- Да, красивая. - Голос его вдруг охрип. - При этом у нее начисто отсутствовало тщеславие, свойственное большинству красивых женщин. Но порой она бывала не в духе.
Он закашлялся.
- Когда мы стали парой, она организовывала наше совместное время. Она планировала дни, словно художественные постановки. Однажды после обеда мы отправились на пикник на остров Тайби; мы ели чернику и пили шампанское, подкрашенное Кюрасао, и слушали Майлза Дэвиса, а когда я спросил, как называются ее духи, она сказала, что это "L'Heure Bleue".
"Счастливые мгновения", - говорила она. Одно такое мгновение случилось в тот день. Она дремала. Я лежал рядом с ней и читал. Она сказала: "Я всегда буду помнить шум моря, шелест переворачиваемых страниц, и запах "L'Heure Bleue". Для меня они означают любовь".
Я дразнил ее романтичной дурочкой. Она меня - скучным интеллектуалом. Она искренне верила, что вселенная непрестанно шлет нам чувственные послания, которые нам никогда не разгадать до конца. И старалась в ответ посылать свои.
Затем папа сказал, что на сегодня хватит - было уже поздно и очень темно за окном. Завтра он расскажет дальше.
Я не возражала и отправилась наверх спать, и в ту ночь не плакала и не видела снов.
Я ожидала, что отец продолжит рассказ об ухаживании за мамой, но на следующий день уроки начались совершенно иным образом.
Он сказал, что вместо библиотеки предпочитает посидеть в гостиной. В руке у него был стакан с пикардо, хотя обычно он выпивал только когда уроки заканчивались.
После того как мы устроились на своих обычных местах, он резко сказал:
- Я скучаю по некоторым человеческим качествам… видя, как легко ты разговариваешь с Деннисом, - взаимное расположение, добродушное подшучивание. Конечно, имеется ряд компенсирующих свойств. - Он улыбнулся, не разжимая губ, той самой полуулыбкой ученого. - Одно из которых - память. Я помню все. Из наших разговоров черпаю то, чего не получаешь ты. Но у тебя скрытая память… то есть тебе, может, и недостает сознательных воспоминаний о прошедших событиях, но подсознание сохраняет отчетливые зашифрованные фрагменты.
Я всегда рассчитывал, что в свое время ты их расшифруешь. Когда соответствующие стимулы запустят механизм памяти, ты вспомнишь все сознательно.
Я подняла руку, и он остановился. Мне потребовалось около минуты, чтобы уяснить, о чем он мне толкует. Наконец я кивнула, и он продолжил рассказ.
Жизнь моего отца делилась на пять различных фаз. Первая, детство, протекала, по его словам, однообразно: регулярное питание, сон, уроки. Он сказал, что постарался создать для меня похожие условия, и процитировал высказывание Бертрана Рассела, что однообразие есть существенная составляющая счастливой жизни.
Оставив дом своей тети для поступления в Виргинский университет, отец вступил в следующую фазу: буйные годы, как он называл их сейчас. Занятия давались ему легко, и он посвящал изрядную долю времени выпивке, азартным играм и постижению женщин.
Затем он встретил в Саванне мою маму, и началась третья фаза.
Она ушла от мужа и переехала в квартиру в старом кирпичном доме через улицу от Колониального кладбища Саванны. (И здесь, будто желая продемонстрировать мощь своей памяти, папа описал тропинки, которые вели через кладбище, устланные битыми устричными раковинами, и узоры, вырезанные на кирпичных поребриках по бокам.) Это были спирали. Отец сказал, что ему не нравилось смотреть на них, но спираль - один из моих любимых символов. Ваш тоже? Они символизируют творение и рост, если закручиваются по часовой от центра, и разрушение, если закручены влево. Известно, что ураганы в Северном полушарии закручены влево.
Мама устроилась в компанию, занимавшуюся сбором, упаковкой и продажей меда. Она отказалась брать какие бы то ни было деньги у бывшего мужа и начала бракоразводный процесс.
Каждые выходные мой отец тратил восемь часов на дорогу из Шарлоттсвиля до Саванны и каждый понедельник уезжал обратно. Он никогда не возражал против поездки на юг. А вот дорогу обратно ненавидел.
- Когда ты влюблен, разлука доставляет физическую боль.
Он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать.
Я пыталась надставить, какие чувства я могла бы испытывать к Майклу, не будь я такой замороженной. "Ари-ледышка". В то время мне было легко думать о себе в третьем лице. "Ари подавлена, - часто думала я. - Ари предпочитает быть одна".
