На лице Денниса читалось потрясение и отвращение. Хотя папе было стыдно, он продолжал пить. Когда он насытился и Малкольм убрал руку, они оба снова посмотрели на Денниса. Выражение его лица изменилось: оно было умоляющим.
Малкольм открыл рот. Отец понял, что он вот-вот бросится на Денниса, и, собрав все силы, крикнул: "Нет!"
Малкольм зарычал.
- Я могу помочь! - воскликнул Деннис. - Вам обоим. Я могу помочь.
В течение следующих пяти дней Деннис доказал, что является папиным лучшим другом.
Отец лежал в постели, временами впадая в горячку от нового приступа голода и ярости на Малкольма. Он рисовал себе картины, как убивает его. В то время он мало знал о вампиризме помимо литературы и кино. Однажды он попросил Денниса принести ему деревянные колья и киянку. Тот вместо этого принес кровь из больницы, которая была не так питательна, как Малкольмова, но оказалась более легко усвояемой. После инъекций отец чувствовал меньший прилив сил, но и меньше возбуждался. Деннис читал ему сводки последних исследований в области разработки искусственной крови и гормонов, стимулирующих повышенную выработку красных кровяных телец костным мозгом. Вместе они начали составлять правила выживания, при которых не требовалось пить кровь живых людей.
Тогда же Деннис познакомил папу с трудами Махатмы Ганди и Далай-ламы. Он читал ему вслух выдержки из их автобиографий. Оба верили в исключительную важность добра и сострадания. Ганди писал о бесплодности мести и важности ненасилия. А Далай-лама писал: "Нет лучше учителя терпимости, чем враг".
Мне пришлось думать с минуту, чтобы уяснить смысл последней фразы.
- Кажется, понимаю, - сказала я наконец.
- Мне потребовалось на это некоторое время, - сказал отец, - но когда понял, ощутил безмерный покой. У меня было такое чувство, что я всегда знал эти истины, но только когда я услышал их облеченными в слова, они по-настоящему начали руководить моими действиями.
В следующий приход Малкольма я сказал ему, что с меня хватит этих людоедских глупостей. С помощью Денниса мне хватило сил вернуться к моим занятиям и жить с моим недугом.
- Малкольм оставил тебя в покое?
- Да, вскоре. Поначалу он пытался спорить. Говорил, что мое место в его лаборатории, поскольку он подарил мне шанс жить вечно.
Но вампиризм не гарантирует вечной жизни. Вопреки премудрости Интернета, которую ты мне принесла, только маленький процент тех, кто изменил статус, живет дольше ста лет. Многих убивают из-за их агрессии и высокомерия. А умирают они так же мучительно, как и смертные.
- Наверняка это чем-то компенсируется?
Папа сложил руки под подбородком и посмотрел на меня. Более любящего взгляда я не припомню.
- Да, Ари, - произнес он мягко. - Как я уже говорил, это кое-чем компенсируется.
Тут он прервался, чтобы ответить на стук в дверь. Кто-то, вероятно Рут, вручила ему серебряный поднос с двумя стаканами пикардо. Он захлопнул дверь и протянул поднос мне.
- Возьми тот, что слева.
"Очередное "впервые"", - подумала я, беря стакан.
Отец поставил поднос на стол и, взяв другой стакан, поднял его в тосте:
- "Gaudeamus igitur juvenes dum sumus". Так возвеселимся же, покуда молоды, - перевела я. - Это напишут на моей могиле.
- И на моей.
Это была наша первая в жизни общая шутка. Мы чокнулись и выпили.
На вкус напиток оказался ужасен, и это, видимо, отразилось у меня на лице. Папа едва не рассмеялся.
- Этим тоже надо проникнуться.
- Ой, нет, - выдохнула я. - Из чего его делают?
Он поднял стакан и покрутил красную жидкость.
- Это аперитив. От латинского "aperire".
- Открывать, - сказала я.
- Да, чтобы открыть вкусовые рецепторы перед едой. Первые аперитивы делались из трав и специй, корешков и плодов растений.
- А что придает ему такой красный цвет?
Отец поставил стакан на поднос.
- Рецепт семейства Пикардо держится в секрете.
Мы потягивали коктейли, и отец продолжал рассказ. Те, кто подвергся "изменению статуса", как называет это папа, сразу же начинают осознавать свою новую природу. Но когда вампир и смертный производят на свет ребенка, природа этого ребенка неопределенна.
- Я читал жуткие отчеты о родителях, которые оставляли ребенка-полукровку на солнечном свету, привязав его веревками к кольям, чтобы не уполз, и смотрели, сгорит он или нет. Но светочувствительность не является верным признаком вампиризма. Даже внутри обычной популяции чувствительность к солнцу широко варьируется.
Что-то мне не понравилось слово "полукровка".
