..
Словом, много набралось народу. Замечательно, поистинезамечательнобылотоуважение, скоторым всепосетителиобращались к
Губареву как наставнику или главе; ониизлагалиемусвоисомнения, повергалиихнаегосуд;а он отвечал... мычанием, подергиванием
бороды,вращениемглаз или отрывочными, незначительными словами,которые тотчас же подхватывались на лету, какизречениясамой
высокой мудрости. Сам Губарев редковмешивалсяв прения; зато другие усердно надсаживали грудь.Случалось не раз, что трое, четверо
кричали вместе втечениедесяти минут, ивсебыли довольныипонимали.
Беседа продолжалась за полночь и отличалась, какводится,обилием и разнообразием предметов. Суханчиковаговорилао Гарибальди, о
каком-то Карле Ивановиче,котороговысекли его собственные дворовые, о Наполеоне III,о женском труде, о купце Плескачеве, заведомо
уморившемдвенадцать работниц и получившем за это медаль снадписью„заполезное“, опролетариате, огрузинскомкнязеЧукчеулидзеве,
застрелившемженуизпушки, ио будущности России; Пищалкин говорил тоже обудущностиРоссии, об откупе, о значении национальностей и
отом, что он больше всего ненавидит пошлое; Ворошиловавдруг прорвало: единым духом, чуть не захлебываясь, онназвал Дрепера, Фирхова,
г—на Шелгунова, Биша,Гельмгольца,Стара, Стура, Реймонта, ИоганнаМиллера —физиолога,ИоганнаМиллера — историка, очевидно
смешиваяих,Тэна, Ренана,г—наЩапова,апотомТомасаНаша, Пиля, Грина...
„Это что же за птицы?“ — сизумлениемпробормотал Бамбаев.„ПредшественникиШекспира,относящиеся к нему, как отрогиАльп к
Монблану !“ — хлестко отвечал Ворошилов и также коснулсябудущностиРоссии. Бамбаев тоже поговорил о будущностиРоссии и даже расписал ее
в радужных красках, но вособенныйвосторг привелаего мысль о русской музыке, вкоторой он видел что—то„ух! большое“и в
доказательствозатянулромансВарламова, носкоро былпрерванобщим криком, что: „он, мол, поет Мiserere из„Траватора“и
прескверно поет“. Один офицерчик под шумокругнулрусскую литературу, другой привел стишки из „Искры“,а Тит Биндасов поступил еще проще:
объявил, чтовсембыэтиммошенникамзубынадоповышибать — ибаста! не определяя, впрочем, кто, собственно, были этимошенники.
Дым от сигар стоял удушливый; всем быложарко и томно, все охрипли, у всех глаза посоловели,пот лил градом с каждого лица.
Дым от сигар стоял удушливый; всем быложарко и томно, все охрипли, у всех глаза посоловели,пот лил градом с каждого лица. Бутылки
холодного пивапоявлялисьиопоражнивалисьмгновенно. „Чтобишьятакое говорил?“ — твердил один; „Да с кем же я сейчасспорил и о
чем?“ — спрашивал другой. И среди всегоэтогогамаи чада, по—прежнему переваливаясь и шевеля вбороде, без устали расхаживалГубарев и
топрислушивался,приникая ухом, кчьему—нибудьрассуждению, товставлял свое слово, и всякий невольно чувствовал, чтоон—то,
Губарев, всему матка и есть, что он здесь и хозяин,и первенствующее лицо...
У Литвиновачасам кдесяти сильноразболеласьголова,и он ушел потихонькуи незаметно,воспользовавшисьусиленнымвзрывом
всеобщегокрика:Суханчиковавспомнилановуюнесправедливость князяБарнаулова— чуть ли не приказал он кому—то ухо откусить.
Свежий ночной воздух ласково прильнул квоспаленному лицу Литвинова, влился пахучею струей в егозасохшиегубы.„Чтоэто,— думал
он, идяпотемнойаллее, — при чем это я присутствовал? Зачем они собрались?Зачем кричали, бранились, из кожи лезли?Кчемувсе
это?“Литвинов пожал плечамии отправилсякВеберу,взял газету и спросил себемороженого. В газететолковалосьо римском вопросе, а
мороженое оказалосьскверным . Он ужесобиралсяидти домой, каквдругкнемуподошел незнакомый человек в шляпе с широкимиполями
и, проговорив по—русски: „Я вас не беспокою?“ —присел за его столик. Тут только Литвинов, вглядевшисьпопристальнеев незнакомца,узнал в
нем того плотногогосподина,который забился в уголок у Губарева и с такимвниманием окинул его глазами, когда речь зашла о
политическихубеждениях. Втечение всеговечерагосподинэтот не разевал рта, а теперь, подсев к Литвинову и снявшляпу, глядел на
негодружелюбныминесколькосмущеннымвзглядом.
V
—Господин Губарев, у которого я имел удовольствиевас видеть сегодня,— начал он,— меня вам неотрекомендовал;так уж, если вы
позволите, я сам себярекомендую:Потугин, отставной надворный советник, служилвминистерстве финансов, в Санкт—Петербурге.
Надеюсь,что вы не найдете странным...я вообще не имею привычки так внезапно знакомиться... но с вами...
ТутПотугинзамялся и попросил кельнера принести ему рюмочку киршвассера. „Дляхрабрости“,— прибавил он с улыбкой.