А что, Степан Николаич,— прибавил он,понизивголос,— сочинение
подвигается?
— Материалы собираю,— отвечал, насупившись,Губареви, обратившись к Литвинову, у которогоголованачиналаходить кругом от этой
яичницы незнакомых емуимен, отэтогобешенствасплетни, спросил его: чемонзанимается?
Литвинов удовлетворил его любопытству.
— А!Значит,естественныминауками.Этополезнокак школа; как школа, не как цель. Цель теперь должнабыть... мм... должна
быть... другая. Вы, позвольте узнать,каких придерживаетесь мнений?
—Каких мнений?
—Да, то есть, собственно, какие ваши политическиеубеждения?
Литвинов улыбнулся.
— Собственно,уменянетникакихполитическихубеждений.
Плотный человек, сидевший в углу, при этих словах внезапно поднял голову и внимательно посмотрел на Литвинова.
— Что так? — промолвил со странною кротостью Губарев — Не вдумались еще или уже устали?
— Как вам сказать? Мне кажется, нам, русским, еще рано иметь политические убеждения или воображать, что мы их имеем. Заметьте, что я
придаю слову „политический“то значение, которое принадлежитемупо праву, и что.
— Ага! из недозрелых,— с тою же кротостью перебил его Губарев и, подойдя к Ворошилову, спросил его: прочелли он брошюру, которую он ему
дал?
Ворошилов, который, к удивлению Литвинова, с самогосвоего приходасловечкане проронил, атолько хмурилсяи значительноповодил
глазами(онвообщелибо ораторствовал, либомолчал),— Ворошиловвыпятил по-военномугрудь и, щелкнув каблуками, кивнул утвердительно
головой.
— Ну, и что ж? Остались довольны?
—Чтокасаетсядоглавныхоснований, доволен; но с выводами не согласен.
— Ммм... Андрей Иваныч мне, однако, хвалил эту брошюру . Вы мне потом изложите ваши сомнения.
— Прикажете письменно?
Губарев, видимо, удивился: он этогонеожидал; однако,подумав немного, промолвил:
— Да, письменно. Кстати, яваспопрошуизложить мне также свои соображения...насчет...насчет ассоциаций.
—По методе Лассаля прикажете или Шульце-Делича?
—Ммм... по обеим. Тут, понимаете, для нас, русских,особенно важна финансовая сторона.
.. по обеим. Тут, понимаете, для нас, русских,особенно важна финансовая сторона. Ну, и артель... как зерно. Все это нужно
принять к сведению. Вникнуть надо. Вот и вопрос о крестьянском наделе...
—А вы, Степан Николаич, какого мнения насчет количестваследуемых десятин? — с почтительною деликатностьюв голосе спросил Ворошилов.
— Эмм... А община? — глубокомысленно произнес Губареви, прикусив клок бороды, уставился на ножку стола .— Община... Понимаете ли вы? Это
великое слово! Потом,что значат эти пожары... эти... эти правительственныемеры против воскресных школ, читален, журналов? Анесогласие
крестьянподписыватьуставныеграмоты? И, наконец, то, что происходит в Польше? Разве вы не видите, к чему это все ведет? Разве вы не видите,
что... мы... что нам.... нам нужно теперь слиться с народом, узнать ... узнать его мнение? — Губаревым внезапно овладелокакое—тотяжелое,
почтизлобноеволнение; ондаже побурел в лице и усиленно дышал, новсе не поднимал глаз и продолжал жевать бороду.— Разве вы не видите...
— Евсеев подлец! — брякнула вдруг Gуханчикова, которойБамбаев, из уважения к хозяину, рассказывал что-товполголоса.Губаревкруто
повернулнакаблукахи опять заковылял по комнате.
Стали появляться новые посетители; под конец вечеранабралось довольно много народу. В числе их пришел и господинЕвсеев, такжестоко
обозванный Суханчиковой, — она очень дружелюбно с ним разговаривала и попросилаего провести ее домой; пришел некто Пищалкин, идеальный мировой
посредник, человек из числа тех людей,в которых, может быть, точно нуждаетсяРоссия, а именно — ограниченный, малознающий и бездарный,
но добросовестный,терпеливыйичестный;крестьянеего участка чуть не молились на него, и он сам весьма почтительнообходился с самим
собою, как с существом, истинно достойным уважения. Пришлонесколько офицерчиков,выскочившихнакоротенький отпуск вЕвропу
и обрадовавшихся случаю, конечно, осторожно и не выпускаяиз головы задней мысли о полковом командире, побаловатьсяс умными и немножко даже
опасными людьми;прибежали двое жиденьких студентиков из Гейдельберга— одинвсепрезрительнооглядывался,другой хохотал судорожно...
обоим было очень неловко; вслед за ними втерсяфранцузик,такназываемыйп' тиженом грязненький, бедненький, глупенький... он
славился междусвоими товарищами, коммивояжерами, тем, что в него влюблялись русские графини, сам же он больше помышлялодаровомужине;
явился, наконец, ТитБиндасов, с виду шумный бурш, а в сущности, кулак и выжига, по речамтеррорист, попризваниюквартальный,
друг российскихкупчих и парижских лореток, лысый, беззубый, пьяный; явилсяонвесьмакрасныйидрянной, уверяя, что спустил последнюю
копейку этому„шельмецу Беназету“,а на деле он выиграл шестнадцать гульденов.