Думал
я, думал, ничего полезного не придумал и решилнаплевать!Последнийраз
ночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл иденьги
почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь черта менявозьмешь,
я скользкий.
Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, менявдругосенило,да
так осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось,
что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. Изавтранельзя,ипослезавтра.
Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, аесли
и забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакой
сталкер, если он совсем несвихнулся,напушечныйвыстрелкЗонене
подойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самыйтемныйугол
залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, ипопропускам-тонехожу
который месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту?
Обдумал я все это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зону
мне сегодня идтиненадо.Толькокакэтовсеподеликатнеесообщить
Кириллу?
Я ему сказал прямо:
- В Зону не иду. Какие будут распоряжения?
Сначала он, конечно, вылупил наменяглаза.Потом,видно,что-то
сообразил: взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадилзасвой
столик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он
осторожно так меня спрашивает:
- Что-нибудь случилось, Рэд?
Ну что я ему скажу?
- Нет, - говорю, - ничего не случилось. Вчера вотвпокердвадцать
монет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма...
- Подожди, - говорит он. - Ты что, раздумал?
Тут я даже закряхтел от натуги.
- Нельзя мне, - говорю ему сквозь зубы. - Нельзя мне, понимаешь? Меня
сейчас Херцог к себе вызывал.
Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у негоглаза
стали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно,закурилновую
сигарету от окурка старой и тихо говорит:
- Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал.
- Брось, - говорю. - Разве о тебе речь?
- Я даже Тендеру еще ничего не сказал. Пропускнанеговыписал,а
самого даже не спросил, пойдет он или нет...
Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает.
- А что тебе Херцог сказал?
- Да ничего особенного, - говорю. - Донес кто-то на меня, вот и все.
Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил сподоконникаистал
ходить по своему кабинетику взад-вперед. Онпокабинетикубегает,ая
сижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно,чтотак
по-дурацки получилось: вылечил, называется, человека от меланхолии. Акто
виноват? Сам я и виноват. Поманил дитятю пряником, а пряник-то взаначке,
азаначкусердитыедядистерегут...Тутонперестаетбегать,
останавливается около меня и, глядя куда-то вбок, неловко спрашивает:
- Слушай, Рэд, а сколько она может стоить, - полная "пустышка"?
Я сначала его не понял, подумал сначала, чтоонееещегде-нибудь
купить рассчитывает, да только где ее такую купишь, может быть, онавсего
одна такая на свете, да и денег у него на это не хватило бы: откуда у него
деньги, у иностранного специалиста, да еще русского? А потомменясловно
обожгло: что же это он, поганец, думает, я из-зазелененькихэтубодягу
развел? Ах ты, думаю, стервец, да за кого же ты меня принимаешь?.
.Яуже
ротраскрыл,чтобывсеэтоемувысказатьиосекся.Потомучто,
действительно, а за кого ему меня еще принимать? Сталкер -онсталкери
есть, емубытолькозелененькихпобольше,онзазелененькиежизнью
торгует. Вот и получалось, что вчера я, значит, удочку забросил, а сегодня
приманку вожу, цену набиваю.
У меня даже язык отнялся оттакихмыслей,аоннаменясмотрит
пристально, глаз не сводит, и в глазах его я вижунепрезрениедаже,а
понимание, что ли. И тогда я спокойно ему объяснил.
- К гаражу, - говорю, - еще никто никогда с пропуском не ходил.Туда
еще трасса не провешена, ты это знаешь. Теперь возвращаемсямыназад,и
твой Тендер начинает хвастаться, как махнули мы прямо к гаражу, взяли, что
надо, и сразу обратно. Словно бы на склад сходили. И каждому будет ясно, -
говорю, - что заранее мы знали, за чем идем. А это значит, что кто-тонас
навел. А уж ктоизнастроихнавел-здеськомментариевненужно.
Понимаешь, чем это для меня пахнет?
Кончил я свою речь, смотрим мы друг другу в глаза и молчим.
Потом он вдруг хлопнул ладоньюоладонь,рукипотерибодрячком
этаким объявляет:
- Ну что ж, нет так нет. Я тебя понимаю, Рэд,иосуждатьнемогу.
Пойду сам. Авось обойдется. Не в первый раз...
Расстелил он на подоконнике карту, уперся руками, сгорбился надней,
и вся его бодрость прямо-таки на глазах испарилась. Слышу, бормочет:
- Сто двадцать метров... даже сто двадцать два... ичтотамещев
самом гараже... Нет, не возьму я Тендера. Как ты думаешь, Рэд,может,не
стоит Тендера брать? Все-таки у него двое детей...
- Одного тебя не выпустят, - говорю я.
- Ничего,выпустят...-бормочетон.-Уменявсесержанты
знакомые...и лейтенанты.Не нравятся мне эти грузовики!Тринадцать лет
под открытым небом стоят, а все как новенькие... В двадцати шагах бензовоз
ржавый, как решето, а они будто только что с конвейера... Ох уж эта Зона!
Поднял он голову от карты и уставился в окно. И ятожеуставилсяв
окно.Стеклавнашихокнахтолстые,свинцовые,азастеклами-
Зона-матушка, вот она, рукой подать, всякакналадонистринадцатого
этажа...
Так вот посмотришь на нее - земля как земля. Солнце на нее как на всю
остальную землю светит, и ничего вроде бы на ней не изменилось, всевроде
бы как тринадцать лет назад. Папаша, покойник, посмотрел быиничегобы
особенного не заметил, разве что спросил бы:чегоэтозаводнедымит,
забастовка,чтоли?..Желтаяпородаконусами,кауперынасолнышке
отсвечивают, рельсы, рельсы, рельсы, на рельсах паровозик с платформами...
Индустриальный пейзаж, однимсловом.Тольколюдейнет.Ниживых,ни
мертвых. Вон и гараж виден: длинная серая кишка, ворота нараспашку,ана
асфальтовой площадке грузовики стоят.