.. Нозачем же он в Бадене?
А затем он в Бадене, что он со дня на день ожидаетприезда туда своей троюродной сестры и невесты —ТатьяныПетровны Вестовой.
Он знал ее чуть не с детства ипровел с ней весну и лето в Дрездене, где она поселиласьс своей теткой. Он искренно любил, он глубоко
уважалсвою молодую родственницу и, окончив свою темную,приготовительнуюработу, собираясь вступитьнановоепоприще,начать
действительную,некороннуюслужбу,предложил ей, как любимой женщине, кактоварищу идругу, соединить свою жизнь с его жизнью — на
радостьи на горе, на труд и на отдых, „for better for worse“, какговорят англичане. Онасогласилась, и он отправился вКарлсруэ, где
у него оставались книги, вещи, бумаги... Нопочему же он в Бадене, спросите вы опять?
А потому он в Бадене, что тетка Татьяны, еевоспитавшая,КапитолинаМарковнаШестова, стараядевицапятидесяти пяти лет,
добродушнейшая и честнейшая чудачка, свободная душа, вся горящая огнем самопожертвованияи самоотвержения; esprit fort (она Штрауса читала—
правда, тихонькоотплемянницы)идемократка, заклятая противница большого света и аристократии, не могла устоять против соблазна хотя
разочек взглянуть на самый этот большой свет в таком модном месте, каков Баден ...
Капитолина Марковна ходила без кринолина и стриглав кружок свои белые волосы, но роскошь и блеск тайноволновали ее, и весело и сладко
было ей бранить и презиратьих... Как же было не потешить добрую старушку?Но оттого-то Литвинов так спокоен и прост, оттого он так
самоуверенно глядит кругом, что жизнь его отчетливо ясно лежит пред ним, что судьба его определилась и что он гордится этоюсудьбой и радуется
ей, как делурук своих.
III
— Ба! ба! ба! вот он где! — раздался вдруг над самым его ухом пискливый голос, и отекшая рука потрепала его по плечу. Он поднялголову —
и узрелодногоизсвоих немногочисленныхмосковскихзнакомых,некоего Бамбаева,человека хорошего, из числа пустейших, уже немолодого, с
мягкими, словно разваренными щеками и носом, взъерошеннымижирнымиволосамиидряблымтучным телом. Вечно без гроша и вечно от чего-нибудь
в восторге, Ростислав Бамбаев шлялся с криком, но без цели, по лицу нашей многосносной матушки-земли.
—Вот, что называется, встреча! — повторял он, расширяязаплывшие глаза и выдвигая пухлые губки, над которымистранно и неуместно
торчали крашеные усы.— Айда Баден! Все сюда кактараканы лезут. Как ты сюда попал?
Бамбаев „тыкал“ решительно всех на свете.
— Я четвертого дня сюда приехал.
—Вот, что называется, встреча! — повторял он, расширяязаплывшие глаза и выдвигая пухлые губки, над которымистранно и неуместно
торчали крашеные усы.— Айда Баден! Все сюда кактараканы лезут. Как ты сюда попал?
Бамбаев „тыкал“ решительно всех на свете.
— Я четвертого дня сюда приехал.
— Откуда?
— Да на что тебе знать?
— Как на что! Да постой, постой, тебе, может бытьнеизвестно, кто еще сюда приехал?Губарев! Сам, своейособой! Вот кто здесь!
Вчера из Гейдельберга прикатил.Ты, конечно, с ним знаком?
— Я слышал о нем.
— Только-то? Помилуй! Сейчас, сию минуту мы тебяк нему потащим. Этакого человека не знать! Да вот кстатии Ворошилов.. Постой, ты,
пожалуй, и с ним незнаком?Честь имею вас друг другу представить. Оба ученые! Этотдаже феникс! Поцелуйтесь!И, сказав эти слова,
Бамбаев обратился к стоявшемувозле него красивому молодому человеку с свежим ирозовым,но уже серьезным лицом. Литвинов приподнялся
и, разумеется, не поцеловался, а обменялся коротенькимпоклоном с „фениксом“, которому, судя по строгостиосанки,не слишком понравилось
это неожиданноепредставление
— Я сказал: феникс, и не отступаю от своего слова,—продолжал Бамбаев,— ступай в Петербург, в — й корпус,и посмотри на золотую
доску: чье там имя стоит первым?Ворошилова Семена Яковлевича! Но Губарев, Губарев,братцы мои!! Вот к кому бежать, бежать надо!
Я решительноблагоговею перед этим человеком! Да не я один,все сподряд благоговеют. Какое он теперь сочинение пишет,
о...о...о!..
— О чем это сочинение? — спросил Литвинов.
— Обо всем, братец ты мой, вроде, знаешь, Бекля...только поглубже, поглубже...Все там будет разрешено иприведено в ясность.
— А ты сам читал это сочинение.
— Нет, не читал, и это даже тайна, которую не следуетразглашать; но отГубарева всегоможно ожидатьвсего!Да! — Бамбаев
вздохнулисложилруки.— Что,если б еще такие две, три головы завелись у нас на Руси,ну что бы это было, господи боже мой! Скажу тебе
одно,Григорий Михайлович: чем бы ты ни занимался в этопоследнеевремя,— а я и не знаю, чем ты вообще занимаешься,—какие бы ни были
твои убеждения,— я их тоже незнаю,— но у него, у Губарева, ты найдешь чему поучиться.К несчастию, он здесь ненадолго. Надо
воспользоваться,надо идти.