- Здравствуй, - говорю, - Гута. Куда это ты, - говорю, - направилась?
Она окинула меня взглядом, в моментвсеувидела,имордууменя
разбитую, и куртку мокрую, и кулаки вссадинах,ноничегопроэтоне
сказала, а говорит только:
- Здравствуй, Рэд. А я как раз тебя ищу.
- Знаю, - говорю. - Пойдем ко мне.
Она молчит, отвернулась и в сторону смотрит. Ах, как у нее головка-то
посажена, шейка какая, как у кобылки молоденькой, гордой, но покорнойуже
своему хозяину. Потом она говорит:
- Не знаю, Рэд. Может, ты со мной больше встречаться не захочешь.
У меня сердце сразу сжалось: что еще? Но я спокойно ей так говорю:
- Что-то я тебя не понимаю, Гута. Ты меня извини, я сегоднямаленько
того, может, поэтому плохо соображаю... Почему этоявдругстобойне
захочу встречаться?
Беру я ее под руку, и идем мы не спешакмоемудому,ивсе,кто
только что на нее глазел, теперь торопливо рыла прячут. Янаэтойулице
всю жизнь живу, Рэда Рыжего здесь все прекрасно знают. А кто не знает, тот
у меня быстро узнает, и он это чувствует.
- Мать велит аборт делать, - говорит вдруг Гута. - А я не хочу.
Я еще несколько шагов прошел, прежде чем понял, а Гута продолжает:
- Не хочу я никаких абортов, я ребенка хочу от тебя. А ты как угодно.
Можешь на все четыре стороны, я тебя не держу.
Слушаю я ее, как она понемножку накаляется, сама себя заводит, слушаю
и потихоньку балдею. Ничего толком сообразить не могу. Вголовекакая-то
глупость вертится: одним человеком меньше - одним человеком больше.
- Она мне толкует, - говорит Гута, - ребенок, мол, от сталкера,чего
тебе уродов плодить? Проходимец он, говорит, нисемьиуваснебудет,
ничего. Сегодня он на воле, завтра - в тюрьме. А только мне всеравно,я
на все готова. Я и сама могу. Самарожу,самаподниму,самачеловеком
сделаю. И без тебя обойдусь. Только ты ко мне больше не подходи, напорог
не пущу...
- Гута, - говорю, - девочка моя! Да подожди ты... - Асамнемогу,
смех меня разбирает какой-то нервный, идиотский. - Ласточка моя, - говорю,
- чего же ты меня гонишь, в самом деле?
Я хохочу как последний дурак, а онаостановилась,уткнуласьмнев
грудь и ревет.
- Как же мы теперь будем, Рэд? - говорит она сквозь слезы. -Какже
мы теперь будем?
2. Рэдрик Шухарт, 28 лет, женат, без определенных занятий
Рэдрик Шухарт лежал за могильным камнем и, отведя рукой ветку рябины,
глядел на дорогу. Прожектора патрульноймашиныметалисьпокладбищуи
время от времени били его по глазам, и тогда он зажмуривался изадерживал
дыхание.
Прошло уже два часа, а на дороге все оставалось по-прежнему.Машина,
мерно клокоча двигателем, работающим вхолостую,стояланаместеивсе
шарила своими тремя прожекторами по запущенныммогилам,попокосившимся
ржавым крестам и по плитам, по неряшливоразросшимсякустамрябины,по
гребню трехметровой стены, обрывавшейся слева.
ПатрульныебоялисьЗоны.
Они даже не выходилиизмашины.Здесь,возлекладбища,онидажене
решались стрелять.ИногдадоРэдрикадоносилисьприглушенныеголоса,
иногда он видел, как из машины вылетал огонек сигаретного окурка и катился
по шоссе, подпрыгивая и рассыпаяслабыекрасноватыеискры.Былоочень
сыро, недавно прошел дождь, и даже сквозь непромокаемый комбинезонРэдрик
ощущал влажный холод.
Он осторожно отпустил ветку, повернул головуиприслушался.Где-то
справа, не очень далеко, но и не близко, здесь же на кладбищебылкто-то
еще. Там снова прошуршала листва и вроде бы посыпалась земля,апотомс
негромкимстукомупалотяжелоеитвердое.Рэдрикосторожно,не
поворачиваясь, пополз задом, прижимаясь к мокрой траве. Снова надголовой
скользнулпрожекторныйлуч.Рэдрикзамер,следязаегобесшумным
движением, ему показалось, что между крестами сидит на могиленеподвижный
человек в черном. Сидит, не скрываясь, прислонившись спинойкмраморному
обелиску, повернув в сторону Рэдрика белое лицо с темными ямамиглаз.На
самом деле Рэдрик не видел и за долю секундынемогувидетьвсехэтих
подробностей, но он представлял себе, как это должнобыловыглядеть.Он
отполз еще на несколько шагов, нащупал запазухойфлягу,вытащилееи
некоторое время полежал, прижимая к щеке теплый металл. Затем, не выпуская
фляги из рук, пополз дальше. Он больше не прислушивался инесмотрелпо
сторонам.
Воградебылпролом,иусамогопроломанарасстеленном
просвинцованном плаще лежалБарбридж.Онпо-прежнемулежалнаспине,
оттягивая обеими руками воротник свитера, и тихонько, мучительнокряхтел,
то и дело срываясь на стоны. Рэдрик сел рядом с ним и отвинтил колпачоку
фляги. Потом он осторожно запустил руку под голову Барбриджа, всей ладонью
ощущая липкую от пота, горячую лысину, и приложил горлышко флягикгубам
старика. Было темно, но в слабых отсветах прожекторов Рэдрик виделшироко
раскрытые исловнобыостекленевшиеглазаБарбриджа,чернующетину,
покрывавшую его щеки.Барбриджжадноглотнулнесколькораз,азатем
беспокойно задвигался, ощупывая рукой мешок с хабаром.
- Вернулся... - проговорил старик. - Хорошийпарень...Рыжий...Не
бросишь старика... подыхать...
Рэдрик, запрокинув голову, сделал хороший глоток.
- Стоит, жаба, - сказал он. - Как приклеенная.
- Это... неспроста... - проговорил Барбридж. Говорил он отрывисто, на
выдохе. - Донес кто-то. Ждут.
- Может быть, - сказал Рэдрик. - Дать еще глоток?
- Нет. Хватит пока. Ты меня не бросай. Не бросишь - непомру.Тогда
не пожалеешь. Не бросишь, Рыжий?
Рэдрик не ответил. Он смотрел всторонушоссенаголубыесполохи
прожекторов. Мраморный обелиск был виден отсюда, но непонятно было,сидит
там _э_т_о_т_ или сгинул.