Вы и говорить-то с ним не умеете.
— А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаетемое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем
самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
— Как же! Очень нужны нигилисты!
— Нужны ли они, или нет — не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
— Господа, господа, пожалуйста, без личностей!— воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петровичулыбнулсяи,положиврукуна плечо брату, заставил его снова сесть.
— Не беспокойся,— промолвил он. — Я не позабудусьименно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин...
господин доктор.Позвольте,— продолжалон,обращаясьснова к Базарову,— вы, может быть, думаете, что ваше учениеновость? Напрасно вы это
воображаете. Материализм,который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным...
— Опятьиностранноеслово! — перебилБазаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медныйи грубый цвет. — Во-первых, мы
ничего не проповедуем;это не в наших привычках...
— Что же вы делаете?
— А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у наснет ни дорог, ниторговли,
ниправильного суда...
— Нуда, да, выобличители,— так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений ия соглашаюсь,но...
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоил труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству;
умы увидали, что и умникинаши, такназываемыепередовыелюдии обличители, никуданегодятся, чтомызанимаемся вздором, толкуем о
каком-то искусстве, бессознательномтворчестве, о парламентаризме, обадвокатуреи черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда
грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерныеобщества лопаются единственнооттого, что оказывается недостаток в честных людях,
когда самаясвобода, о которой хлопочет правительство,едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самогосебяобокрасть, чтобы
тольконапиться дурману в кабаке.
— Так,— перебилПавелПетрович,— так:вы во всемэтомубедилисьирешилисьсаминизачто серьезно не приниматься.
— И решились ни за что не приниматься,— угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
— А только ругаться?
— И ругаться.
— И это называется нигилизмом?
— И это называется нигилизмом,— повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом.— Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы нашиизбавители и герои.Но за что
же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
— Чем другим, а этим грехом не грешны,— произнессквозь зубы Базаров.
— Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
— Гм!.. Действовать, ломать...— продолжал он.— Но как же это ломать, не зная даже почему?
— Мыломаем, потомучтомысила,— заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
— Да, сила — так и не дает отчета,— проговорил Аркадий и выпрямился.
— Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительноне был в состоянии крепиться долее,— хоть бы ты подумал, что в России ты
поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке и в монголе есть сила — да на что нам
она?Намдорогацивилизация, да-с, да-с, милостивый государь; нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны:
последний пачкун, un barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представителицивилизации, а не
грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец,господа
сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые не позволят вам попирать ногами своисвященнейшие
верования, которые раздавят вас!
— Коли раздавят, туда и дорога,— промолвил Базаров.— Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
— Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целымнародом?
— Откопеечнойсвечи,вызнаете,Москва сгорела, — ответил Базаров.
— Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потомглумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца
мальчишек!Вот, поглядите, один изних рядом с вамисидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь.