К моему удивлению, Бартону это уже приходило в голову. Да, я опять подслушивала его мысли. Он ломал голову над местонахождением тела, насколько вероятно, что убийца знал маршрут наших каноэ, хотел, чтобы мы обнаружили ее.
- Все возможно, - сказал он. - Нам остается только догадываться.
Помимо признаков борьбы - разбитой лампы, наполовину вывернутого спальника, - в комнате не обнаружилось ни малейших следов присутствия кого-либо, кроме Осени и нас с Бернадеттой. Но полиция нашла записку, оставленную Бернадеттой Осени, и допросила Чипа, ее бывшего бойфренда. Алиби Чипа - что он в обсуждаемый вечер пытался угнать машину - не произвело на них особого впечатления. Они также допросили Джесса и отца Осени, в Сассе и в Джорджии, куда они приехали по собственной воле. По просьбе семьи я встретилась с Джессом и мистером Весником однажды днем в кирпичном здании полицейского участка.
Мистер Весник, полный мужчина средних лет, сильно потел и почти не раскрывал рта. У него были глаза и подбородок Осени. Джесс изменился - похудел и постригся налысо. Глаза у него были ясные, и каждое движение казалось осмысленным.
- Мы знаем, что ты тут ни при чем, - сказал он мне. - Мы просто хотим, чтобы ты рассказала нам, что произошло.
Я пересказала им те же подробности, что и полиции, о приезде Осени. Она не казалась особенно расстроенной или подавленной разрывом с Чипом. И я упомянула ее звонок, когда она сказала мне, что Джесс собрался в десантники.
- Она очень гордилась тобой, - сказала я.
На миг он расправил плечи и благодарно кивнул. Им с отцом было невыносимо говорить о смерти Осени. От этого они чувствовали себя бессильными.
Меня вычеркнули из списков подозреваемых, когда судебная лаборатория обнаружила под ногтями у Осени "биоматериал". Анализ ДНК не совпал с моими данными.
Последнее, что мне сказал Бартон:
- Позвони мне, если вспомнишь еще что-нибудь. А тем временем будь осторожна.
Я подумала о ночи в палатке, о твари снаружи, о странных шумах. Если бы я заикнулась об этом, Бартон бы снова решил, что я выдумываю. Но мае, должно быть, услышала мои мысли. По пути к фургону она проверила, ношу ли я кошачий амулет.
За неделю допросов (с тех пор я мысленно называла их только так) я утратила нормальное чувство вкуса, запаха, звука и осязания и смотрела на все, не замечая деталей.
На занятиях по философии преподаватель рассказывал нам о "философских зомби": гипотетических существах, которые ведут себя как люди, но не чувствуют себя живыми. Они ходят, разговаривают, едят, пьют - но субъективное ощущение переживаний у них отсутствует. В ту неделю я чувствовала себя зомби.
Мама сняла комнату в мотеле неподалеку от штаб-квартиры полиции штата. Она сказала администрации Хиллхауса, что мне нужно время, чтобы оправиться от потрясения, вызванного смертью Осени. Она ежедневно следила, чтобы я ела и пила тоник, спала (она давала мне снотворное) и гуляла. Мы каждый день по полчаса бродили вдвоем по маленькому городку возле кампуса. Никто там нас не знал и не беспокоил. По вечерам она мне читала, но стоило ей умолкнуть, как я уже не могла припомнить только что услышанное. Когда она думала, что я сплю, она звонила кому-то и разговаривала так тихо, что я не могла расслышать слов. Как ни странно, именно ее шепот в темноте убаюкивал меня лучше любой колыбельной или сказки.
Спустя неделю я снова начала думать и чувствовать, правда по чуть-чуть. Материал, который я не могла обработать в момент его поступления, теперь представал в форме вопросов.
- Что с похоронами Осени? - спросила я мае, когда мы гуляли по городу. - Была ли поминальная служба?
- Ее похоронили два дня назад. - Мама держала меня за руку, словно чтобы направлять меня. - А если и будет поминальная служба, тебе нечего и думать на ней присутствовать.
