Фиш-стрит была столь же пустынной, каки Мэйн-стрит, хотя и отличалась
отнее изобилием кирпичныхи каменныхскладскихпомещений, находившихся,
надо сказать,в прекрасномсостоянии.Почтикак две капливодынанее
походилаи Уотер-стрит, с тем лишь отличием, чтовней имелись просторные
проемы, откуда начинался путь к портовым причалам.
За все это времяя не повстречал ни единой живой души, если не считать
сидевших вотдалении, наволноломе рыбаков,и не услышал ни звука, помимо
плеска накатывавшихна береггавани приливных волнда отдаленного грохота
мэнаксетского водопада. Постепенно город начиналвсе больше действовать мне
на нервы и я, возвращаясь обратно по расшатанному мосту на Уотер-стрит, то и
делоукрадкойоглядывался назад. Мост на Фиш-стрит,судя поимевшемуся у
меня плану, и вовсе был разрушен.
К северу от реки стали попадаться признаки убогой, нищенской жизни -- в
некоторых домах на Уотер-стрит занимались упаковкой рыбы; изредка попадались
залатанныекрышиседвадымящимисятрубами;откуда-тодоносились
разрозненные,непонятныезвуки,а крометого, кое-гдесталипопадаться
скрюченные,елепереставляющиеногичеловеческиефигуры,медленно
передвигающиеся по грязным, немощеным улицам. И все же, даже несмотря на все
этислабыепроблески жизни,следовалопризнать, чтона меня эточахлое
подобиелюдского существования производило еще болеегнетущее впечатление,
чем дажезапустениеюжнойчасти города. Однообстоятельство особорезко
бросалосьвглаза:людиздеськазалисьнамногоболеезловещимии
отталкивающими, чем в центральной части города, отчего я несколько раз ловил
себя намыслиотом, чтонахожусь в какой-тофантастической, враждебной
среде,сущностькоторой,однако,по-прежнемуоставаласьсовершенно
неуловимойдля моего сознания,Ясно былоодно:неестественная,гнетущая
напряженность местных жителей проявлялась здесь в более ярком виде, нежели в
глубинегорода, и если специфическая"иннсмаутскаявнешность" являлась не
простоотражениемсостоянияпсихики,асамойнастоящейболезнью,то
следовало предположить, что портовые районы попросту стали убежищем наиболее
тяжелыхи запущенныхслучаев таинственногонедуга.Однообстоятельство,
однако,вызывалоу меня особоострое раздражение--это былитесамые
разрозненные, смутные, неясныезвуки, которые я слышал всамых неожиданных
местах. Посамой своейлогике онивроде быдолжны были исходить из жилых
домов, однако страннымобразом ощущались наиболее явно именно поблизости от
явно заброшенных, давно заколоченных построек. Там словно кто-то беспрерывно
чем-то поскребывал, шелестел, шуршал, а изредка загадочно хрипел, отчего мне
наум пришли словабакалейщика онекихтаинственных подземныхтуннелях.
Неожиданно я невольно задумалсяо том, как жена самомделе звучат голоса
местныхжителей.
Там словно кто-то беспрерывно
чем-то поскребывал, шелестел, шуршал, а изредка загадочно хрипел, отчего мне
наум пришли словабакалейщика онекихтаинственных подземныхтуннелях.
Неожиданно я невольно задумалсяо том, как жена самомделе звучат голоса
местныхжителей.В этомквартале мнеещени разунедовелосьслышать
человеческой речи, хотя, откровенно говоря, особого желания к тому даже и не
возникало.
Дойдя лишьдодвух некогдаявно прекрасных,а нынепревращенныхв
развалиныцерквей на Мэйн- и Черч-стрит,япоспешил покинутьэти мерзкие
портовые трущобы. Следующим пунктом моего путешествия должна былабыстать
площадь Нью-Черч Грин, однако мне почему-то не хотелось снова проходить мимо
той церкви,вдверномпроеме которойязаметилпроскользнувшуюфигуру
необъяснимымобразом напугавшегоменясвященникаилипасторав нелепой
сутане истранной золотой тиаре. Кроме того,бакалейщик прямо предупреждал
меняо том,что церкви и зал"ОрденаДэгона" были какразтемисамыми
местами, рядом с которыми посторонним людям показываться лишний раз никак не
следует,
Поэтому я продолжил продвижение по Мэйн-стрит, потом свернул всторону
центра и благополучно подошел к Нью-Черч
Гринссевера,послечеговступилнатерриториюосновательно
потрепанногорайона некогда аристократических Брод-, Вашинггон-, Лафайет- и
Адамс-стрит. Несмотря на то, что эти некогда определенно величавые городские
артерииныне пребывалив крайнезапущенноминеухоженномсостоянии, их
окруженное древнимивязамипространствовсеещехранилоостатки былого
достоинства, Я переводилвзглядс одного особняка надругой и видел,что
многие из них пребывали в ветхом, убогом состоянии, перемежая собою обширные
участки замусоренных пустырей, однако в двух-трех окнах, как мне показалось,
я заметил некоторыепризнаки жизни. НаВашингтон-стрит стоялавереница из
четырехилипятитакихдомов,причемкаждыйнаходилсяв,прекрасном
состоянии, сизысканно подстриженными лужайками и садами. Самый шикарный из
них -- с широкими, расположенными террасами цветниками, тянувшимися до самой
Лафайет-стрит,--какя понял,принадлежал старикуМаршу,пресловутому
владельцузолотоочистнойфабрики.Навсехэтихулицахянезаметил
присутствия ни единого человека, и почему-то припомнил, что за все блуждание
погородумненаглазанепопадалисьнисобаки,никошки.Другое
обстоятельство, которое не на шуткуозадачило менявоблике даже наиболее
хорошо сохранившихся и ухоженных домов, было то, что на всех их трех этажах,
идажевмансардах,окнабылиплотнозакрытыставнями.Скрытность и
непонятная конспиративность являлись,пожалуй, неотъемлемымичертами этого
мрачногогородазабытьяисмерти,хотяменянеотступнопродолжало
преследоватьощущение,что за мнойбуквально повсюду присматриваетнекий
потаенный, внимательный и никогда не мигающий взгляд.