Чоудри кивнул, согнулся в полупоклоне и побежал на кухню. Я направилась к столу, за которым сидели пардайны.
Чистильщик повернулся ко мне:
- Зря ты не берешь трофеев. - Он хищно улыбнулся. - Я чую на тебе запах убийства.
- Я не могу носить на груди костяшки убитых врагов с таким изяществом, как некоторые! - Присев к ним за стол, я сказала пардайне: - Я Зелёная. Немного знакома с твоим спутником и лучше знакома с Трактирщиком.
Она кивнула:
- Твое имя мне известно.
По обычаю пардайнов, своего имени она не назвала. Она была стройной, наверное, самой стройной из всех пардайнов, что я видела, с рыжеватым мехом, который на груди и животе отливал почти в белизну. Ее мех ничто не прикрывало, как, впрочем, и у Чистильщика. В отличие от постоянных жителей города, вроде Трактирщика или Танцовщицы, они не считали нужным следовать человеческой моде.
- Ты в центре схватки? - вежливо поинтересовался Чистильщик.
- В каком-то смысле - да. - Я не видела смысла лукавить. - Хочу уничтожить предводителя разбойников, который зверски уничтожает ваших сородичей. Мы надеемся схватить его до конца дня, застать его врасплох и неподготовленным.
- У тебя есть армия? - спросила рыжеватая пардайна.
- Нет. Но сегодня он в городе в другой личине, и у него тоже нет при себе армии. - Следующие слова застряли у меня в горле, но все же я их выговорила: - Недавно мне пришлось сразиться с ним… вместе со мной была Танцовщица. Мы бежали, спасая свою жизнь. Мне кажется, теперь я знаю, как его можно победить.
Чистильщик снова хищно оскалился:
- Где будет битва? Скажи, чтобы я в нужное время смог избежать ее.
- На Текстильной бирже. Перед заходом солнца. - Я положила ладони на столешницу. - Один мой союзник сейчас собирает силы, готовясь победить Чойбалсана его же оружием. Меня больше заботят его телесные защитники… Прежде чем сразиться с ним, я должна победить их.
- Значит, ты хочешь сразиться с защитниками самого города, - сказала рыжая. - Что будешь делать, когда они изобьют тебя до полусмерти и бросят в застенки ордена Кающихся?
- Если мы победим, я рассчитываю принести мир Медным Холмам и вашему народу, - тут же ответила я. - Если мы проиграем, сомневаюсь, что мы выживем и нас арестуют.
- Иди поднимай свою армию головорезов, - сказал Чистильщик. - А мы на досуге подумаем над твоими словами!
Чоудри принес мне карри: рыба в масамане, с кориандром и ханьчуйской петрушкой и с отварным рисом. Мой желудок отозвался радостным урчанием; я вспомнила горячий, влажный воздух Селистана. Во время еды я почти ничего не говорила. Пардайны не дали мне никакого ответа.
Еда оказалась вкусной.
Проглотив последний кусочек, я встала и поклонилась.
- Иногда полезно бывает оказаться на стороне добра.
- Если только ты точно знаешь, где добро, а где зло, - ответила рыжая пардайна.
Я кивнула им обоим и вышла.
Я по-прежнему не знала, согласится ли Бескожий выступить на моей стороне. От этого зависели мои дальнейшие действия. Возможно, матушка Железная и другие посланцы согласятся вместе напасть на Чойбалсана, но их сил недостаточно. Аватар Чернокрова обладает жестокой силой своего бога. Аватар, по правде говоря, заменяет собой почти всех помощников… А Чойбалсан гораздо могущественнее, чем простой северный тульпа.
Бог умеет рядиться в личину человека! Надевает ее на себя, как плащ!
Я не думала, что сейчас Чернокрову от меня будет какая-то польза. Я убила по меньшей мере двух его жрецов - а в купальне, возможно, еще больше. Последователей у него немного… Может, он ослаб?
Здравый смысл подсказывал: после всего, что я натворила, мне опасно даже приближаться к Алгефисическому храму. Это граничит с самоубийством.
И все же я так хотела победить в грядущей битве, что решилась на попытку.