- Я использовал исторический термин, - сказал отец. - Сегодня мы предпочитаем пользоваться термином "несходный".
Я отпила крохотный глоточек "пикардо" и заставила себя проглотить его, не прислушиваясь к вкусу.
- Разве не существует анализа крови на вампиризм?
- Надежного - нет.
Он скрестил руки на груди, и я обнаружила, что замечаю мускулы его шеи.
Папа рассказал мне, что вампиры есть везде, в каждой стране, в каждой профессии. Многие из них, что неудивительно, занимаются научными исследованиями, особенно в областях, связанных с кровью, но другие работают учителями, юристами, трудятся на фермах или подвизаются в политике. Он сказал, что двое нынешних американских конгрессменов, по слухам, вампиры. Если верить Интернету, один из них даже подумывает "выйти из тени" - эвфемизм для публичного признания вампиром своей природы.
- Сомневаюсь, что он сделает это в ближайшее время, - заметил отец. - Американцы еще не готовы принять вампиров как нормальных граждан. Они знакомы только с мифами, пропагандируемыми литературой и кино. - Он приподнял мой дневник. - И Интернетом.
Я набрала побольше воздуха.
- А как же зеркала? И фотографии?
- Я все ждал, когда ты задашь этот вопрос. - Он указал на витрину на стене и поманил меня за собой.
Мы оба стали перед картиной. Сначала я даже не поняла, в чем суть. Затем разглядела свое слабое отражение в выпуклом стекле. Папиного отражения не было. Я повернулась убедиться, что он по-прежнему стоит рядом.
- Это защитный механизм, - пояснил он. - Мы называем его эмутацией. Вампиры эмутируют в различной степени. Мы можем становиться совершенно невидимыми для нормальных людей или создавать размытое или частичное изображение себя путем контроля над элементарными частицами собственного тела, не давая им отражать свет. Это сознательное действие, которое становится настолько рефлекторным, что со временем начинает казаться инстинктивным. Когда твоя подруга попыталась меня сфотографировать, электроны моего тела разом выключились и позволили свету в комнате - электромагнитному излучению по своей природе - проходить сквозь меня.
С полминуты я размышляла.
- Почему на фотографии не запечатлелась твоя одежда? И в зеркале тоже?
- Моя одежда и обувь сделаны из "метаматериалов". В основе ткани заключены металлы, потому что металлы прекрасно отражают свет, - вот почему их используют при изготовлении зеркал. Когда элементарные частицы моего тела замирают, температура тела поднимается, и микроскопическая структура материалов активизируется, позволяя им отклонять свет, заставлять его течь в обход меня. Поэтому, когда электромагнитные волны ударяются о мою одежду, они не порождают ни света, ни тени.
- Круто, - сказала я, не раздумывая.
- Некоторые британские портные настоящие волшебники. В любом случае, невидимость - один из пунктов компенсации, получаемых вместе с недугом, если тебе угодно называть его так. Наряду с доступом к лучшим в мире портным.
- Ты называешь это недугом?
Я смотрела на то место на стекле, где полагалось быть папиному отражению. Он дал мне поглазеть еще немного, а потом вернулся в кресло.
- Гематофагия - только один из аспектов, - сказал он. - Наше "состояние", если угодно, имеет больше общего с физикой - с преобразованием энергии, с изменением молекулярных температур и полями давления и движения. Нам требуется кровь млекопитающих или хорошие заменители, чтобы выжить. Мы можем обходиться относительно небольшим ее количеством - это я выяснил на личном опыте и в ходе экспериментов, - но без пищи мы слабеем.
Я кивнула. Я была голодна.
Пока я пыталась съесть ужин (моя первая попытка приготовить вегетарианскую лазанью не внушала оптимизма), отец потягивал очередной коктейль и рассказывал мне о положительных сторонах вампиризма.
- До изменения статуса многие вещи, которые были для меня обычными, само собой разумеющимися, теперь кажутся необычайными, - говорил он. - Мои чувства обострились в сотни раз. Малкольм советовал мне потреблять мир малыми дозами, чтобы избежать потрясений. Новое состояние нашей сенсорной восприимчивости соответствовало, по его словам, тому, что происходит при приеме ЛСД.
Я положила вилку.
- Ты когда-нибудь принимал ЛСД?
- Нет. Но Малкольм описывал свой собственный опыт и говорил, что находит его сопоставимым. Он утверждал, что обычное восприятие обретает новые стороны и смысл. Прогулка по капелле Королевского колледжа во время игры органа едва не превысила его новые пределы восприятия чувств. Цвета стали сияющими и переливистыми, звуки чрезвычайно точными и чистыми. Эти ощущения перемешивались, так что он мог одновременно чувствовать фактуру каменных стен, слышать запахи благовоний, видеть звуки карильона.
- Я так могу.
