьздоров,
Варибобу, старая ты чернильница, больше мы с тобой не увидимся.Вообще-то
как-то грустно уезжать - ребята хорошие подобрались, и господа офицеры,и
служба полезная, значительная... Гай шмыгнул носом и посмотрел в окно.
За окном ветер нес белую пыль по широкой гладкой улице без тротуаров,
выложенной старыми шестиугольными плитами, белели стены длинных одинаковых
домов администрации и инженерного персонала, шла, прикрываясьотпылии
придерживаяюбку,госпожаИдоя,дамаполнаяипредставительная-
мужественная женщина, не побоявшаяся последовать сдетьмизагосподином
бригадиром в эти опасные места. Часовойукомендатуры,изновичков,в
необмятом пыльнике и в берете, натянутом на уши, сделалей"накараул".
Потомпроехалидвагрузовикасвоспитуемыми,должнобыть-делать
прививки... Так его, в шеюего:невысовывайсязаборт,нечеготебе
высовываться, здесь тебе не бульвар...
- Ты как все-таки пишешься? - спросил Варибобу.-Гаал?Илиможно
просто - Гал?
- Никак нет, - сказал Гай. - Гаал моя фамилия.
- Жалко, - сказал Варибобу, задумчиво обсасывая перо. - Если бы можно
было "Гал" - как раз поместилось бы в строчку...
Пиши, пиши, чернильница, подумал Гай.