Я подходила к Храмовому кварталу издали, убеждая себя, что по-другому поступить не могу. Я молилась про себя, прося богиню Лилию вести меня. В последнее время она не разговаривала со мной. Ее участие заключалось лишь в том, что она хранила мою жизнь.
Никто не мог дать мне совета: ни Септио, ни Танцовщица.
Рядом со мной не было наставниц из ордена Клинков.
В конце концов я вспомнила о тех, кто вел меня с самого раннего детства. Что бы посоветовал мне Стойкий? Что бы посоветовала бабушка?
Что бы ни случилось, я обязана придумать, как победить. Любой ценой! Я не могу допустить, чтобы город пал.
Я нашла тихий парк в нескольких кварталах от Храмового квартала - и не парк даже, а пустырь, засаженный вязами и рододендронами. В центре небольшого газона стояла стела в память какого-то давно исчезнувшего персонажа.
Пройдя мимо, я села под деревом в самом дальнем углу и стала вертеть в руках деревянный колокольчик. Зачем я повсюду таскаю его с собой?
"Он напоминает тебе о том, чего ты лишилась, - произнес голос внутри моей головы. - О том, чего лишается каждый ребенок, даже если всю жизнь проводит дома, рядом с матерью".
Голос прозвучал так отчетливо и звонко, что я стала озираться, ища того, кто со мной говорил. Рядом никого не было. Совпадение? А может, мне наконец ответила моя богиня…
Мне по-прежнему было не по себе, но стало немного легче. Я даже утешилась. Душа успокоилась, почти как после молитвы. Может, именно так чувствует себя Верховная жрица? Что значит быть сосудом - не для похоти человеческой, но для самой богини?
Посмотрев на небо, я поняла, что у меня остался всего час. Нужно бежать, и побыстрее. Выйдя из парка, я затрусила к Храмовому кварталу и улице Горизонтов. Я встречусь с Чернокровом в его обители и расскажу о гибели его жрецов.
"Ты убила отца Примуса, - сказал голос внутри моей головы, - но разве он не злоумышлял против собственного бога?"
Высокие металлические двери в храме бога боли были наглухо закрыты. Снаружи ручек не было. Мне казалось, что стучаться не стоит.
Я отошла на несколько шагов и посмотрела на гладкий черный фасад. Забраться по нему наверх, безусловно, можно, но слухи о войне уже заставили горожан идти в храмы за утешением или советом. Мне не хотелось выставлять себя на всеобщее обозрение.
Справа церковь почти упиралась в приземистое бежевое строение с колоннами. Мне показалось, что строение гораздо древнее соседних зданий. Слева узкий проем отделял храм Чернокрова от белой стены, увенчанной золотистым фронтоном.
Многообещающе! Я скользнула в проем.
Между двумя кирпичными стенами валялся мусор и битое стекло. Очень странно! Однако взобраться наверх ничего не стоит. Прижавшись спиной к одной стене, я уперлась руками и ногами в стену храма Чернокрова.
Теперь я поняла, почему в храме нет окон. Их просто некуда врезать, кроме крыши! Добравшись до металлических водосточных труб, я все же увидела окна под самой крышей. За ними внутри виднелись хоры.
Я попыталась представить, высоко ли отсюда падать. Локтей тридцать - если не считать ступеней, которые ведут ко входу. Правда, с потолочных балок свисают полотнища знамен; за них можно будет ухватиться.
Почти все окна были приоткрыты - наверное, из-за летней жары. Посеребренные деревянные рамы были покрыты пятнами гнили. Давным-давно никто их не красил. Мне предстояло открыть окно, не разбив стекла. Я не хотела привлекать к себе лишнее внимание.
Мысленно извинившись перед древними строителями, я всунула лезвие ножа между окном и рамой. Все забито! Я осторожно перебралась к следующему окну. То же самое! Лишь пятое окно не было наглухо забито изнутри.
Раму пришлось выламывать медленно и осторожно. Петли оказались крепкими - древние строители работали на совесть, - и все же мне удалось выворотить их. Испачкавшись ржавчиной и выругавшись про себя, я потянула раму. Мне не нужно было совсем вынимать ее; достаточно небольшой щели. Убрав нож и поставив колокольчик на карниз, я осторожно толкнула раму, соображая, что делать дальше.
