п.
Подражая примеру графини, и княгиняВabette, та самая, у которой на руках умер Шопен (в Европе считают около тысячи дам, на руках
которых он испустил дух), и княгиня Аnnеttе, которая всем бы взяла, если бы по временам, внезапно, как запах капусты среди тончайшей амбры, не
проскакивала в ней простая деревенская прачка; и княгиня Расhеtte, с которою случилосьтакое несчастие: муж ее попал на видное место и вдруг,
Dieu sait pourquoi, прибилградскогоголовуи украл двадцать тысячрублей серебромказенныхденег; и смешливая княжна Зизи, и слезливая
княжнаЗозо — все они оставляли в стороне своих земляков, немилостиво обходились с ними... Оставим же и мы их в стороне, этих прелестных дам, и
отойдем от знаменитого дерева, около которого они сидят в таких дорогих, но несколько безвкусныхтуалетах, ипошлиимгосподьоблегчения
от грызущейих скуки!
II
В нескольких шагах от„русского“ дерева, за маленькимстолом перед кофейней Вебера, сидел красивый мужчиналет под тридцать, среднего
роста, сухощавый и смуглый,смужественнымиприятнымлицом. Нагнувшись вперед и опираясь обеими руками на палку, он сидел спокойнои
просто, как человек, которому и в голову не можетприйти, чтобы кто-нибудь его заметил или занялся им. Его карие, сжелтизной, большие,
выразительныеглаза медленно посматривали кругом, то слегка прищуриваясь от солнца, то вдруг упорно провожая какую-нибудь мимо проходившую
эксцентрическую фигуру, причембыстрая, почти детская усмешка чуть-чуть трогала его тонкие усы, губы и выдающийся крутой подбородок. Одет он
был в просторноепальтонемецкогопокроя,исераямягкая шляпа закрывала до половины его высокий лоб. На первыйвзгляд он производил
впечатление честного и дельного,несколькосамоуверенногомалого, какихдовольно многобывает на беломсвете. Он, казалось, отдыхал
от продолжительных трудов и тем простодушнее забавлялся расстилавшеюся перед ним картиной, что мысли его были далеко, да и вращались они, эти
мысли, в мире, вовсе непохожем на то, что его окружало в этот миг. Он был русский;звалиегоГригориемМихайловичемЛитвиновым.
Нам нужно с ним познакомиться, и потому приходитсярассказать в коротких словах его прошедшее, весьманезатейливое и несложное.
Сынотставногослужаки-чиновникаизкупеческогорода, он воспитывался не в городе, как следовалоожидать,а в деревне. Мать
его была дворянка, из институток,очень доброе и очень восторженное существо, не безхарактера однако. Будучи двадцатью годами моложе
своегомужа, онаегоперевоспитала, насколькомогла,перетащила его из чиновничьей колеи в помещичью, укротила исмягчила его дюжий,
терпкий нрав.
По ее милости он стали одеваться опрятно, и держаться прилично, и бранитьсябросил; стал уважать ученых и ученость, хотя, конечно,
ни одной книги в руки не брал, и всячески старался неуронить себя: даже ходить стал тише и говорилрасслабленнымголосом, всебольше
о предметах возвышенных,что ему стоило трудов немалых.
Будучи двадцатью годами моложе
своегомужа, онаегоперевоспитала, насколькомогла,перетащила его из чиновничьей колеи в помещичью, укротила исмягчила его дюжий,
терпкий нрав.
По ее милости он стали одеваться опрятно, и держаться прилично, и бранитьсябросил; стал уважать ученых и ученость, хотя, конечно,
ни одной книги в руки не брал, и всячески старался неуронить себя: даже ходить стал тише и говорилрасслабленнымголосом, всебольше
о предметах возвышенных,что ему стоило трудов немалых. „Эх! взял бы давыпорол !“ — думал он иногда про себя, а вслухпроизносил:
„Да, да, это... конечно; это вопрос“. Дом свой матьЛитвиноватоже поставила на европейскую ногу; слугамговорила„вы“ и никому не
позволяла за обедом наедатьсядо сопения. Что же касается до имения, ейпринадлежавшего,то ни она сама, ни муж ее ничего с ним сделать
не сумели: оно было давно запущено, номногоземельно,с разными угодьями, лесами и озером, на котором когда-тостояла большая фабрика,
заведенная ревностным, нобезалабернымбарином, процветавшая в руках плута-купцаи окончательно погибшая под управлением честного
антрепренераиз немцев.
Госпожа Литвинова уже тем быладовольна, что не расстроила своего состояния и ненаделаладолгов. К несчастью, здоровьем она
похвалиться немогла и скончалась от чахотки в самый год поступленияее сына в Московский университет. Он не кончил курсапо
обстоятельствам (читатель узнает о них впоследствии)и угодил в провинцию, где потолокся несколько временибез дела, без связей, почти без
знакомых. По милости нерасположенныхкнемудворянегоуезда, проникнутыхнестолькозападноютеориейовреде„абсентеизма“
сколько доморощеннымубеждением, что„своя рубашкак телуближе, он в 1855году попал в ополчение и чутьне умер от тифа в Крыму,
где, не видав не одного „союзника“,простоял шесть месяцев в землянке на берегуГнилогоморя; потом послужил по выборам, конечно не без
неприятностей, и, пожив в деревне, пристрастился кхозяйству . Он понимал, что имение его матери, плохо и вялоуправляемое его
одряхлевшим отцом, не давало и десятойдоли тех доходов, которые могло бы давать, и что вопытныхи знающих руках оно превратилось бы в
золотое дно;но он также понимал, что именно опыта и знания емунедоставало, — и он отправился за границу учитьсяагрономии и
технологии, учиться с азбуки. Четыре года слишкомпровел он вМекленбурге,в Силезии,вКарлсруэ,ездил в Бельгию, в Англию,
трудился добросовестно,приобрелпознания: нелегко они ему давались; но онвыдержалискус до конца, и вот теперь, уверенный в самом
себе,в своей будущности, в пользе, которую он принесет своимземлякам, пожалуй, даже всему краю, он собираетсявозвратитьсяна
родину, куда с отчаянными заклинаниями имольбами в каждом письме звал его отец, совершенносбитыйс толку эманципацией, разверстанием
угодий,выкупными сделками новыми порядками, однимсловом.