- Да, я помню, как ты однажды сказала мне, что среда серебряная, а вторник - лавандовый.
Пока он говорил, я любовалась его рубашкой, которая ухитрялась быть одновременно трехцветной - синей, зеленой и черной - и не иметь цвета вообще.
- Я также сделался чувствителен к узорам, повторяющимся схемам, - продолжал он. - Малкольм говорил, что не всем из нас это свойственно. Некоторые орнаменты, например, пэйсли или сложные узоры восточных ковров, способны заворожить меня, если я не отвернусь. Ненужная замысловатость, сложность без причины приковывает мое воображение, заставляет искать погрешности, которых нет. С этим, очевидно, связаны и мои трудности с открыванием предметов - своеобразная форма дислексии. У тебя было такое?
- Нет.
Впервые я поняла, почему все матерчатые вещи в доме не имели узора и почему дверные ручки были больше обычного.
- А как насчет изменения формы?
- Очередной миф. Я могу становиться невидимым, как уже говорил. Могу слышать чужие мысли - не всегда, но как правило. И я могу… - он приостановился и сделал освобождающий жест руками, - гипнотизировать других. Но это умеешь и ты, и множество других людей. Говорили, что Фрейд мог управлять всем своим семейством за обеденным столом одним движением левой брови.
- Фрейд был одним из нас?
- Боже правый, нет, конечно. Фрейд был отцом психоанализа. Ни один уважающий себя вампир не станет иметь с этим ничего общего.
Я подняла глаза от еды и уловила огонек веселья в его глазах.
- В общем и целом эти свойства, на мой взгляд, являются не достоинствами, но необычными способностями, к которым я предпочитаю прибегать как можно реже. Реально ценными качествами являются очевидные: отсутствие старения и наслаждение потенциально бесконечным долголетием, устойчивость к множеству заболеваний и опасностей и быстрое восстановление после ограниченного воздействия тех немногих, для которых мы уязвимы.
Я отодвинула тарелку.
- Каковы же эти немногие?
- Солярная эритема - то есть солнечные ожоги. Огонь. Серьезные ранения сердца.
- Папа, я смертная или нет?
- Отчасти - безусловно. - Он обвил пальцами основание бокала с коктейлем. Кисти у него были сильные, но не квадратные, с длинными пальцами. - Мы просто пока не знаем, насколько. Все само собой разъяснится по мере твоего взросления. Наследственность - это больше, чем ДНК, знаешь ли. Свойства также передаются через поведение и символическую коммуникацию, включая язык.
- По мере моего взросления, - повторила я. - А тот факт, что с каждым годом я меняюсь, тогда как ты остаешься прежним, не означает ли это, что я все-таки смертная? Он поставил стакан на стол.
- До сих пор, да, ты росла, как растут смертные. Возможно, настанет момент, когда придется выбирать… - он на мгновение умолк, на его лицо легли знакомые печальные складки, глаза были близки к отчаянию, - когда ты выберешь, или за тебя выберут, остановку возраста.
- Я смогу выбирать?
Подобная мысль меня не посещала.
- Сможешь. - Он снова взглянул на мою тарелку и поморщился. - Твоя "еда" стынет от всех этих вопросов.
Я не уловила намека.
- Мне еще столько надо спросить. Что мне делать с выбором? И что произошло с мамой? Она умерла?
Он вскинул ладонь.
- Слишком много вопросов. Я отвечу на них, но не на все разом. Позволь рассказать тебе, как все было между нами, хорошо? А потом, как я и обещал, ты сможешь ответить на главные вопросы сама.
Я взяла вилку. Он продолжал рассказ.
Сразу после изменения отцом статуса Малкольм начал внушать ему, что новая жизнь будет лучше, чем предыдущая.
"Мы никогда не состаримся, - говорил Малкольм. - Мы переживем все, что угодно: автомобильные аварии, рак, терроризм, бесконечное множество мелких ужасов смертной жизни. Мы будем упорно продвигаться вперед, несмотря на все препятствия. Мы победим".
В западной культуре старение всегда означает уменьшение могущества. Малкольм говорил, что они будут наслаждаться свободой от боли и от любви, проклятия смертных. Они будут жить без того, что он называл "поденками": преходящих забот, проистекающих из характеров и политики обычных людей, о которых в итоге никто и не вспомнит.
Малкольм говорил о смертных так, как будто они были злейшими врагами вампиров. "Мир был бы лучше, если бы люди исчезли", - говорил он.
Я отпила еще глоток пикардо, от чего по телу пробежала щекочущая дрожь. Ты согласен?