Протиснувшись внутрь, я поползла по толстой балке. Опустив голову, увидела прямо под собой трех мужчин в обычной одежде. Они стояли рядом с большим ртутным бассейном и о чем-то спорили.
Я тихо втащила внутрь колокольчик, прикрыла за собой окно и снова посмотрела вниз. Спорщики задрали головы и смотрели на меня. Один сжимал в руке пистолет; его спутники не были вооружены. Они быстро соображали, как со мной поступить.
Что ж, сейчас или никогда! Я швырнула колокольчик в бассейн и, выставив вперед нож, прыгнула на того, что с пистолетом.
Тридцать локтей - большое расстояние; падая на противника, который целится в тебя из пистолета, успеваешь о многом подумать. Прогремел выстрел. Что-то сильно ударило меня в левое плечо. Я перекувырнулась в воздухе и упала прямо на него.
Падая, я выронила нож; он покатился по полу, как испуганный птенец. Когда я вскочила, чтобы сражаться, левая рука потянула меня вниз. Кто-то с силой пнул меня в раненое плечо. Падая, я подавила крик и свернулась в клубок. Кто-то дважды ударил меня ногой в спину. Потом они решили поговорить.
- Во имя всех ран Мартри, я думаю, он убил Септио!
Слова сопровождались таким сильным пинком, что я почувствовала, как к горлу подкатывает желчь. Плечо болело так, что я теряла сознание.
Послышался другой голос:
- Нет. Это снова та девчонка, подруга Септио. Ничего удивительного, что отец Примус так ее боится!
- Ну и ладно. Если Септио умер, мы стали еще слабее, хотя Примус кое-кого попросил о помощи.
- Скоро все будет кончено! - Говорящий отошел прочь и через плечо распорядился: - Бросьте ее Бескожему. Пусть бог примет ее, если захочет. В конце концов, все имеют право на последнюю трапезу.
- Терпеть этого не могу, - пробормотал тот, кто пинал меня. Он схватил меня за пятки и куда-то поволок. Боль стала невыносимой. Мучитель на время отпустил меня и куда-то ушел. На миг в голову закралась сумасшедшая, лихорадочная мечта о свободе. Вдруг на грудь мне что-то упало - мой деревянный колокольчик, покрытый бусинками ртути.
Из каждой бусинки на меня смотрело собственное искаженное лицо. Мой мучитель снова поволок меня куда-то за ноги; голова то и дело билась об пол, об ступеньки. Раненое плечо совсем онемело. Внешность моя постоянно менялась. В одной капле ртути я видела себя крестьянкой, похожей на несчастную Шар; лицо мое было татуировано серебряными слезами. В другой капле я носила шлем странного вида и размахивала мечом, с острия которого слетали молнии.
Передо мной мелькали разные лица, как в том сне про лилии. Я словно раскололась на сотню крошечных осколков, копий самой себя. Может быть, так же чувствовали себя титанобоги после разделения?
Где-то рядом послышался грохот. Краем сознания я отметила: открылась железная дверь. Я подняла голову и оглядела своего мучителя. Бывший священник переоделся в костюм-двойку, который плохо сидел на нем. Лицо у него было прыщавым, а в глазах горел убийственный огонь.
- Вы все умрете, - сказала я ему.
- Все умирают. - Он толкнул меня куда-то. Я полетела в темноту.
Пробудилась я глубокой ночью.
Все потеряно! Мне не удалось устроить засаду даже со своим маленьким ножом, не говоря уже о Бескожем.
Бескожий… Вспомнив о нем, я похолодела. Я знала, что он рядом, ощущала его присутствие. Однако даже с Бескожим способна была справиться доведенная до отчаяния девушка с обвалочным ножом.
Ночь… А может, меня бросили в священный лабиринт в храмовом подвале, куда не удосужились провести газовое освещение.
Кто-то стоял очень, очень близко от меня. Человек - или призрак? Я попыталась открыть глаза, но они уже были открыты.