- Почему?
Она вздохнула, и я в который раз поразилась, какой у нее усталый вид.
- Ариэлла, тебе пока не надо приезжать в Сассу. Слухи и обвинения возобновятся с новой силой.
Мы шли дальше. Я заметила на дереве почки. В каком-то ином мире наступала весна.
Всплыл новый вопрос:
- Мае, что ты делала в Джорджии, когда позвонил Бартон?
- Я заботилась о семье. - Она огляделась, словно кто-то мог нас подслушивать. - Мне казалось неразумным говорить с тобой об этом, пока продолжалось дознание. Но завтра мы с тобой уезжаем на неделю.
Больше она мне ничего не сказала.
На следующий день мы заехали в кампус, чтобы я могла взять свежую одежду и запас тоника. Отчасти я по-прежнему пребывала в состоянии зомби, поглощая чувственные впечатления без переживания их, но прорывы ясности случались чаще, чем накануне.
- Я пропущу столько занятий, - сказала я.
- На следующей неделе начинаются весенние каникулы, - сказала мае. - Потом нагонишь, что пропустила. Это если ты уверена, что хочешь сюда вернуться.
Я не могла представить, чем мне еще заняться.
- Тебе нет нужды решать сейчас, - сказала мама.
Парковка и территория колледжа были пустынны. Казалось, многие студенты уже разъехались на весенние каникулы. Наша комната выглядела так, будто там никто не жил. Кровати аккуратно застелены, пол подметен, столы очищены. Я гадала, погибла ли Осень в этой комнате, или это произошло позже, на болоте.
Я бросила взгляд на то место на столе, где стояла когда-то моя лампа.
- Мне так жалко твою лампу, - сказала мае.
Я помотала головой.
- Это всего лишь вещь.
Но она была куда больше чем просто вещь, и мы обе это знали. Лампа утешала меня, когда я, маленький одинокий ребенок, просыпалась по ночам.
- Мы можем попробовать найти такую же. - В голосе ее, так же как и в выражении лица, сквозила усталость, одушевлением и не пахло. - Ту я купила, когда была беременна тобой.
Она редко говорила со мной о том времени, которое, как я слышала, было для нее тяжелым. Она была больна и несчастна, не уверена, что правильно делает, что вынашивает этого ребенка.
Я как раз подыскивала слова, когда заметила на своем столе вазочку с полуувядшими полевыми цветами. Рядом лежала записка: "Ари, мы скучаем по тебе". Мне потребовалась минута, чтобы разобрать подпись. Почерк у Уолкера был почти нечитабелен.
Интересно, увижу ли я его снова?
Усевшись в кабину фургона рядом с мамой, я позволила себе поддаться неопределенности. Весенний воздух дышал прохладой, и длинные пустые полосы низменного ландшафта казались знакомыми: тощие сосны, заросшие кустарником низины, болотная трава всех оттенков, от пепельного и бледно-зеленого до ярко-изумрудного. Мы направлялись на север, проезжая травянистую прерию, разделенную рекой. Земля на том берегу до горизонта казалась голубой.
Я задремала и проснулась, когда мы проезжали парковку для трейлеров под названием "Дубы друидов", где жилые прицепы были увешаны плоскими фанерными щелкунчиками и упряжными оленями, хотя Рождество минуло несколько месяцев назад. В нескольких милях дальше по шоссе на подстриженных лужайках ровными рядами выстроились лицом к дороге аккуратные кирпичные домики. Эти дома не хранили тайн.
- Мы недалеко от Саванны?
Мае кивнула.
Я побывала в Саванне год назад, когда искала маму.
- Мы туда едем?
- Мы проедем сквозь нее. Как ты себя чувствуешь, Ариэлла?
- Нормально.
С аппетитом стало получше. Я уже различала вкус пищи. Но сон оставался нарушенным. Мое сознание все хотело пересмотреть сцену на болоте и в то же время боялось отправиться туда.
- Она была другом, - услышала я свой голос. - Не очень близким, но небезразличным мне человеком. Она была классная, на свой манер - упрямая и храбрая. Она не заслужила такого конца.