- Порой я испытывал искушение согласиться. - Отец повел ладонью в сторону зашторенного окна. - Когда бродишь там, снаружи, видишь столько ненужных страданий, столько жадности и злобы. Насилие и убийство людей и животных - не являющееся необходимым, но обыденное. Вампиры - некоторые из нас - всегда чувствительны к уродству. Мы в этом отношении немного похожи на бога - помнишь ту строчку у Спинозы, насчет того, что видеть вещи такими, какими их видит бог, значит видеть их с точки зрения вечности?
- Я думала, мы не верим в бога.
Он улыбнулся.
- Мы же точно не знаем, правда?
Но Малкольм не упоминал о трудностях, говорил папа, - о жуткой потребности в пище, о перепадах настроения, об уязвимых сторонах и обо всем комплексе этических проблем, связанных с изменением статуса.
Поначалу отец считал себя ничем не лучше людоеда. Со временем он постиг истинность утверждения Бертрана Рассела, что счастье становится достижимым за счет упорядочения собственного ума - даже для "иного".
Однажды ночью, в полузабытьи, отец позвонил Саре. Позже Малкольм напомнил ему об этом. Он сказал, что единственным правильным выходом будет никогда больше не встречаться с ней.
"Ты еще не знаешь истории, - говорил Малкольм. - Вампиры пытались жить со смертными, но ничего не получалось. Единственная альтернатива - укусить ее. Ты сможешь использовать ее в качестве донора, только не позволяй ей кусать тебя. Я лично очень расстроюсь, если ты сделаешь женщину одной из нас". Малкольм излагал это, полулежа поперек дивана у папы в комнате, очень напоминая персонажа одной пьесы Уайльда - законченного мизантропа.
В то время папа считал, что Малкольм прав, - с его стороны милосерднее всего будет покончить всякие отношения с Сарой. Он мучительно пытался придумать, как известить ее о случившемся. Какими словами рассказать ей о том, что произошло? Какое письмо написать?
Мама не была религиозной в традиционном понимании, но верила в бога среди множества богов, которому она могла бы молиться в несчастье. В остальное время она по большей части не обращала на этого бога никакого внимания, как и большинство смертных. Отец опасался, что новости могут шокировать ее и подвигнуть на какие-нибудь необдуманные шаги. Он решил вообще больше никак с ней не контактировать - просто переехать куда-нибудь, где она его никогда не найдет.
Когда Деннис сменил Малкольма в роли сиделки, отец начал смотреть на проблему иначе. Возможно, есть какие-то другие варианты. В любом случае было ясно, что письмом тут не обойтись. Что ни напиши, она все равно не поверит… и она заслуживала услышать объяснение от него самого.
Иногда, по мере восстановления, ему казалось, что у них с мамой хватит сил переломить ситуацию. Но по большей части он думал иначе. Пока он лежал, прикованный к постели, Малкольм рассказывал ему какие-то дикие истории, и они убедили его, что любой союз вампира и смертного обречен изначально.
Поэтому он маме пока ничего не говорил.
Как ни удивительно, вопрос поднял Деннис:
- Что ты скажешь Саре?
- Я расскажу ей все, как только увижу, - ответил отец.
- А это не рискованно?
У папы мелькнула мысль, не говорил ли Деннис с Малкольмом. Но потом взглянул на друга - конопатое лицо, большие карие глаза - и снова осознал все, что тот для него сделал. Деннис как раз держал в руках пробирку с кровью, готовя ему очередную инъекцию.
- Какая жизнь без риска? - сказал отец. - Просто mauvais foi.
Он напомнил мне, что mauvais foi означает "недобросовестность".
- Надо нам больше времени уделять экзистенциалистам, ты не находишь? - сказал он.
- Папа, - сказала я, - я была бы счастлива уделить больше времени экзистенциалистам. И сами эти подробности бесценны для меня. Но мне невыносима мысль уйти спать сегодня, так и не узнав, что сталось с мамой и умру ли я.
Он шевельнулся в кресле и взглянул на мою опустевшую тарелку.
- Тогда давай перейдем в гостиную, и ты услышишь остальное.
Отцу не пришлось выбирать способ известить маму о случившемся. В аэропорту она только взглянула на него и сразу сказала: "Ты изменился".
Вместо того чтобы тащить в Кембридж, папа отвез ее в отель "Риц" в Лондоне, и следующие пять дней они провели в попытках договориться друг с другом. Сара быстро собралась в дорогу: она обладала выраженным стилем, говорил отец, вспоминая, в частности, зеленое шифоновое платье, струившееся подобно речным травам.
Но причин наряжаться у нее не было. Вместо того чтобы сходить в театр или хотя бы спуститься в ресторан к чаю, они сидели у себя, ежедневно заказывая еду в номер, и яростно сражались за свое будущее.
Когда отец рассказал ей о своем новом состоянии, она отреагировала, как люди обычно реагируют на известие о смерти любимых: шок, отрицание, обвинение, ярость, торговля, депрессия и, наконец, до некоторой степени приятие.