Черным-черно - как в подземелье без "холодного огня". Черно, как в сердце у бога боли!
Я услышала шарканье. Стало влажно; меня обволакивал странный мясной запах. Похоже, обоняние у меня, наконец, проснулось.
- Бескожий! - прошептала я. - Ты меня знаешь!
Что, разумеется, было неправдой. Я пыталась ударить Бескожего, когда он уволакивал Танцовщицу. С тех пор все пошло вкривь и вкось.
Меня обхватили огромные руки; легко, как будто я была куклой, Бескожий закинул меня к себе на плечо. Шершавым языком он слизнул с меня кровь, причинив мне новые мучения. На сей раз я позволила себе вскрикнуть. Почему бы и нет? Мне больше нечего скрывать. Во всяком случае, здесь, в конце всего.
Мы куда-то шли. Видимо, сегодня Бескожему не нужен был Септио.
- Я приняла его в свои объятия за день до того, как он погиб, - прошептала я. - Он был твоим другом? - Грудь стеснило, хотя я не могла сказать, что болит больше - израненное тело или израненная душа. - Когда смерть больше нельзя было обманывать, я оборвала его страдания.
В голове понемногу прояснялось. Часы, проведенные на треножнике под ударами плети, научили меня думать о будущем, превозмогая боль. Сейчас я не получала от боли никакого удовольствия, но ощущение было привычным и позволяло сохранить ясную голову.
Бескожий двигался быстро. Часто поворачивал. Иногда подскакивал. Тропа к алтарю бога казалась длиннее, чем пространство, в котором она была заключена.
Боги всегда больше, чем содержащее их пространство.
Ничего удивительного, что Федеро совсем спятил. Он стал сосудом для божества… Любовником бога!
Мне стало жаль его, несмотря на его убийственное безумие. Наверное, он тосковал по тем временам, когда жил в городе и, притворяясь нормальным, плел заговоры…
Я вспомнила, что совсем недавно сказал мне призрак Управляющего: "Я был тираном, который принес городу мир, процветание, тихие улицы по ночам и молчаливых богов, которые не вмешивались ежедневно в людские дела".
Мир, погруженный в тишину и темноту… Интересно, молчал ли Чернокров все эти долгие годы? Люди знают, что такое боль, независимо от бога. Они узнают больше боли при Чойбалсане. Чойбалсан уничтожает все на своем пути, хотя многие крестьяне и горцы восхищаются им… Чойбалсан способен на все.
Бескожий положил меня на пол. К тому времени я немного собралась с духом. Правда, решимость мою немного отвлекало больное плечо, но я умела сохранять ясную голову даже среди страданий.
Вспыхнул свет, и я невольно зажмурилась.
Когда я открыла глаза, Бескожий возился с какими-то тлеющими дымящимися гнилушками; переходя из угла в угол, он зажигал примитивные масляные лампы. Мне показалось странным, что ходячий ужас исполняет роль простого слуги, который ждет хозяина.
Рядом с собой на полу я нащупала колокольчик. Почти вся ртуть с него сошла, но несколько капелек показывали трон по другую сторону от меня. На краю трона примостилась какая-то небольшая темная фигура.
С третьей попытки мне удалось повернуть голову - оказывается, во мне почти не осталось телесной силы.
В неверном свете ламп - пахло от них совсем незнакомым мне маслом - я увидела, что трон сделан из крошечных черепов - младенческих или обезьяньих. Присматриваться я не стала, потому что ничего не хотела знать. На самом краешке, притоптывая пятками от нетерпения, сидел Чернокров.
Его аватар Бескожий был ужасом, вышедшим из глубин страха. Сам бог боли напоминал ребенка - лысого, закутанного в какие-то тряпки. Глаза у него налились кровью, как будто его сильно били по голове. Они мерцали красным пламенем в неверном свете ламп. Если не считать глаз, Чернокров казался почти нормальным.
- Вижу, ты проснулся. - Как ни странно, мне удалось не зарычать от боли, охватившей все мое тело, едва я раскрыла рот.
- Сам удивляюсь. - Чернокров нахмурился. - Здесь многое изменилось.
