ГЛАВА 12
Свет и тень - чтобы нарисовать картину или рассказать историю, нужно и то, и другое. Чтобы изобразить три измерения на плоской поверхности, мы используем свет для придания объекту формы и тень для сообщения ему глубины.
При создании картины или рассказа уделяешь внимание и негативному, и позитивному пространству. Позитивное пространство - это то, на чем мы хотим сосредоточить внимание зрителя. Но негативное тоже имеет плотность и форму. Это не отсутствие чего-либо, это присутствие.
Отсутствие матери в моей жизни было во многих отношениях присутствием. Оно формировало и отца, и меня даже в те годы, когда мы не упоминали ее имени. Перспектива отыскать ее мучительно дразнила меня и одновременно тревожила. Она угрожала перевернуть все, что я знаю, с ног на голову. Если я найду ее, не сделаюсь ли я сама негативным пространством?
Последний отрезок моего странствия оказался самым легким. Благодаря Почтовой службе США я доехала до Хомосасса-Спрингс бесплатно.
В Уинтер Парке я разыскала почтамт и спросила служителя, можно ли напрямую доставить письмо в Хомосасса-Спрингс. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.
- Я пишу доклад, о почтовой службе, - соврала я в оправдание.
Она сказала, что письмо, адресованное в Хомосасса-Спрингс, сначала попадает на Центральный операционный пункт в Лейк-Мэри. Туда-то я и отправилась с почтовым фургоном.
Я чувствовала себя немного городской легендой: невидимым гостем на пассажирском сиденье. Но водитель почти не смотрел в мою сторону, только когда ему требовалось взглянуть в боковое зеркало. Дорога от Уинтер-Парка до Лейк-Мэри была плоской и однообразной. Когда мы прибыли в операционный центр, мне не составило труда отыскать фургон, идущий на запад. Водитель беспрерывно насвистывал, а плоскую равнину постепенно сменяли пологие холмы. Часам к четырем фургон въехал в Хомосасса-Спрингс, точно такой же маленький городок, какие я успела повидать: автозаправки, торговые ряды, сотовые вышки-ретрансляторы. И я не впервые подумала: "Хочешь укрыться от мира, поселись в маленьком городке, где все кажутся безымянными".
Когда водитель вышел из фургона, я вытащила из-под сиденья рюкзак и покинула свое место. Стоя в тени большого дуба, вернула себе видимость и, обойдя парковку, вошла в почтовое отделение. Служительница, темноволосая женщина средних лет, стояла к двери спиной и разговаривала с кем-то в комнате слева от стойки.
Я вытащила из рюкзака альбом и раскрыла его. Когда она обернулась, я спросила:
- Извините, вам не знакома эта женщина?
Служительница перевела взгляд с меня на картинку, потом опять на меня.
- Может, и видела. Зачем она вам?
- Она моя родственница. - Я не могла произнести слово "мама" перед чужим человеком.
- Где вы остановились? - спросила служительница, а думала: "Чего тебе от нее надо?"
- Еще не знаю. Я только что приехала в город.
- Ну, когда устроитесь, можете вернуться и оставить ей записку. Спросите меня… спросите Шейлу. Я прослежу, чтоб она ее получила, если вдруг зайдет.
Я медленно закрыла альбом и убрала его в рюкзак. Я устала, хотела есть, идеи у меня кончились.
Женщина тем временем думала: "Правильно ли я поступаю?"
- Вы ищете гостиницу? - сказала она вслух. - Их в Хомосассе две, дальше по шоссе.
Она объяснила мне, как пройти. Я поблагодарила ее и ушла. Сначала шла по оживленной улице, затем свернула на более тихую. Деревья нависали над узкой улочкой с обеих сторон, и я двинулась по тропинке вдоль проезжей части мимо деревянных домиков, библиотеки, ресторана, школы - все они имели сонный вид. Мне казалось, что я бреду в никуда.
Рекламный щит впереди расхваливал "Речной приют", куда легко было проникнуть невидимкой.
