– Ну, как он там? Что с Угадаем?
– Все в порядке. В полном порядке.
– Фе!
– Ей‑ей.
– Не вешай мне лапшу на уши. Он здорово изменился, и мы оба это знаем. Что с ним произошло?
– Понятия не имею.
– Он по‑прежнему «твой парень»?
– Да.
– Но он… э‑э… все тот же парень?
– Иногда.
– А иногда – что?
Она удрученно покачала головой.
– Ну, так что же случается тогда?
– Откуда мне знать?
– Фе, у тебя ушки получше, чем у летучей мыши. Ты слышишь то, чего никто не слышит. И я замечал, как ты прослушиваешь эфир вокруг него. Что ты там слышишь?
– У него нет жучка в голове.
– Это не ответ.
– Я люблю его. Гинь.
– Ну и?
– Прекрати ревновать.
– Дорогая Фе, я тебя люблю и всегда желал тебе только добра. Ты превратилась в важную персону, и меня распирает от гордости, потому как ты, в сущности, моя единственная дочь… мой единственный ребенок. Ты же, я уверен, в курсе того, что члены Команды не могут иметь детей. Этим тоже оплачено наше бессмертие.
– О‑о… – простонала она, и глаза ее наполнились слезами.
– Ты не знала? Понимаю твое горе. Но над этим фактом тебе придется хорошенько задуматься.
– Я…
– Отложим этот вопрос на потом, – твердо оборвал я. – А сейчас снова прояви себя взрослой женщиной и сосредоточь все свое внимание на Секвойе. Итак, что с ним происходит время от времени?
После долгой‑предолгой паузы она прошептала:
– Нам надо быть предельно осторожными. Гинь. Говори совсем тихо.
– Да? Почему?
– Сейчас нам ничего не грозит, поскольку он спит.
– Не грозит – что?
– Послушай. Когда Лукреция Борджиа умертвила его в корпусе, где находится Экстро‑К…
– Такое не забыть. Он крепко помучился.
– Тогда все нервные клетки и клетки его мозга рассоединились на время. Стали совершенно изолированными. Как острова в океане.
– Но потом‑то все связи между ними восстановились, и он ожил.
Фе согласно кивнула.
– Гинь, сколько, по‑твоему, клеток в мозге?
– Не знаю в точности. Миллиардов сто, если не больше.
– А каков объем памяти Экстро‑Компьютера? В битах?
– Опять‑таки точно не знаю. Полагаю, эта растяжимая дурында рассчитана на тысячи миллиардов.
Фе опять энергично кивнула.
– Правильно. Когда Вождь временно умер и каждая его клетка оказалась в полной изоляции, Экстро переселился в Секвойю. В каждую клетку его мозга непрошеным гостем поместился один бит сверхкомпьютера. Таким образом, он – это Экстро, а Экстро – это Секвойя. Они одно целое. И временами сквозь него говорит другое существо – или другая вещь, не знаю, как тут выразиться.
– Не торопись, Фе. Я не поспеваю за тобой. Это выше моего разумения.
– И всякое другое электронное устройство способно разговаривать с Экстро и слушать Экстро. Используя Секвойю в качестве передатчика. Вот почем мы должны быть предельно осторожны. Электронные машины образуют сплоченную сеть и доносят обо всем, что подслушают. Не исключено, что они проникают даже в наши мысли.
– Они все доносят Экстро?
– Да.
– Через Вождя?
– Да. Он как бы распределительный щит.
– Ты уверена на все сто?
– Нет. Похоже, ты так и не понял. Гинь, как устроена моя воспринимающая система.
– Ты уверена на все сто?
– Нет. Похоже, ты так и не понял. Гинь, как устроена моя воспринимающая система. Я беспрерывно улавливаю пересекающиеся потоки информации буквально на всех частотах. Одни сигналы слышу громко и отчетливо, другие едва‑едва, к тому же с помехами. Сигналы, идущие к Вождю и от него, я слышу урывками, бессвязными кусочками. Так что я ни в чем не уверена.
– Теперь понятно. Цены тебе нет, дорогая Фе. Спасибо, милая.
– Если я такая бесценная, отчего же ты не помог мне справиться с охранниками? Вместе мы бы их запросто вырубили.
– Возможно. Почему мы этого не сделали – объясню в другое время и в другом месте. А пока скажу просто: не могли. И не дуйся. Теперь, голубушка, иди к Секвойе и хорошенько заботься о нем. Мне же надо пораскинуть мозгами над тем, что я услышал.
Тут мне вспомнилось, как в моей голове мелькнула мысль, что Секвойя одержим дьяволом. Я попал пальцем в небо, говоря о подспудной страсти, которая порой завладевает человеком. Страсть оказалась ни при чем. Компьютеру страсти не знакомы. Только холодная логика, к тому же заранее вложенная в него жесткой программой. Итак, суть проблемы в следующем. Если Фе не ошибается и Экстро на самом деле вселился в сознание профессора Угадая, получив контроль и над ним и над всей электроникой планеты, каким будет планируемый результат этого необычного комменсализма, или сотрудничества, или симбиоза – или, вероятнее всего, паразитизма? Кто нагреет на этом руки? Вот ключевой вопрос, на который у меня не было даже приблизительного ответа.
Сегмент пузыря открылся, и вошел тюремщик с закрытой тележкой, в которой оказалось съестное.
– Мини! – весело провозгласил он.
В наши дни завтраки, обеды и ужины упразднены. Теперь прием пищи именуют Мини, Полу, Четверть, Миди и Макси.
– Кушать подано, проходимцы. Наваливайтесь на еду, покуда на вас не навалился совет директоров. Говорят, даже перед казнью аппетит не пропадает.
Тут до меня наконец дошло, что тюремщик тараторит на двадцатке, и я узнал Гудини.
– Гарри! – воскликнул я.
Он хитро подмигнул.
– Насыщайте свою утробушку. Остальное предоставьте мне.
– Но что ты тут делаешь?
– Как что? Получил срочную депешу и явился на зов.
– Что за депеша? От кого?
– Это сейчас не самое главное. Заставь снимателя скальпов поесть. Не люблю иметь дело с дохляками. – И исчез, затворив за собой сегмент.
Гарри Гудини – величайший мастер по исчезанию. Он работает с мафией с самого дня ее возникновения. Был один великий художник в Китае. Так вот, он потрясающе расписал стену императорского дворца в Пекине. После того, как он снял занавес и показал свою картину собранию дворцовой знати, он открыл нарисованную дверь – и навсегда исчез. Если вам не ясно, как он это проделал, – спросите у Гарри. Он откалывает фокусы и почище.
– Не желаю помирать. Я слишком молод, чтобы окочуриться, – весело промурлыкал я и набросился на еду.
Поулос присоединился ко мне.
– Знаешь, Гинь, если нам приспичит, мы можем прогрызть выход из этой милой фосфоресцирующей темницы – вот только будем светиться после этого, как светлячки. Что в графине?
– По‑моему, бургундское.
– Э, нет. Это аргентинское вино. «Trapiche viejo». Ничего винцо, но не изысканное.
– А ты‑то откуда знаешь?
– Потому что аргентинские виноградники – мои. Дружище, уговори профессора Угадая выпить немного вина и съесть ромштекс. Нам следует позаботиться о восстановлении его сил. Гинь, я всегда очень скептически относился к твоей теории, что все эпилептики – люди талантливые и необычные. Я и сам страдаю припадками – ну, ты знаешь, находят на меня затмения, – но это как раз опровергает твою теорию.