Шеф и его заместитель высказаться не пожелали. Ветров на этот раз тоже решил промолчать. Отозвался лишь Ринат Хабибуллин – начальник аналитического отдела и лабораторных корпусов.
– Кто бы знал, – нервно ерзая в кресле, тихо пробормотал он. – Кто бы только знал… В нашем отделе нет никого, кто смог бы разобрать характер наложенных на эту деревяшку чар. У церковников есть, но их спецы с нами работать отказываются… Никакого духа сотрудничества. Как я должен работать в таких условиях?.. Говорил же Дмитрию Анатольевичу – надо было все‑таки того колдунишку нанять…
– Церковь бы не утвердила. – Шеф устало вздохнул с таким видом, будто повторял эти слова уже самое меньшее в тридцатый раз. – Святые отцы такой вольности не потерпят и будут правы. Бездушный в рядах организации, борющейся с нашествием Тьмы, – это нонсенс.
– Ну Суханова‑то ведь они терпят. Так почему же… – Под моим пристальным взглядом Хабибуллин смущенно замолчал и постарался как можно глубже вжаться в кресло.
– И все‑таки, может быть, есть какие‑нибудь предположения? Догадки?
– Догадки есть. – Шеф согласно кивнул. – Но ведь это всего лишь догадки. А вот факты предстоит добыть тебе, Алексей. Узнай: что, как, зачем и, самое главное, кто.
– И заодно, – мрачно добавил Пащенко, – попробуй разобраться, что надо в тех краях зилотам. Ведь не так просто они там толкутся… Ох, чует моя задница – где‑то там у них есть алтарь.
Я сумел сдержать прямо‑таки рвущийся с языка комментарий. И вместо этого предельно кротко спросил:
– Кто еще идет?
– Никто… – Под моим пристальным взглядом без пяти минут новый глава Управления извиняюще развел руками. – Ну нет у меня сейчас свободных людей. Нет. Все руки нарасхват. Время сам знаешь какое, каждый боец на вес золота.
Я не стал напоминать о тех стратегических запасах драгоценного металла, что сейчас бестолково бродят по коридорам конторы, смолят на крылечке и со скуки тренируются в стрельбе по воробьям. Только хмыкнул. Не хотят давать напарника – ладно. Мне, собственно, и не надо, спросил я все равно только для проформы.
– Если хочешь, можешь пару лоботрясов у меня взять… – Скосив глаза на шефа, Ветров вздохнул. – Только они же тебе без надобности.
Я кивнул. Лоботрясы Ветрова мне действительно были без надобности. Тащить в пригороды новичков, постоянно оглядываться, следить, чтобы они (и я вместе с ними) не попали кому‑нибудь на зубок… Лучше уж я один схожу. Всяко спокойнее будет.
– Еще что‑нибудь?
Шеф вяло махнул рукой.
– Нет. Все свободны… А ты, Алексей, задержись на минутку.
Пожав плечами, я снова опустился на стул.
Один за другим они прошли мимо меня: недовольно прищурившийся Пащенко, откровенно ухмыляющийся Ветров, устало сгорбившийся Хабибуллин. Последними вышли так и не проронившие сегодня ни слова Данильченко и Ломакин. Негромко скрипнула закрывающаяся дверь.
Мы с шефом остались одни. Как в старые добрые времена, когда нас связывали не только холодные цепи отношений начальник – подчиненный, но еще и крепкая надежная дружба. Сейчас ее уже не было. О какой дружбе можно говорить после того, как год назад мы едва не убили друг друга? Такое не забывается.
Хорошо еще, что между нами нет ненависти. Во всяком случае, я ее не чувствовал. А шеф… Шеф – не знаю. Ему с этим труднее, чем мне. Гораздо труднее. Незаживающая рана в боку ни на минуту не дает ему забыть о том, кто и при каких обстоятельствах ее нанес.
И мое счастье, что он не держит на меня зла… Или, по крайней мере, этого не показывает.
Шеф неторопливо выбрался из своего кресла.