- Все изменилось даже в последние несколько часов. - Мне пришлось на время замолчать, закрыть глаза и успокоиться, слушая бешеное биение собственного сердца. Если оно сейчас разорвется, будет совсем некстати. "По крайней мере, позволь мне сказать то, что я хочу!" - взмолилась я.
- Ты недавно виделась с моим феопомпом. Бескожий чует на тебе его запах.
- Я уже сказала твоему слуге. Он умер у меня в объятиях после того, как я милосердно избавила его от страданий. Рану, нанесенную ему Чойбалсаном, уже нельзя было исцелить.
Налитые кровью глаза блеснули; в них появились слезы.
Чернокров негромко вздохнул и заметил:
- Ты не из моих жрецов.
- Да. Я служу другой богине.
- Бескожий чует на тебе и ее.
- Совсем скоро, о бог, у тебя никого и ничего не останется. Сегодня мы должны сразиться с Чойбалсаном.
Он рассмеялся - тихо и почти радостно, как будто прощебетала птица. Но меня внутри точно ожгло огнем. Я забылась, охваченная жуткой болью.
Когда я снова пришла в себя, мне показалось, что Чернокров очень доволен собой.
- Ты не понимаешь, что такое время, маленькая иностранка! Ты не из нас. Твое приношение боли вполне сносно, но я не могу и не желаю тебя принимать.
Во мне расцвела надежда.
- А Чойбалсан? Ты пошлешь Бескожего сразиться с ним, если еще не поздно?
Чернокров наклонился вперед и сошел со своего трона. Потом он присел на корточки совсем рядом со мной. Я бы ни за что не дотронулась до него, даже если бы могла двигаться.
- Зачем? - прошептал он.
Настал мой звездный час.
- Чтобы сохранить себя.
Чернокров зажмурился. Он не дышал - как и Бескожий, - но внутри его оболочки что-то шевелилось. Не глядя на меня, бог боли заговорил:
- Ты ценишь продолжительное существование по-другому, чем я, потому что ты не понимаешь, что такое время. Боль будет всегда. И я буду всегда… Если не станет меня, что-то другое придет мне на смену.
- Даже твои служители предали тебя! Отец Примус вступил в сговор с Чойбалсаном и склонил к измене своих собратьев-священников. У тебя почти ничего не осталось. Неужели сегодня ты хочешь умереть? - Подумав над его словами, я добавила: - Бескожий скучает по своему феопомпу? А ты скучаешь по Септио?
На сей раз Чернокров хихикнул. Меня захлестнула новая волна боли, как прилив захлестывает лежащее на берегу тело.
- Так спрашивает девчонка, лишившая его жизни! - Улыбка его стала шире. Мне очень не хотелось смотреть ему в лицо. - Ты приняла в себя его семя! - Бледная рука потянулась к моему животу. - Будь я женщиной в твоем положении, я бы не стал так плохо обращаться с собой!
Внутри у меня все сжалось от ужаса. Нет, не может быть! Не я! Не здесь! Не сейчас!
Не от Септио!
Как может женщина забеременеть в первый же раз, что она возлегла с мужчиной? Госпожа Шерлиз посмеялась бы, если бы я задала ей такой вопрос. Впрочем, прошло слишком мало времени; рано даже подозревать!
Если только бог не знал всего с самого начала…
Чернокров провел пальцем по моему плечу. Мне показалось, что вся моя кровь взорвалась, как бомбарда, и вышла из меня.
- В свое время ты принесешь мне ребенка моего феопомпа. А сейчас иди и поступай, как знаешь.
Почему-то я ждала, что Чернокров исчезнет, как Управляющий, но он снова вскочил на свой трон и насупился. Бескожий снова подхватил меня и понес бережно, как ребенка. Я заплакала.
Обратно мы вернулись гораздо быстрее. Мы не блуждали в лабиринте, а сразу выбрались в верхний зал. Священники с криком разбежались. Сухо щелкнул пистолет. Бескожий не обращал на них внимания, пока не добрался до внешних дверей. Сердце у меня сжалось, когда я поняла, что на улице еще день.