На сей раз я попала в номер через балконную дверь. Пришлось сменить три балкона, прежде чем я обнаружила незапертый. Внутри я выпила остатки тоника, потом уселась на балконе и смотрела, как солнце садится в Хомосасса-ривер. Сине-зеленая вода сверкала огненно-оранжевыми бликами, словно гелиотроп.
Позже, уже видимая, я спустилась в гостиничный ресторан и заказала две дюжины устриц в полупанцирях.
Стеклянные окна ресторана выходили на реку и близлежащий островок с игрушечным маяком в красно-белую полоску. У меня на глазах среди деревьев двигалось какое-то большое темное животное.
- Боб нынче беспокоится. - Официантка поставила передо мной большой серебряный поднос с устрицами и бутылочки с острым и коктейльным соусом.
- Боб?
- Обезьяна, - пояснила она. - Еще что-нибудь желаете?
- Нет, спасибо.
За едой я наблюдала, как обезьяна по имени Боб меряет шагами крохотный островок.
И снова устрицы оказали свое волшебное действие. Я гадала, что придает им утонченный привкус, свежий и электрический, словно озон после грозы. С каждым глотком у меня прибавлялось душевных и физических сил.
По крайней мере, почтовая служащая признала фотографию, размышляла я. Маме сейчас сорок с небольшим, и выглядит она, по всей вероятности, несколько иначе… но насколько сложными могут оказаться поиски человека в таком маленьком городке, как Хомосасса-Спрингс?
Официантка поинтересовалась, не желаю ли я еще чего-нибудь съесть.
- Еще дюжину, пожалуйста. - Когда заказ прибыл, я спросила у нее: - Эти устрицы живые?
- Свежеочищенные.
Я влюбленно смотрела на тарелку: аккуратные, пузатенькие серые кусочки, лежащие в половинках перламутровых раковин. Когда бы они ни умерли, я надеялась, что их смерть была безболезненной.
- Еще что-нибудь? - Официантка нетерпеливо постучала носком туфли об пол.
- Еще крекеры, пожалуйста.
На следующий день я снова отправилась в ресторан и слопала еще три дюжины. И, признаюсь, на этот раз там побывала невидимая Ари, поскольку деньги у меня почти кончились.
Я хотела постирать одежду, которая была более грязной, чем мне хотелось бы. Один из плюсов вампиризма заключается в том, что мы не потеем, но к нашей одежде все равно пристают пушинки, пыль и копоть.
Стирать было слишком рискованно - пришлось бы развешивать все на просушку, а тем временем кто-то мог снять номер. Поэтому я надела брюки и почти свежую блузку, а жакет свернула и убрала в рюкзак.
С балкона я поискала взглядом Боба. Как выяснилось, у него имелся товарищ по играм - обезьяна меньших размеров раскачивалась на веревочном мосту, натянутом между двумя деревьями. Вот к острову подплыли два водных велосипеда, и пассажиры достали фотоаппараты. Боб с приятелем перестали играть. Они подошли к кромке воды и, стоя плечом к плечу, смотрели на фотографов.
"Неужели они не умеют плавать?" - удивилась я, мысленно посочувствовала им и попрощалась.
Новый план состоял в том, чтобы вернуться на почту и сказать служащей, что я остановилась в "Речном приюте". Однако, не пройдя и сотни метров, я заметила, что люди кучками выстроились вдоль дороги и смотрят на небо, как будто в ожидании чего-то. Школьники толпились вокруг учителей, с маленькими кусочками картона в руках. Стоял оживленный гомон.
Я никогда не видела солнечного затмения, разве только по телевизору у Макгарритов. Я встала поближе к одной из группок и слушала, как учительница рассказывает о затмении, о луне, входящей в земную тень. Она предупреждала детей, чтобы они обязательно использовали свои картонные объективы с дырочками, и напоминала им обратить внимание на "эффект кольца с бриллиантом".