Шеф неторопливо выбрался из своего кресла. Тяжело выпрямился, опираясь на стол. Подошел к окну. Постоял, глядя на то, как вяло копошатся на стройке рабочие.
Я молча ждал.
– Времена меняются, – после долгой паузы сказал Дмитрий Анатольевич. – Раньше все было совсем по‑другому. Проще. Четче. Понятнее. Были люди, и была нечисть. Были мы, и были наши враги, наша бесконечная война, наше проклятие… Теперь все иначе. Ты заметил, Алексей?
Я промычал что‑то невнятное, не имея ни малейшего понятия, к чему он клонит.
– Еще год назад добро и зло легко можно было разграничить. Можно было провести линию, сказав: по одну сторону от меня адская тьма, которая по сути своей есть чистое зло, а по другую – божественный свет, воплощение вселенского добра. Сегодня это уже не так. Мир опять изменился, Алексей. Всего лишь за год он изменился так, что я его уже не узнаю.
Я пожал плечами.
– А может быть, это мы изменились, а мир как был, так и остался прежним? Просто сменилась точка зрения, и теперь все кажется совсем другим, новым и непонятным. Страшным.
– Может быть. – Вопреки моему ожиданию шеф не стал спорить. – Может быть, и так. Но только это ведь еще хуже. Мир может измениться и помимо нашей воли. Его плоть и кровь во власти Господа. Но если изменились мы… Значит, мы этого и хотели.
– Можно оспорить.
– Можно, – вновь согласился шеф, отворачиваясь от окна. – Оспорить можно все. Но сколько бы мы ни спорили, суть останется прежней: раньше мы бились душой и телом. Добро против зла. Меч против когтя и клыка. Сила против силы. Если мы побеждали – тьма отступала, если проигрывали – шла вперед. Все было честно и просто.
– А теперь? – Я решил все‑таки поддержать беседу.
– Теперь уже не так. Наши победы и поражения больше не стоят ничего. Тьма сменила тактику. Она больше не идет в прямую схватку, не выставляет своих бойцов против наших. Вместо этого зло медленно и незаметно просачивается в наши же ряды, подобно кислоте разъедает изнутри, подтачивает силы и решимость. В такой ситуации меч практически бесполезен. Сталью или даже серебром невозможно рассечь туман. А ныне тьма уподобилась именно ему. Она нигде и одновременно повсюду… И она побеждает.
Я молчал, не зная, как понимать эти слова: как завуалированное обвинение или как чистосердечное признание. Хотя, скорее всего, они не были ни тем ни другим.
– Она подобно вонючему смогу просачивается в каждую щель, душит, травит, терзает. Я чувствую ее едкое дыхание, чувствую, как она наползает на город, пожирая души и щедро разбрасывая семена грядущего зла… И уверен, что ты тоже ее чувствуешь.
– Ничего я не чувствую, – сердито буркнул я. – Ничегошеньки.
Склонив голову, шеф взглянул на меня. И в его взгляде я увидел… Что это было? Разочарование? Или смущение?
Он кивнул.
– Хотя, может быть, ты и не чувствуешь. Но разве это что‑то меняет?
– Как сказал бы на моем месте любой священник, вам, Дмитрий Анатольевич, просто не хватает веры. Вот вы, заранее прошу прошения, и дергаетесь, не зная, что делать и куда податься.
– А что такое вера? – тихо спросил шеф. – Можешь ты мне, старику, инвалиду, объяснить, что такое вера и чего конкретно мне не хватает?
Я усмехнулся.
– Насчет этого вы бы лучше не у меня, а у наших святых отцов спросили. Им должно быть виднее. Вера – это в их ведомстве, не в моем.
– А разве ты сам не можешь ответить? Не знаешь?.. Как же ты тогда можешь судить о вере, если даже не знаешь, что это такое?
Мне оставалось только вздохнуть и пожать плечами.
Положительно, этот спор имел столько же смысла, как несостоявшийся дождичек в прошлый четверг.