"Но отвергать поэзию? — подумалонопять,— не сочувствовать художеству, природе?.."
И он посмотрел кругом, как бы желая понять, как можно не сочувствовать природе. Уже вечерело; солнце скрылосьза небольшуюосиновую
рощу,лежавшую в полверстеотсада: тень отнее без конца тянулась через неподвижные поля. Мужичок ехал рысцой на белойлошадке по темной
узкойдорожкевдольсамой рощи: он весь был ясно виден,весь,дозаплатына плече, даром что ехал в тени; приятно—отчетливо мелькали ноги
лошадки. Солнечные лучи с своей стороны забиралисьв рощу и, пробиваясьсквозь чащу, обливалистволы осин таким теплым светом, что
они становилисьпохожи на стволы сосен, а листваихпочти синела и наднеюподнималосьбледноголубоенебо, чуть обрумяненное зарей.
Ласточки летали высоко; ветер совсем замер; запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжаливцветахсирени;мошки толклисьстолбом над одинокою,
далекопротянутоюветкою. "Как хорошо,боже мой!" — подумал Николай Петрович, и любимыестихи пришли было ему на уста; он вспомнил Аркадия,
Stoff und Kraft иумолк,нопродолжал сидеть, продолжалпредаватьсягорестной и отрадной игре одиноких дум. Он любил помечтать;
деревенская жизньразвила в немэтуспособность.Давно ли он так же мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, а с тех поруже произошла
перемена, уже определились,тогда еще неясные, отношения... и как!
Представилась ему опять покойница жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою
девушкой с тонкимстаном, невинно-пытливымвзглядом и тугозакрученноюкосой над детскою шейкой. Вспомнил он, как он увидал ее в первый раз.
Он был тогда еще студентом. Он встретилее на лестнице квартиры, в которой он жил, и, нечаяннотолкнувее,обернулся,хотелизвиниться
и только мог пробормотать: "Pardon, monsieur" ("Извините, сударь" (франц.).), а она наклонила голову, усмехнулась и вдруг как будто испугалась
ипобежала, а наповоротелестницыбыстро взглянулананего, приняла серьезный види покраснела. А потомпервые робкие посещения, полу-
слова, полу-улыбки, и недоумение, и грусть, и порывы, и, наконец,эта задыхающаяся радость... Куда это все умчалось? Она стала его женой, он
был счастлив, как немногиена земле... "Но,— думал он,— те сладостные, первые мгновенья, отчегобынежить им вечною, не умирающею
жизнью?"
Он не старался уяснитьсамому себе своюмысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженноевремя чем-нибудь более сильным,
нежели память;емухотелосьвновьосязатьблизостьсвоей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось,как будто над
ним.
..
— Николай Петрович,— раздался вблизи его голос Фенечки,— где вы?
Он вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно... Онне допускал даже возможности сравнениямежду женойиФенечкой,ноон
пожалелотом,чтоона вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее...
Волшебный мир, в который он уже вступал, которыйуже возникал из туманных волн прошедшего, шевельнулся— и исчез.
— Я здесь,— отвечалон,— яприду, ступай. "Вот они, следы-то барства",— мелькнуло у негов голове.
Фенечкамолчазаглянулакнемувбеседкуи скрылась,а он с изумлением заметил, что ночь успела наступитьс тех пор, как он
замечтался. Все потемнело и затихло кругом, и лицо Фенечки скользнуло перед ним, такоебледное ималенькое. Онприподнялсяи
хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе
под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды. Он ходилмного, почти до усталости, а тревога в нем, какая—то
ищущая, неопределенная, печальная тревога. всене унималась. О, как Базаровпосмеялсябы над ним, если б онузнал, что в немтогда
происходило! Сам Аркадий осудил бы его. У него, у сорокачетырехлетнегочеловека, агрономаи хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы;
это было во сто раз хуже виолончели.
Николай Петрович продолжал ходить и не мог решитьсявойти в дом, в это мирное и уютное гнездо, котороетак приветно глядело на него
всеми своими освещеннымиокнами; он не в силах был расстаться с темнотой,с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этою грустию, с
этою тревогой...
На повороте дорожки встретилсяемуПавел Петрович.
— Чтостобой? — спросилонаНиколая Петровича, — ты бледен, как привиденье; ты нездоров; отчего ты не ложишься?
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался,
и тоже поднялглаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожденромантиком, и не умела
мечтать его щегольски-сухаяи страстная, на французский лад мизантропическаядуша...
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию.— Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он
получил приглашениеот этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господини тебязовет.
Вишькакаясделалась здесь погода;а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— А оттуда ты вернешься сюда?
— Нет, надо к отцу проехать.