Но рядом с папой я забывала о себе. Слушать его рассказ, теперь я это понимаю, было наилучшим способом примириться со смертью Кэтлин.
Дом в Саванне, где поселилась мама, был трехэтажный, выстроенный из красного кирпича, с зелеными ставнями, коваными железными балконами и оградой, увитой глицинией. Ее квартира помещалась на втором этаже. Они с отцом иногда сидели, потягивая вино и беседуя, на балконе, выходящем на кладбище.
Местные говорили, что в доме водятся привидения. Однажды ночью в середине недели мама, будучи одна в доме, резко проснулась от ощущения чужого присутствия в комнате. На следующий день она по телефону описала происшествие моему отцу: "Мороз пробрал меня до костей, а ведь я лежала под одеялом, и ночь была не холодная. В комнате стоял туман. Я видела, как он клубится в проникавшем снаружи свете уличного фонаря. Затем он сгустился и начал принимать форму. Я, не задумываясь, произнесла: "Спаси меня, Господи. Спаси меня, Господи".
А когда я открыла глаза, эта штука исчезла. Начисто. В комнате снова было тепло. Я заснула, чувствуя себя в безопасности".
Отец постарался утешить ее. Но, произнося дежурные фразы, он думал, что ей все привиделось… должно быть, сработали ее суеверия.
Вскоре он изменил точку зрения.
- Ты и раньше говорил, что мама была суеверна.
Я обнаружила, что трогаю висящий у меня на шее мешочек с лавандой, и тут же убрала руку.
- Была. - Он заметил мой жест и понял, что я думаю о Кэтлин. - Она думала, что синий цвет - счастливый и буква "С" тоже.
- Но ведь "С" и вправду синяя, - сказала я. - Она не была синестетиком, - сказал он. Я слушала историю о мамином призрачном госте без малейших сомнений. Мой скептицизм отправился в бессрочный отпуск в ту ночь, когда у меня под окном стояла Кэтлин.
Однажды на выходных, когда мама с папой, поужинав в городе, вернулись домой, они заметили странный запах в гостиной, запах плесени и тления. Они распахнули окна, но запах не уходил.
Позже, уже собираясь ложиться, они увидели, как по спальне пронесся вихрь зеленого дыма. Он вращался, словно смерч, и, казалось, сливался в неопределенную форму.
В комнате резко похолодало, и отец обнял маму, продолжая наблюдать за происходящим. Наконец мама произнесла:
- Привет, Джеймс.
Признанный таким образом, дым рассеялся. Спустя несколько мгновений в комнате опять стало тепло.
- Откуда ты знаешь его имя? - спросил папа.
- Он здесь не первый раз, - ответила мама. - Я не упоминала об этом, поскольку знала, что ты не поверил бы мне, когда я рассказала тебе о его первом посещении.
Мама была убеждена, что это приходил дух некоего Джеймса Уайлда, и на следующий день отвела папу к могиле этого человека на той стороне улицы. День выдался ветреный, и испанский мох, свисавший с дубов на кладбище, казалось, танцевал вокруг них.
Пока отец разглядывал надгробие, мама прочитала надпись по памяти:
"Этот скромный камень увековечивает сыновнее почтение,
братскую привязанность и мужественные добродетели
Джеймса Уайлда, эсквайра,
бывшего окружного казначея армии США.
Он пал на дуэли 16 января 1815 года
от руки человека, чьим единственным
другом был совсем недавно.
Он скончался мгновенно на двадцать втором году жизни.
Он умер как жил -
с неколебимым мужеством
и незапятнанной репутацией.
Его безвременная смерть
лишила опоры материнскую старость;
унесла надежды и утешение сестер,
гордость братьев повергла в прах.
И вся семья, дотоле счастливая,
ныне охвачена скорбью".
Впоследствии отец узнал, что брат Уайлда увековечил его память в стихотворении, и процитировал мне его строки:
Как роза летняя, моя раскрылась жизнь
Навстречу утру, воле рока.
Но лишь над миром сумерки сошлись,
Увяла, сорвана до срока
В то время папа не был убежден, что призрак принадлежит Уайлду, но мама в этом не сомневалась.
- Таким образом, - говорил он мне, - меня ввели в новый мир, где факты и наука не могли объяснить все, о чем прекрасно знал Эдгар По. "Я верю, что демоны пользуются преимуществом ночи, чтобы сбить с пути неосторожных, - хотя, вы же знаете, я в них не верю". Помнишь это его высказывание?
Я не помнила.
Только много позже я сообразила, зачем отец рассказал мне историю о привидении и привел все эти цитаты: он хотел отвлечь меня и помочь справиться с потерей лучшей подруги.
