Вы ее видели, выпомните,конечно,еепрекрасные
глаза, ангельски-кроткий взгляд и чудесные темно-русые волосы, так красиво
обрамлявшие прелестныйовалеелица.Вмоейкомнатевиселакартина
"Иродиада" Леонардо да Винчи (*8), - казалось, это был ее портрет.Ивот
меня, по счастью, такпоразилаэтасверхъестественнаякрасота,чтоя
позабыл про свой наряд. Целых два годаяпробылвгорахоколоГенуи,
привык кзрелищуубожестваиуродстваитеперь,несдержавсвоего
восторга, дерзнул высказать его.
Ноуменяхватилоздравогосмысланезатягиватькомплиментов.
Рассыпаясь в любезностях, я видел вокруг себя мраморные стеныстоловойи
целую дюжину лакеев и камердинеров, одетых, как мнетогдапоказалось,с
величайшей роскошью. Вообразитетолько:этибездельникибылиобутыв
хорошие башмаки да еще с серебряными пряжками. Язаметил,какэтилюди
глупо таращат глаза, разглядывая мой мундир, а может, и моибашмаки,что
уже окончательно убивало меня. Я мог одним своим словом нагнать страхуна
всю эту челядь, но как ее одернуть, не рискуя в то же время испугатьдам?
Маркиза, надо вам сказать, в тот день "для храбрости", как она сто раз мне
потом объясняла, взяла домой из монастырского пансиона сестру своего мужа,
Джину дель Донго, - впоследствии она стала прекрасной графиней Пьетранера,
которуювдниблагоденствияниктонемогпревзойтивеселостьюи
приветливостью, так же как никто не превзошелеемужествомиспокойной
стойкостью в дни превратностей.
Джинебылотогдалеттринадцать,анавид-восемнадцать;она
отличалась, как вы знаете, живостью и чистосердечием, итут,застолом,
видя мой костюм, она так бояласьрасхохотаться,чтонерешаласьесть;
маркиза, напротив, дариламенянатянутымилюбезностями:онапрекрасно
видела в моих глазах нетерпеливуюдосаду.Словом,япредставлялсобою
нелепую фигуру; ядолженбылсноситьпрезрение-делодляфранцуза
невозможное. И вдруг меня осенила мысль, ниспосланная, конечно,небом:я
стал рассказывать дамам о своей бедности, о том, сколькомынастрадались
за два года в генуэзских горах, где насдержалистарыедураки-генералы.
Там давали нам, говорил я, три унции (*9) хлеба в день и жалованье платили
ассигнациями, которые не имели хождения в техкраях.Непрошлоидвух
минут, как я заговорил об этом, а у доброй маркизы уже слезы заблестели на
глазах, и Джина тоже стала серьезной.
- Как, господин лейтенант? - переспросила она. - Три унции хлеба?
- Да, мадемуазель. А раза три в неделю нам ничего не перепадало, и, так
как крестьяне, у которых мы были расквартированы, бедствовалиещебольше
нас, мы делились с ними хлебом.
Выйдя из-за стола, я предложил маркизеруку,проводилеедодверей
гостиной, затем поспешно вернулся идаллакею,прислуживавшемумнеза
столом, единственное свое шестифранковоеэкю,сразуразрушиввоздушные
замки, которые я строил, мечтая об употреблении этих денег.
Неделю спустя, -продолжалсвойрассказлейтенантРобер,-когда
совершенно ясно стало, что французы никого не собираютсягильотинировать,
маркиз дель Донго возвратился с берегов Комо из своего замка Грианта,где
он такхраброукрылсяприприближениинашейармии,бросивнаволю
случайностей войны красавицу жену и сестру. Ненависть маркиза кнамбыла
равносильна его страху - то есть безмерна, и мне смешно былосмотретьна
пухлую и бледную физиономию этого ханжи, когда он лебезил передо мною.На
другой день после его возвращения в Милан мне выдали три локтя (*10) сукна
и двести франков из шестимиллионной контрибуции; я вновь оперилсяистал
кавалером моих хозяек, так как начались балы.
История лейтенанта Робера походит на историю всех французоввМилане:
вместотогочтобыпосмеятьсянаднищетойэтихудальцов,кним
почувствовали жалость и полюбили их.
Поранежданногосчастьяиопьянениядлиласьдвакороткихгода;
безумства доходилидокрайнихпределов,захватиливсехпоголовно,и
объяснить их можно лишь с помощьюследующегоисторическогоиглубокого
рассуждения: этот народ скучал целое столетие.
НекогдапридвореВисконтииСфорца(*11),знаменитыхгерцогов
миланских, царило сладострастие, свойственное южным странам. Но, начиная с
1624 года,когдаМиланомзавладелииспанцы,молчаливые,надменныеи
подозрительныеповелители,всегдаопасавшиесявосстания,веселость
исчезла. Переняв обычаи своих владык,людибольшестремилисьотомстить
ударом кинжала за малейшую обиду, чем наслаждаться каждой минутой жизни.
С 15 мая 1796 года, когда французы вступили в Милан, и доапреля1799
года, когда их оттуда изгнали после сражения приКассано(*12),повсюду
господствовало счастливое безумство, веселье, сладострастье, забвенье всех
унылыхправилилихотябыпростоблагоразумия,идажестарые
купцы-миллионеры,старыеростовщики,старикинотариусыпозабылисвою
обычную угрюмость и погоню за наживой.
Лишь несколько семейств, принадлежавшихквысшимкругамдворянства,
словно досадуя на всеобщую радость и расцвет всех сердец,уехаливсвои
поместья. Правда, эти знатные и богатыесемьибылиневыгоднымдляних
образом выделены при раскладке военной контрибуции для французской армии.
Маркиз дель Донго, раздраженный картинойликования,однимизпервых
удалился в свой великолепный замокГрианта,находившийсянеподалекуот
города Комо;дамыпривезлитудаоднаждыилейтенантаРобера.Замок
представлял собою крепость, и местоположение его, пожалуй, неимеетсебе
равного в мире, ибо онстоитнавысокомплато,поднимающемсянасто
пятьдесят футов над чудесным озером, и из оконеговиднабольшаячасть
озера. Это был родовой замок маркизов дель Донго, построенныйимиещев
пятнадцатомстолетии,какотомсвидетельствовалимраморныещитыс
фамильным гербом;оттехвремен,когдаонслужилкрепостью,внем
сохранились подъемные мосты и глубокие рвы, правдаужелишившиесяводы;
все же под защитой его стен высотою в восемьдесят футов и толщиною в шесть
футов можно было не бояться внезапного нападения, и поэтому подозрительный
маркиз дорожил им.