- Никто не заслуживает.
И мы обе представили себе Осень, превратившуюся всего лишь в плавающую кучу темной одежды и разметанных по мелководью волос.
- Со временем тебе станет легче. - Мамин профиль непреклонным контуром врезался в пейзаж за окном. - Надеюсь, ты готова услышать то, что я скажу тебе сейчас. Мы едем навестить твоего отца.
Пока мы ехали, мама рассказала, что мы направляемся в дом, который она сняла на Тиби-Айленде, у побережья Джорджии.
- Это самое безопасное место, какое пришло мне в голову, - сказала она. - Учитывая обстоятельства.
Покинув в декабре наш дом - "и он был в ярости, Ариэлла, в ярости от того, что случилось с тобой, и от того, что снова видит Бартона", - он взял напрокат машину и начал искать человека на бежевом "шевроле".
- Все это он рассказал мне только неделю назад, - пояснила она. - Он и рад был бы выйти на связь раньше, но не смел рисковать. Мы думали, что полиция может отслеживать наши звонки.
Рассказ мае изобиловал отступлениями и примечаниями, которые я стараюсь не приводить здесь во всей их полноте. Обстоятельства были таковы: два дня спустя после расставания с нами папа обнаружил у наших ворот "шевроле" с водителем. Когда папа подъехал, джип тронулся с места. Папа ехал за ним до местной старшей школы. Вскоре объект уговорил девочку-подростка сесть к нему в джип. Папа следовал за джипом через всю Флориду с запада на восток. Маршрут закончился в пригородном коттедже в Дайтона-Бич.
- В доме жило едва ли не пятьдесят подростков, - сказала мае. - Рафаэль наблюдал, как одних доставляли, а других забирали. Он хотел проследить за уезжавшими машинами, чтобы выяснить, куда увозят ребят, но у него кончалась сыворотка. Поэтому он позвонил мне.
Мы уже проезжали автопарки и торговые базы на окраинах Саванны. Я высматривала бежевые джипы. В переулке перед нами остановился школьный автобус, и я смотрела, как в него забираются дети. Была ли жизнь у кого-нибудь из них так же сложна, как моя? Вполне возможно.
- По-моему, ты говорила, что наши телефоны могут быть на прослушке.
- Рафаэль изменил голос. - И тут мама улыбнулась, крохотной кривой улыбочкой, показавшейся неуместной. - Он притворился моей сестрой. Он проделывал это в прежние времена, когда она устраивала какую-нибудь пакость, и это делало ее почти сносной.
Затем она снова посерьезнела.
- И я отправилась в мотель под Дайтоной с запасом сыворотки. Он выглядел усталым, но после приема лекарства - просто выжатым до предела. А когда я сдала его взятую напрокат машину и вернулась, то обнаружила его почти без сознания. - Она остановилась на красный свет и повернулась ко мне. - Ариэлла, твой отец серьезно болен. Ты справишься с этим?
Я кивнула. А что мне еще оставалось?
Мы проехали через Саванну, мимо напоминающих свадебные торты домиков на Виктори-драйв, и выехали на Островное шоссе. По-прежнему ни одного бежевого джипа. Мама сказала, что едва успела устроить отца в арендованном домике, когда ей позвонила Дашай и сообщила, что со мной хочет побеседовать Бартон.
- Мы устроили так, чтобы Дашай приехала ухаживать за Рафаэлем, а я помчалась к тебе.
Мае сказала, что Дашай нашла в Саванне врача, одну из нас. Врач обследовала папу и сейчас делает анализы.
- Что с ним?
- Мы пока не знаем.
Теперь мы ехали по двухполосной дороге, окаймленной заливными лугами и водой. Я опустила стекло, чтобы вдохнуть соленый ветер. Центр Тиби-Айленда был туристический, заляпанный кричащими вывесками и видавшими виды сувенирными лавочками. Мама сказала, что, когда она отдыхала здесь в детстве, все было по-другому. Они с папой познакомились здесь на пляже, когда были еще маленькие.
