— Я люблю детей: покажите-ка мне его.
Фенечка вся покраснела от смущения и от радости. Она боялась Павла Петровича: он почти никогда не говорилс ней.
— Дуняша,— кликнулаона,— принеситеМитю (Фенечка всем в доме говорила вы). А не то погодите; надо ему платьице надеть.
Фенечка направилась к двери.
— Да все равно,— заметилПавел Петрович.
— Ясейчас,— ответилаФенечкаипроворно вышла.
Павел Петрович остался один и на этот раз с особеннымвниманием оглянулсякругом. Небольшая, низенькаякомнатка, в которой он
находился, была очень чиста и уютна. В ней пахло недавно выкрашенным полом,ромашкой и мелиссой.Вдоль стен стоялистулья с задками в виде
лир; они были куплены еще покойникомгенералом в Польше, во времяпохода;в одном углувозвышаласькроваткаподкисейнымпологом, рядом
с кованым сундуком с круглою крышкой. В противоположномуглу горелалампадкапередбольшим темным образом Николая чудотворца;
крошечное фарфоровоеяичко на красной ленте висело на груди святого,прицепленное к сиянию; на окнах банки с прошлогоднимвареньем, тщательно
завязанные, сквозили зеленымсветом; на бумажных их крышках сама Фенечка написалакрупнымибуквами"кружовник";Николай Петрович любил
особенно это варенье.
Под потолком, на длинномшнурке, виселаклетка с короткохвостым чижом; онбеспрестанночирикал и прыгал, и клетка беспрестанно
качаласьидрожала: конопляные зерна с легким стуком падали на пол. В простенке, над небольшимкомодом, висели довольно
плохие фотографическиепортретыНиколаяПетровича в разных положениях,сделанные заезжимхудожником; тут же виселафотография самой
Фенечки, совершенно не удавшаяся:какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, — больше ничего нельзя было разобрать;а над
Фенечкой — Ермолов, в бурке, грозно хмурилсянаотдаленныеКавказские горы из-под шелковогобашмачка для булавок, падавшего ему на
самый лоб.
Прошло минут пять; в соседней комнате слышался шелест и шепот. Павел Петрович взял с комода замасленнуюкнигу, разрозненный том
Стрельцов Масальского,перевернул несколькостраниц... Дверь отворилась,и вошла Фенечка с Митей на руках. Она надела на него красную
рубашечку с галуном на вороте, причесалаего волосики и утерла лицо: он дышал тяжело, порывался всем телом и подергивал ручонками, как
это делают все здоровые дети; но щегольская рубашечка видимонанегоподействовала:выражение удовольствияотражалось на всей его пухлый
фигурке. Фенечка и свои волосы привела в порядок, и косынку надела получше,но она моглабыостаться, как была. И в самомделе, есть лина
светечто-нибудьпленительнее молодойкрасивойматерисздоровымребенкомна руках?
— Экой бутуз,— снисходительно проговорил Павел Петрович и пощекотал двойной подбородок Мити концомдлинного ногтя на указательном пальце;
ребенок уставился на чижа и засмеялся.
Фенечка и свои волосы привела в порядок, и косынку надела получше,но она моглабыостаться, как была. И в самомделе, есть лина
светечто-нибудьпленительнее молодойкрасивойматерисздоровымребенкомна руках?
— Экой бутуз,— снисходительно проговорил Павел Петрович и пощекотал двойной подбородок Мити концомдлинного ногтя на указательном пальце;
ребенок уставился на чижа и засмеялся.
— Этодядя, — промолвилаФенечка,склоняя к нему свое лицо и слегка его встряхивая, между тем как Дуняша тихонько ставила на окно
зажженную курительнуюсвечку, подложивши под нее грош.
— Сколько, бишь, емумесяцев? — спросилПавел Петрович.
— Шесть месяцев; скоро вот седьмой пойдет, одиннадцатогочисла.
— Не восьмой ли, Федосья Николаевна? — не без робости вмешалась Дуняша.
— Нет, седьмой; какможно! — Ребенок опять засмеялся,уставился на сундук и вдруг схватил свою мать всею пятерней занос и загубы.—
Баловник, — проговорилаФенечка, неотодвигаялица от его пальцев.
— Он похож на брата,— заметил Павел Петрович.
"Накогожемуипоходить?" — подумала Фенечка.
— Да,— продолжал, как бы говоря с самим собой, Павел Петрович, — несомненноесходство.— Он внимательно,почти печально посмотрел на
Фенечку.
— Это дядя,— повторила она, уже шепотом.
— А! Павел! вот где ты! — раздалсявдругголос Николая Петровича.
ПавелПетровичторопливообернулсяи нахмурился;но брат его такрадостно,стакою благодарностьюглядел на него, что он не мог
не ответить ему улыбкой.
— Славныйутебямальчуган,— промолвилон ипосмотрелначасы,— аязавернулсюданасчет чаю...
И, приняв равнодушное выражение, Павел Петровичтотчас же вышел вон из комнаты.
— Сам собою зашел? — спросил Фенечка Николай Петрович.
— Сами-с; постучались и вошли.
— Ну, а Аркаша больше у тебя не был?
— Не был. Не перейти ли мне во флигель, Николай Петрович?
— Это зачем?
— Я думаю, не лучше ли будет на первое время.
— Н... нет,— произнес с запинкой Николай Петровичипотерсебе лоб.