А только потом, когда мы не поняли,
он нас, значит, тапком по земле и размажет. Все по справедливости!
- Не кощунствуй, - сухо сказал отец Николай.
- Господи!-Димка принялся натягивать кроссовки.-Какмневсеэто
надоело!Чуть что -неюродствуй,некощунствуй,пристойно себя веди!Не
прикалывайся,чтистарших,они,блин,умнее!Вотсэтогофарисейства и
начинается падение,мужики. Думаешь одно, а говоришь совсем другое. Ненавидишь
вдуше подлеца,а в глаза ему -здравствуйте,Акакий,как себя чувствуете,
Акакий Акакиевич?Коля,если бытебя пьяная шпана изхулиганских побуждений
сейчас бы живьем в могилу закапывала,ты все равно бы их уговаривал вести себя
пристойно? Ни слова бы резкого им не сказал? - Он махнул рукой. - Тут не то что
кощунствовать, тут волком выть впору!
Злоба жила в Кононыкине,ярость жила в нем.Ярость и злость от осознания
собственного бессилия.
- Ты,Коля,мхом зарос. На хрен тебе Библия? Что ты там хочешь вычитать?
Ну спасешься ты,спасешься! Ты же у нас верующий, ты в Царствие Небесное точно
попадешь,будешь там,бляха-муха, на арфе тренькать и псалмы распевать! Ты-то
чего волнуешься?
- Ты куда? - спросил отец Николай, пропустив яростные выпады мимо ушей.
- Да куда угодно!-Кононыкин торопливо зашнуровывал кроссовки.- Сидим
здесь,блин,как в склепе!В деревню,к тетке,в глушь,в Саратов!-Он
выпрямился.-Тошно мне,понял?Не могу я здесь сидеть! Чего, спрашивается,
сидим,чего ждем?-Он подошел к двери. - Да плевать мне на эти справедливые
судилища!Праведник,блин,выискался.Ему бы свою морду взеркале увидеть,
тупой небось, как Клинтон!
Он вышел, захлопывая за собой дверь.
- Молодой еще,-сказал Ворожейкин.-Комувтакомвозрасте умирать
хочется? Вот и бесится!
- Умирать в любом возрасте не хочется,-вздохнул отец Николай.- И все
равно он не прав...
- Не прав в чем?-поинтересовался Ворожейкин.-В том, что ведет себя
подобным образом?Аесли онправ втом,что это действительно не Божий суд
приближается, а всечеловеческое истребление?
- Да вам-то какая разница!-разозлился священник.-Одержание,как у
Стругацких,наступает.И никто не знает, как с этим можно бороться и можно ли
вообще бороться!Что мы внаших Россошках сделать сможем?Саранчу тракторами
передавить?На ангелов с серпами и косами броситься?Нам и не остается больше
ничего -только ждать.Ждать инадеяться.Или увас,Никанор Гервасьевич,
другие предложения есть?
- Есть,-сказал Ворожейкин.- Пойдемте, Николай, погуляем? Дмитрий был
прав:у нас тут не то келья,не то казарма солдатская. Портяночный дух стоит.
Пойдем, дружище, на воздух. Всего два часа осталось!
Онивышли.Внебе широкими разноцветными лентами раскатывалось северное
сияние икружились вфантастическом хороводе разнокалиберные шары невероятных
расцветок.
Как газовые пузырьки в гигантском стакане.
Кононыкин шел поулице.Улица была довольно многолюдной,нотихой.Во
многих домах горел свет. Во дворе Поликратова слышался пьяный голос хозяина:
- Воткозел!Ну,написал быобтекаемо,такнет,кработе относился
халатно,стоварищами по работе вступал вконфликты,пьянствовал на рабочем
месте...Даженаписал,чтоворую!Этоонзамешок комбикорма меня перед
Господом и его ангелами опустил!Ничего,ничего, мы еще встретимся! Он думал,
что в рай попадет.А хо-хо по ху-ху не хочешь? В одном котле париться будем! Я
тебя, козла, еще в кипяток кунать буду! Я еще костер под твоим котлом разведу!
- Аким,Аким,- укоризненно и быстро говорила жена. - Ты бы поостерегся,
Бог ведь он все слышит! Да и люди вокруг...
"Неймется ему, - подумал Кононыкин со злой веселостью. - А ведь такие, как
Поликратов,и Богу,пожалуй, мозги закомпостировать могут. Вывалит в Небесной
Канцелярии ворох справок, еще и звание ветерана Арма-геддона получит. Бывают же
вот такие неукротимые!"
- Гуляешь,Дима?-окликнул егокто-то.Кононыкин обернулся.Тонкие,
стройные, в спортивных костюмах, к нему подходили Юра и Катя Лукины,
по-детски держась за руки.
- Привет, - сказал он. - Куда это вы собрались? Лукин пожал плечами:
- Никуда.Просто дома слишком грустно. Пойдем по степи и будем идти, пока
все не кончится. Бог за нас, Дима.
- Конечно,-с легкой завистью вздохнул Кононыкин.В конце концов,и в
несчастье можно оставаться счастливыми.Вотэтапарочка будет думать друго
друге в свой последний миг.А о нем, Кононыкине, думать никто не будет. Некому
о нем думать.Анджелка небось уже вкололась,кайф щемит,и все ей по фигу, и
Страшный Суд,и кара небесная,а уж сожителя своего она и не вспомнит,не до
того ей будет! За них Бог, и сами они друг за друга, а вот он, Кононыкин, один,
и некому быть за него. Жизнь так сложилась.
- Мы пошли? - сказал Юра.
- До свидания, - вежливо сказала Катя.
Кононыкин долгосмотрелимвслед,чувствуя легкоесожаление итоску.
Легкие фигуры Лукиных скрылись в сером сумраке улицы."Вот и все, - неизвестно
почему подумал Дмитрий. - Вот и все..."
Он вернулся к Дому колхозника.
На скамеечке около забора, трещащего от разросшейся сирени, сидели двое,
- Одно мне жалко,- послышался бас отца Николая. - Плохо верил. Надо было
верить истово,а я сомневался,колебания допускал. Суда я не боюсь, что мне с
него? А вот сижу и думаю: правильно ли жил раб Божий Николай? Это ж тоска, а не
жизнь была.Серость, Никанор Гервасьевич, такая серость, что грусть одолевает.
Екклезиаст сказал: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится
к Богу, который дал его. Суета сует, все - суета".
- Да подождите,Николай,-мягко и утешающе отвечал Ворожейкин. - Я все
думаю: а вдруг Дмитрий прав? Вдруг это вторжение?
- Тогда еще более обидно,-вздохнул священник.