Когда учительница умолкла, я спросила, не найдется ли у нее лишнего объектива. Она странно посмотрела на меня, но протянула два картонных квадратика, один был с дырочкой посередине.
- Не забудь повернуться спиной к солнцу, - сказала она. - Ты здешняя?
- В гости приехала, - отозвалась я, но услышала ее мысли: "Она похожа на Сару".
- Вы знаете мою маму? - спросила я, но та уже отошла.
Небо начало темнеть, в воздухе похолодало. Мы дружно, как послушные утята, отвернулись от солнца. Я держала квадратики так, чтобы свет падал на второй через дырочку в первом. Вот появилось солнце - белая точка.
Галдеж вокруг меня внезапно стих. По мере прохождения луны через земную тень солнце на моей картонке сделалось полумесяцем и на мгновение действительно превратилось в кольцо с бриллиантом - лучистой драгоценностью, посаженной на тонкую полоску света вокруг темного центра. Выражаясь словами Кэтлин, это был "полный отпад". Эти слова разбудили воспоминания о ней: вот она несется впереди меня на велосипеде, вот валяется на подушках на полу, откидывает за спину волосы и смеется - полная жизни девочка, еще не жертва. Стоя почти в полной темноте, я жалела, что она не увидит это затмение, и надеялась, что она покоится с миром.
Сколько времени прошло, прежде чем солнце появилось вновь? Мы стояли молча в призрачном свете, словно кающиеся грешники. Я еще долго не отрывала глаз от картонных квадратиков, хотя нужда в этом давно отпала, и надеялась, что никто не видел, как я плачу.
Народ вокруг зашумел и вернул меня на землю. Я утерла глаза рукавом и, когда они высохли, подняла взгляд - и уставилась прямо в глаза собственной матери.
Она стояла возле группы детей и смотрела на меня. Если бы не одежда - выцветшие джинсы и футболка - она бы выглядела как та женщина на свадебных фотографиях: белая кожа, длинные волосы с завитками на лбу, глаза голубые, как ляпис-лазурь.
- Ну, - произнесла она, - а мы все думали-гадали, когда ты к нам заглянешь.
Она раскрыла объятия, и я бросилась в них. И меня уже не волновало, видит ли кто мои слезы.
Согласитесь, это самая трудная часть. Как описать первое ощущение материнской любви к себе, не впадая в слащавую сентиментальность рождественских открыток?
Наверное, и пытаться не стоит. Это выражено в библейской фразе: "Мир, который превыше всякого ума".
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ СИНЕВА
ГЛАВА 13
К маминому дому вела узкая и ухабистая грунтовка. Ее белый пикап объезжал самые глубокие рытвины, но поездка все равно была еще та. Ехала она быстро, и, оглянувшись, я увидела поднятые нами клубы пыли.
Она оставила эту дорогу и свернула на совсем узкую. Ее повороты отмечались маленькими белыми огоньками. Наконец она остановилась у высокого алюминиевого забора, протянувшегося в обе стороны.
- Уродливо, да? Но порой необходимо.
Она отперла ворота, въехала внутрь и заперла их снова.
Я не могла оторвать от нее глаз и, когда она вернулась к фургону, сказала:
- Пожалуйста, скажи, как мне называть тебя.
Она улыбнулась.
- Зови меня "мае". Это по-португальски "мама" и приятнее, чем "мать", правда?
- Мае. - Я растянула эти два слога: май-йе.
Она кивнула.
- А я буду звать тебя Ариэлла. Мне всегда нравилось это имя.
Высокие деревья образовали навес над дорогой. Здесь были увешанные испанским мхом дубы, а другие, как я узнала потом, назывались манграми.
- С западной стороны у нас река, а на востоке мы граничим с природным заповедником. Мы владеем сорока акрами.
- Мы?
- Дашай, звери и я. А теперь и ты.