- Кажется, все это случилось миллион лет назад, - говорила она теперь.
Она свернула на маленькую, упиравшуюся в пляж улочку и припарковалась. Когда мы вылезли из машины, она положила мне руки на плечи.
- Не забудь, что я тебе говорила. Он выглядит не таким, каким ты его помнишь.
Вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
Мае провела меня по усыпанной гравием дорожке к дому на сваях, выходившему на пляж. Я слушала негромкое шипение океанских волн невдалеке. Мы поднялись по скрипучей лестнице к темно-зеленой двери.
Открыла Дашай, не переставая говорить по мобильнику - удивительно, поскольку они с мамой никогда ими не пользовались, насколько я помню.
- Хорошо, - сказала она. - Поняла. Спасибо, доктор Чжоу. До свидания. - Она отключилась и по очереди обняла нас на входе в дом.
Я не заметила в комнате ничего, кроме папиного отсутствия.
- Где он?
- Он в постели. - Дашай указала налево. - Подожди.
Но я уже направилась туда.
Окна в комнате были открыты, и шум океана слышался громче. На двуспальной кровати под лоскутным одеялом лицом к стене лежал человек, темные волосы разметались по подушке. Рядом с кроватью стояла штанга для капельниц, на ней висело два пакета - один с прозрачной жидкостью, другой с красной. От красного отходила трубка и исчезала под одеялом.
- Папа, - окликнула я его.
За спиной у меня послышался голос Дашай:
- Ты ей сказала?
- Да, - ответила мае.
- Папа? - Я подошла ближе.
Он не шевелился. Я склонилась над ним, чтобы увидеть его лицо, и, когда увидела, меня накрыло волной головокружения. Кто-то подхватил меня и оттащил.
Глаза у него были полуоткрыты, но он меня не видел. Лицо его словно усохло, съежилось, кожа туго натянулась на костях. Он напомнил мне Старину Джо, который лежал, жесткий и неподвижный, готовясь умереть.
Когда во второй половине дня приехала доктор Чжоу, я уже оправилась достаточно, чтобы сформулировать дюжину вопросов. Чем вызвано папино состояние? Каковы шансы, что он выживет? Я испробовала вопросы на маме и Дашай, но они не знали ответов.
Доктор Чжоу оказалась крохотной женщиной с длинными черными волосами, схваченными на затылке заколкой, и безмятежным овальным лицом. Она говорила без обиняков.
- Тяжелая гемолитическая анемия. Красные кровяные тельца у него разрушаются быстрее, чем его тело успевает их заменять. Риск остановки сердца растет.
- Он умрет? - спросила я.
- Ему нужно обширное переливание. - Тон ее был жестким. - Чем раньше мы приступим, тем больше у него шансов.
Доктор Чжоу привезла с собой пластиковые пакеты с кровью. Когда она вынимала их из переносного термоса, они просвечивали в послеполуденном солнце, отливая бордовым. Она положила их в холодильник, кроме одного, который отнесла в спальню.
Мы с мае и Дашай вызвались помочь, но она сказала, что это понадобится позже. Пока она работала, мы сидели на кухне. Кроме океана, никто не издавал ни звука.
Вдруг я спросила:
- Ему больно?
Мае с Дашай переглянулись.
- Мы не знаем, - ответила Дашай. - Говорить он перестал несколько дней назад, а мысли у него спутанные.
Мы молча сидели за столом. Где-то час спустя доктор Чжоу вышла и включила верхний свет.
- Это что, похороны? - сказала она. - Пойдите прогуляйтесь по пляжу.
- Как он? - Голос у мае был хриплый.
- Очень слаб. Вам это известно. Сердцебиение неровное, и завтра, если дыхание не улучшится, я подключу его к аппарату искусственной вентиляции. А теперь кыш на улицу, любоваться луной. Потом надо будет поужинать, будьте так добры. - Для столь миниатюрной персоны у нее был невероятно властный голос.