ГЛАВА 7
Но я не могла примириться с ее смертью, пока не узнаю, кто убийца. Макгарриты действительно были "семьей, дотоле счастливой, ныне охваченной скорбью", и они заслужили знать - все мы этого заслуживали, - что произошло на самом деле.
В пронзительно холодный январский день я испытала удивление и странное облегчение, когда отец сказал мне, что ближе к вечеру нам позвонит агент ФБР.
Агента звали Сесил Бартон, и он оказался первым афроамериканцем, переступившим порог нашего дома. Что, с трудом верится? Не забывайте, мы в Саратога-Спрингс вели уединенную жизнь.
Отец проводил Бартона в гостиную, и первое, что я в нем отметила, был запах: густая смесь табака и мужского одеколона. Бартон пах хорошо и смотрел на меня так, как будто знал, что я так думаю. Костюм его был красиво сшит и удачно подчеркивал мышечный рельеф, не будучи при этом тесным. Взгляд у него был усталый, хотя ему не могло быть больше тридцати пяти.
Агент Бартон пробыл у нас всего час, но за это время выудил из меня информации о Кэтлин больше, чем, как я полагала, у меня имелось. Поначалу он расспрашивал о нашей дружбе в самой непринужденной манере: "Как вы познакомились?", "Как часто бывали вместе?" Затем пошли вопросы более конкретные: "Ты знала, что она завидует тебе?" и "Как давно у тебя роман с Майклом?"
Я честно отвечала на каждый вопрос, хотя не думала, что это что-нибудь даст. Затем попыталась представить, о чем на самом деле думает агент, пока говорит, и обнаружила, что могу читать некоторые его мысли.
Смотришь в глаза другому, и его мысли как будто телеграфом передаются в твое сознание: ты точно знаешь, что он думает в данный момент. Иногда даже смотреть не надо - достаточно сосредоточиться на словах, и они приведут тебя к мыслям.
Бартон, как я поняла, подозревал, что мы с отцом каким-то образом замешаны в смерти Кэтлин. Не то чтоб у него имелись какие-то конкретные доказательства - просто ему не нравился "расклад" (слово, которое я никогда прежде не употребляла даже в мыслях). Он проверил наше прошлое: я поняла это, так как он постоянно мысленно возвращался к нему, особенно когда смотрел на отца. ("Кембридж, значит? И внезапно свалил оттуда. Это было шестнадцать лет назад. Сколько этому парню лет? Он выглядит не больше чем на тридцать. Небось, ботокс юзает, пижон. Сложен, как марафонец. Но где загар?")
- А где же миссис Монтеро? - спросил Бартон моего отца.
- Мы разъехались, - ответил отец. - Я не видел ее уже много лет.
Бартон подумал: "Проверить соглашение о разъезде".
Все эти мысли я улавливала, но время от времени теряла контакт. По-моему, помехи вызывались чем-то вроде ментальных статических разрядов.
Я перевела глаза на отца, чей взгляд был весьма красноречив: он знал, чем я занимаюсь, и хотел, чтобы я прекратила.
- О чем вы с Майклом говорили, когда он вез тебя домой в тот вечер? - врезался в мои мысли вопрос Бартона.
- Не помню, - ответила я.
Это была моя первая ложь ему, и, похоже, он это понял.
- Майкл сказал, что дела приняли, - его карие глаза, казалось, расслабились в это мгновение, - довольно жаркий оборот. - В следующий миг взгляд его слова стал настороженным.
- Это действительно необходимо? - вмешался отец.
Его бесстрастный тон каким-то образом излучал отвращение.
- Да, мистер Монтеро, - сказал Бартон. - Я уверен, что действительно необходимо установить, что Ариэлла делала в тот вечер.
Я хотела послушать, что он думает, но сдержалась. Вместо этого я склонила голову набок и пристально посмотрела на Бартона, не вчитываясь в его взгляд.
- Мы целовались, - сказала я.
Выпроводив Бартона, отец вернулся в гостиную. Не успел он сесть, как я спросила:
- Помнишь Мармеладку, соседскую кошку? Ты знаешь, кто убил ее?
- Нет.
Мы обменялись настороженными взглядами. Затем он покинул помещение, направившись в сторону подвала.
Я терялась в догадках. Солгал ли он Бартону? Если нет, то почему его не было в гостиной, когда я вернулась домой? Он ведь человек привычки, А если он все-таки солгал, то где находился в тот вечер?
И под всеми этими вопросами - один, настоящий: "Имеет ли папа отношение к гибели Кэтлин?" Так я это формулировала. Я не могла себя заставить подумать: "Не он ли ее убил?"