Я собиралась спросить, кто такой Дашай, но тут мы очередной раз свернули, и моему взору открылся дом. В жизни не видела ничего подобного. Центральная часть была прямоугольная, но к ней было пристроено больше дюжины комнат и балконов. Световые люки и круглые окна располагались под разными углами и на разной высоте. Дом был выстроен из голубовато-серого камня. Впоследствии я выяснила, что позднейшие пристройки покрасили штукатуркой под цвет основного здания. В сиянии позднего утра (более ярком, чем обычно, может, из-за затмения, а может, потому, что я нашла маму?) стены, казалось, светились.
Мы вышли из машины. Мае несла мой рюкзак. Я остановилась потрогать стену возле входной двери. С близкого расстояния можно было различить на камне серебряные, грифельно-серые и полуночно-синие прожилки.
- Красиво, - сказала я.
- Это известняк, - сказала мае. - Дом построен в пятидесятых годах девятнадцатого века. От изначального строения осталась только эта часть, остальное разрушили солдаты-янки.
Возле парадной двери высилась каменная статуя женщины верхом на лошади, рядом с ней стоял вазон с розами.
- Кто это? - спросила я.
Ты ее не узнаешь? - Мае, казалось, была удивлена. - Это Эпона, богиня лошадей. В любой приличной конюшне имеется ее святилище. - Она открыла тяжелую деревянную дверь и поманила меня внутрь. - Добро пожаловать домой, Ариэлла.
Дом пах деревом, отполированным лимонным маслом, розами, чаберовым супом, варящимся где-то, лавандой, тимьяном, белой геранью и, едва уловимо, - лошадьми. Мае скинула туфли, и я последовала ее примеру, смущенная видом моих носков, на одном оказалась дырка на пятке. Она заметила, но ничего не сказала.
Первое зрительное впечатление от места - беспорядочная смесь множества вещей: на каждой стене (выкрашенной в свой оттенок синего) имелись фреска или картины в рамах, книжные полки или ниша (а то и не одна) со статуей, цветами и травами. Мебель была современная, простая и низкая, в основном обитая белой тканью. Повсюду были разбросаны ковры и подушки. Она провела меня по коридору в комнату со стенами цвета барвинка, просторной белой кроватью и шезлонгом цвета слоновой кости под торшером с перламутровым абажуром.
Это разительно отличалось от викторианской обстановки отцовского дома. Я всегда считала, что его украшала мама, но теперь терялась в догадках. И эта мысль привела меня к той, которая мешала мне ощутить счастье полностью: почему она покинула нас?
Она смотрела на меня, и я попыталась прочесть ее мысли, но не смогла.
- Наверняка у тебя много вопросов, Ариэлла. Я отвечу на них, как сумею. Но сначала позволь переодеть тебя в чистую одежду и накормить. Ладно?
- Ладно, - сказала я. - Извини за носки.
Она положила мне руку на плечо и заглянула в глаза, и мне снова захотелось растаять в ее объятиях.
- Передо мной тебе извиняться не надо.
Мама (мае) приготовила мне ванну с розовыми лепестками. "Чтобы кожу смягчить", - она сказала. Ее собственная кожа была как бархат. И хотя свойственный уроженцам Саванны акцент у нее был такой же, как у Софи, тембр и ритм речи больше напоминали мистера Уинтерса. Голос у нее был нежный и легкий, такой же завораживающий, как у отца, но по-другому.
- Ты выглядишь, как на свадебной фотографии.
- Я думала, твой отец убрал все подобные вещи подальше.
- Софи мне показала. Она отдала мне альбом.
- Значит, ты была у Софи? - Мае покачала головой. - Удивительно, как это она тебя не пристрелила. Ты обязательно расскажешь мне о ней после ванны.
Она оставила меня в ванной - шестиугольной комнате с васильково-синими стенами и большим витражным окном, изображающим белую лошадь на кобальтовом фоне. Я разделась и скользнула в воду, покрытую розовыми лепестками, лежала и смотрела в окно на лазурное небо, обрамленное листвой покрыто го лианами дерева. Над ванной располагались полки с мелкими зелеными растениями в перламутровых горшочках.