Мы выползли из комнаты, спустились по лестнице и поплелись по тропинке к спуску на пляж. Темнота и звуки океана сомкнулись вокруг нас. Луна в ту ночь была полная, но нам ее было не видно из-за облаков, и я радовалась этому. Я позволила своему лицу утратить стоическое выражение и почувствовала, как его перекосило. Горе было близко к ярости в ту ночь, и я не хотела, чтоб остальные видели, каково мне.
"Он не может умереть, - думала я. - Он вампир. Вампиры не умирают".
В ту ночь мне хотелось, чтобы все мифы оказались правдой. И впервые в жизни мне захотелось помолиться.
Мелодия на моем мобильнике прозвучала на редкость неуместно. Я почувствовала, как мае с Дашай поморщились при звуках "Лебединого озера".
Меньше всего я ожидала услышать голос Уолкера. Он сказал, что он дома, в Северной Каролине. Потом спросил, где я, и я ответила. Я сказала, что у меня болен отец, и он выразил сочувствие. Потом спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, и был явно разочарован, когда я ответила отрицательно.
- После каникул я вытащу тебя на пикник, - сказал он.
Я не могла себе этого представить.
- Как мило с твоей стороны.
- Мы будем есть клубнику, и я покажу тебе, какие новые фокусы я освоил. Когда ты возвращаешься?
- Не знаю пока. - У меня не хватило духу сказать ему, что я могу вообще не вернуться.
- Ари, - сказал он, - я могу превратить камень в цветок.
ГЛАВА 13
В какой-то момент посреди той длинной ночи я проснулась, не очень понимая, где нахожусь. Определиться мне помогло дыхание океана и запах крови.
Смертные часто говорят, что у крови запах металлический. По мне, так она пахнет озоном с примесью меди, и запах этот темно-синий.
Я выпихнула себя из постели и в синеватой темноте пробралась на кухню. Над плитой горел ночник. За столом сидела доктор Чжоу и ела суп из окры с креветками, приготовленный Дашай еще вечером. Для существа весом не более сорока пяти килограммов доктор Чжоу отличалась впечатляющим аппетитом. За ужином она умяла три миски супа. Остальные ели очень мало.
Она отложила ложку.
- Не спится?
Я села на стул напротив нее.
- Сколько времени будет длиться переливание?
- К утру закончится. Мы переливаем ему всю кровь полностью, а это довольно долго.
- И тогда он будет здоров?
- Не знаю. Если ты спрашиваешь, сможет ли он говорить, то в этом я сомневаюсь. - Она снова взяла ложку. - Прежде чем мы поймем, поправится ли он, пройдет некоторое время.
- Отчего он заболел?
- Не знаю, - повторила она. - Его состояние необычно, хотя и не совсем беспрецедентно. Его иммунная система была поставлена под угрозу. Он явно не принимал добавки или не питался правильно. - Она отправила в рот большую ложку супа.
Я не понимала, как она может есть, когда в соседней комнате мой отец едва жив.
Она улыбнулась, как будто услышала мою мысль.
- Можешь пойти взглянуть на него, если хочешь.
Я хотела и в то же время боялась его вида. Поэтому я сидела и смотрела, как она ест. Она прикончила миску и тихонько удовлетворенно вздохнула.
- Дашай отменная кухарка.
- Вы лечите только вампиров? - спросила я.
Она отнесла миску в раковину и сполоснула ее.
- Я лечу всех и каждого, - ответила она, возвращаясь за стол. - Но обычно не выезжаю на дом. Твоя мама сказала, что Рафаэль ненавидит больницы, и я с радостью сделала для него исключение. Видишь ли, я познакомилась с ним много лет назад на конференции. Он был на редкость эффектный молодой человек. Я даже была влюблена в него, только маме не говори.
Моя инстинктивная реакция - "он наш, не твой" - не ускользнула от нее.
- Не волнуйся, - сказала она. - Я замужем и счастлива.
Я ни разу не видела состоящего в браке вампира - если не считать мамы, но тут я не была уверена.
- Это нормально, - сказала она. - Да, я замужем. Мы с мужем вместе уже девять лет.