Да, Бартон пробыл у нас всего час, но атмосфера в доме изменилась. Он ввел в нее элемент, никогда не присутствовавший здесь прежде: подозрение. Когда я поднималась наверх, звук моих собственных шагов по ступеням, форма марокканских подушек на площадке, даже картины на стене - все казалось мне незнакомым и таинственным, почти зловещим.
Я включила ноутбук и поискала в Интернете Кэтлин. Ничего особо нового я не обнаружила, только в блогах кто-то писал, что ее убил один из участников, а несколько других возражали. Их диалог поразил меня такой глупостью, я даже читать не стала.
Повинуясь безотчетному порыву, я набрала "Сара Стефенсон". Результатом явились более трехсот сорока тысяч ссылок. Добавления слова "Саванна" к ее имени сузило их число до двадцати пяти тысяч. Я прокручивала страницу за страницей, но ни одна не совпадала - имя и фамилия упоминались по отдельности в разных контекстах.
Поиск по "Рафаэль Монтеро" обернулся ссылками на персонаж фильмов о Зорро. Еще "Монтеро" оказалось названием спортивного фургона на легковом шасси. Вот унижение-то!
Я сдалась, не хотела больше думать. У меня на секретере лежала книжка "В дороге", одолженная мне Майклом, и я решила провести вечер, читая в кровати.
Спустя час или около того я отложила книгу, ошеломленная манерой изложения. Керуак странно обращался со своими персонажами - ни одна из женских фигур не показалась мне живой, а большинство мужских образов выглядели безумно идеализированными - но описания были красивы, подробны и порой почти лиричны. От этой книги мне захотелось путешествовать, увидеть Америку, какой ее видел Керуак. Я чувствовала, что меня ждет бескрайний мир, и никакое копание в Интернете не научит меня тому, что даст опыт.
Когда я снова спустилась вниз, мои подозрения касательно отца рассеялись, и дом снова выглядел родным. Впервые за несколько недель я почувствовала, что голодна. Пошарила в кухне по буфетам и нашла банку с супом-пюре из спаржи. Поискала в холодильнике молоко, но последняя коробка была куплена миссис Макги сто лет назад и уже скисла, пришлось разводить суп водой.
Пока еда грелась, я сидела за столом, читала мамину кулинарную книгу и составляла список покупок. Первый в своей жизни. По магазинам всегда ходила миссис Макги.
Когда суп сварился, я налила его в миску и почему-то бухнула туда ложку меда из стоявшей в кладовке банки.
Когда я ела, вошел папа. Он взглянул на мою еду, потом на меня, и я поняла, о чем он думает: мама клала в суп мед.
В гостиной после ужина отец безо всяких напоминаний продолжил свой рассказ.
В год, когда ему исполнилось двадцать семь, его пригласили руководить постдиссертационными исследованиями в Кембридже. Его друга Малкольма тоже пригласили, и они вдвоем устроили так, чтобы Деннис сопровождал их в качестве лаборанта.
При мысли о расставании с мамой отец испытывал смешанные чувства, но после некоторых сомнений поначалу она заставила его поехать.
- Это поможет тебе выйти в люди, - твердила она ему.
И отец поехал. Подписав кое-какие бумаги и распаковав книги и одежду в новой квартире, он осознал, насколько ему одиноко. Малкольм с Деннисом снова уехали, на конференцию в Японию. Он мог бы поехать с ними, но хотел побыть один и подумать.
До начала осеннего триместра оставалась еще неделя, и он решил совершить краткую поездку по Англии. Проведя пару дней в Лондоне, он взял машину и направился в Корнуолл.
Отец хотел подыскать место, где они могли бы остановиться, когда мама сумеет вырваться к нему следующей весной. Сначала они поедут в Беркшир, чтобы она могла увидеть "кельтскую лошадь", вырезанную в склоне холма близ Аффингтона, о которой всегда говорила, затем они поехали бы дальше, в Корнуолл. Он нашел гостиницу с завтраком в конце извилистой дороги, приведшей его в рыбачью деревушку Полперро, и провел три дня в комнате на верхнем этаже, читая и слушая крики чаек, вьющихся над бухтой внизу.
Каждый день он ходил гулять по горным тропам. Большую часть предыдущих пяти лет он провел в классах и лабораториях, его тело жаждало физических нагрузок, они также поднимали его дух. Как сильно ни скучал он по маме, но начал думать, что с разлукой можно справиться.
По пути обратно в Кембридж он остановился в Гластонбери, небольшом городке на Сомерсетских равнинах под сенью священного холма. Сара описывала его как центр "альтернативной мысли", место, которое он должен посетить.