– Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?
– Да это же… Сережа! – вырвалось у нее.
– Это? Это Сергей? Этот бродяга – твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка, этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?
– Вижу, – машинально ответила она. – Но…
– Сергей мертв, – жестко произнес он, – и ты это знаешь не хуже меня.
В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд «Иркутск – Москва» тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.
– Пойдем, Лара, пойдем, – заторопил он ее. – Не дай Бог, опоздаем, тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда‑то раз в год ходят.
– Да‑да… – забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на бродягу. – Нет, конечно это не он… Идем!
Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колесами и унося странную пару, покинул одинокую станцию.
Петр же… он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые веки, он видел молодую красивую женщину и ее респектабельного спутника, слышал их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое‑то отношение к нему. Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему‑то вдруг сжалось так, что, казалось, вот‑вот разорвется на куски. Все это походило на какой‑то странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем‑то потусторонним, нездешним, невозможным…
Наутро, очухавшись, он так и решил, что все это ему приснилось – и женщина, и пижон, ее сопровождавший, и их непонятные речи.
С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его, вносили какую‑то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где‑нибудь в углу – и вспоминать, вспоминать… Вспоминать сны.
Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же все забывал.
Сердобольного деда Евсея обуяла жажда деятельности. Выскочив из подвала, он обежал весь лагерь, раздобыл где‑то заварки, старый закопченый чайник с кипятком, полбутылки водки, немного меду – и приволок все это в подвал, где метался в жару Петр Суханов. Потом вывалил все принесенное в чайник и как следует взболтал.
Потом вывалил все принесенное в чайник и как следует взболтал.
– Пущай настоится.
Минут через десять он заставил больного выпить эту «адскую смесь» всю без остатка. Петр безропотно подчинился.
– Молодцом, парень. Сейчас полегчает.
Через четверть часа ему, действительно, полегчало. Обильный пот заструился по всему его телу, знобить стало меньше. Однако в подвале было слишком холодно для того, чтобы «лечение» возымело должное действие. Осененный внезапной мыслью, дед снова убежал наверх.
Вернулся он с полковником Колей и еще двумя бродягами. Они тащили целый ворох старых, местами прожженных одеял и разного другого тряпья; дед Евсей заботливо вывалил все это на Петра и как следует укутал его.
– Порядок, – прошамкал старик, любуясь результатами своего труда. – Если завтра не встанешь на ноги, можешь плюнуть мне в рожу.
Однако к вечеру ему снова стало хуже. Опять подскочила температура, заложило грудь, появился кашель. Четверо бродяг поочередно дежурили у его бомжарского ложа, удрученно глядя, как он мечется в тяжелом бреду.
Утром он пришел в себя, но изменений к лучшему пока не намечалось.
– Слушай, дед, – торопливо проговорил он, тяжело дыша, с трудом ворочая языком, – помнишь, ты мне о жизни рассказывал?.. о том, что нет ничего более ценного… так вот, дед… я понял… Слышишь, дед! – Он порывисто сел, глаза его запылали огнем одержимого. – Я не хочу умирать!..
– Не хочешь – не умирай, – философски заметил дед Евсей, – все в твоей воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы… чем можем – поможем.
– Факт, – кивнул бывший полковник. – Мы тебе, парень, так просто помереть не дадим.
Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.
Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.
– Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрет он здесь, это я вам как врач говорю… – Он в раздумье почесал свою бороду, прошелся по подвалу и наконец принял решение. – А ну‑ка, мужики, тащите‑ка его ко мне до хаты. Пускай у меня отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.
Бомжи подняли Петра с его ложа и поволокли вслед за доктором. Доктор жил в двух кварталах от «бомжеубежища», и процессии потребовалось не более четверти часа на этот марш‑бросок.
Как они добрались до квартиры доктора, Петр уже не помнил: он потерял сознание еще в самом начале пути.
Глава седьмая
– Очухался, мужик? – услышал он насмешливый голос доктора, когда открыл глаза.
Петр попытался подняться, но нашел в себе силы только на то, чтобы пошевелить рукой.
– Лежи, лежи, мужик. Тебе пока еще рано вставать. – В голосе доктора он уловил заботливые нотки. – Для тебя теперь главное – сон, покой и хорошее питание. Самое страшное уже позади.
– Где я? – произнес Петр, и сам не узнал своего голоса – настолько он был слаб.
– В моих хоромах, вот где.
Он огляделся. Это была небольшая комнатка, тонувшая в полумраке и освещенная лишь светом настольной лампы; убранство комнаты было небогатым, даже скудным, однако это не мешало ей быть уютной и какой‑то теплой.
Он лежал на старой, скрипучей железной кровати, заботливо укутанный двумя ватными одеялами. У изголовья кровати стояла тумбочка с какими‑то склянками, чашками и стаканами. В воздухе веяло запахом лекарств и болезни.
– Целую неделю в бреду метался, – продолжал доктор. – Думал, не оклемаешься, мужик, коньки отбросишь. Ан нет, выкарабкался. Видать, жилка в тебе жизненная крепко натянута, туго бьется.