Выйдя из ванной, завернутая в благоухающее полотенце (как я потом обнаружила, она добавляла в воду для полоскания белья гераниевое или тимьяновое масло), я увидела разложенную на кровати новую одежду: блузку, штаны и белье, все из мягкого хлопка, цвета чищеного миндаля. Удобная на вид одежда, но она не защитит меня, как наряд из метаматериалов. А может, мне и не нужно быть невидимой здесь?
Я оделась, нанесла солнцезащитный крем - действие, ставшее таким же рефлекторным, как дыхание. И людям, и вампирам требуется постоянная защита от солнца. Надеюсь, вы будете об этом помнить. Если бы люди это осознали, они бы не старели так ужасно, как сегодня.
На столике рядом с кроватью лежала деревянная расческа. Я попыталась распутать волосы, но абсолютно безуспешно.
Мае постучала и вошла с бутылочкой-пульверизатором в руках.
- Сядь, - велела она.
Я повиновалась, она распылила что-то мне на волосы и расчесала колтуны.
- Узнаешь запах?
Я не узнавала.
- Это же розмарин. Смешанный с небольшим количеством белого уксуса.
- Про уксус я знаю, - сказала я. - А слово "розмарин" мне попадалось, но я никогда его раньше не нюхала.
Она бережно расчесывала мне волосы.
- Чему же он учил тебя?
- Он учил меня множеству вещей. История, естественные и точные науки, литература, философия. Латынь, французский, испанский. Немного греческий.
- Классическое образование, - кивнула она. - Но про Эпону и запах розмарина речи не заходило?
- Некоторым вещам он меня не учил, - медленно проговорила я. - Я не очень разбираюсь в дорожных картах. И имею смутное представление о богинях.
- Он не учил тебя мифологии, - решительно сказала она. - Ну вот, волосы как шелк. А теперь давай пообедаем.
Кухня тоже оказалась просторной и с высокими потолками, пол покрывали каменные плиты различных оттенков синего, а стены были выложены бирюзовым кафелем. С потолка свисали медные тазы, а на выкрашенной синей эмалью плите пыхтел сотейник. Вдоль длинного, видавшего виды дубового стола выстроились восемь стульев.
Я прикидывала, как сообщить маме о моей диете, за неимением лучшего термина.
- Я не ем ту же еду, что большинство людей, - сказала я. - То есть я могу, но только некоторые продукты питания придают мне сил.
Она разлила суп в две большие синие миски и поставила их на стол.
- Попробуй, - сказала она.
Бульон был темно-красный с золотистым отливом. Я осторожно сунула в рот ложку, потом еще одну.
- Ух ты, он такой вкусный! - воскликнула я. В бульоне присутствовали овощи: морковка, свекла, картошка, но прочие ингредиенты распознать не удалось. Суп был густой, наваристый, и меня это радовало.
- Это красный суп мисо. - Мама сама съела ложку. - С фасолью, чечевицей, шафраном и еще кое-чем; пажитником, люцерной и так далее, для аромата, плюс кое-какие витамины и минеральные добавки. Не ела такого раньше?
Я помотала головой.
- Вот и ешь. Ты очень худенькая. Чем он кормил тебя?
Осуждения в ее тоне не было, но постоянные упоминания "он" меня нервировали.
- Папа нанял кухарку специально для меня. Я была на вегетарианской диете. А они с Деннисом следили за состоянием моей крови и давали специальный тоник, когда у меня проявлялась анемия.
- Деннис. Как он?
- Хорошо, - вежливо ответила я и добавила уже честнее; - Переживает, что толстеет и стареет.
- Бедняга. - Она встала и забрала у меня миску, чтобы налить добавки. - А Мэри Эллис Рут… она-то как?
"Она противная", - подумала я, но вслух сказала;
- Она всегда одинаковая. Она не меняется.
Мама поставила миску передо мной.
- Да уж, не меняется, - довольно произнесла она.