Николай Петрович тихонько засмеялся.
— Какую я тебеславнуюлошадьприготовил! — началон,— тыувидишь.Икомнататвояоклеена обоями.
— А для Базарова комната есть?
— Найдется и для него.
— Пожалуйста, папаша, приласкай его. Я не могу тебе выразить, до какой степени я дорожу его дружбой.
— Ты недавно с ним познакомился?
— Недавно.
— То-то прошлою зимой я его не видал. Он чем занимается?
— Главныйпредметего — естественные науки. Да он все знает. Он в будущем году хочет держать на доктора.
— А!он помедицинскомуфакультету,— заметил Николай Петрович и помолчал.— Петр,— прибавил он и протянул руку,— это, никак, наши мужики
едут?
Петр глянул в сторону, куда указывал барин. Несколькотелег, запряженных разнузданными лошадьми, шибко катились по узкому проселку. В
каждой телеге сидело по одному, много по два мужика в тулупах нараспашку.
— Точно так-с,— промолвил Петр.
— Куда это они едут, в город, что ли?
— Полагать надо, что в город. Вкабак,— прибавилон презрительно и слегка наклонился к кучеру, как бы ссылаясь на него. Но тот даже не
пошевельнулся: это был человек старого закала, не разделявший новейшихвоззрений.
— Хлопотыуменябольшиесмужиками в нынешнемгоду,— продолжал НиколайПетрович, обращаяськсыну.— Неплатятоброка. Что ты
будешь делать?
— А своими наемными работниками ты доволен?
— Да,— процедилсквозьзубыНиколай Петрович.— Подбивают их, вот что беда; ну, и настоящего старания все ещенету. Сбрую портят.
Пахали, впрочем,ничего. Перемелется — мука будет. Да разве тебя теперь хозяйство занимает?
— Тени нет у вас,вотчто горе,— заметил Аркадий,не отвечая на последний вопрос.
— Я с севернойсторонынадбалконом большую маркизу приделал,— промолвил Николай Петрович,— теперь и обедать можно на воздухе.
— Что-то на дачу больно похоже будет... а впрочем, это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право, мне кажется, нигде
в мире так не пахнет,как в здешних краях! Да и небо здесь...Аркадийвдругостановился,бросилкосвенный взгляд назад и умолк.
— Конечно, — заметилНиколайПетрович,— ты здесь родился, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным.
— Конечно, — заметилНиколайПетрович,— ты здесь родился, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным.
— Ну, папаша, этовсе равно, гдебычеловек ни родился.
— Однако...
— Нет, это совершенно все равно.
Николай Петрович посмотрел сбоку на сына, и коляскапроехала с полверсты, прежде чем разговор возобновилсямежду ними.
— Непомню, писаллиятебе,— началНиколай Петрович,— твоя бывшая нянюшка, Егоровна, скончалась.
— Неужели?Бедная старуха! АПрокофьичжив?
— Живинискольконеизменился. Всетак же брюзжит. Вообще ты больших перемен в Марьине не найдешь.
— Приказчик у тебя все тот же?
— Вот разве что приказчика я сменил. Я решился не держатьбольшеусебявольноотпущенных, бывших дворовых, или по крайней мере не
поручать им никаких должностей, где есть ответственность. (Аркадий указал глазами наПетра.) Il est libre en effet, (Он в самом деле вольный
(франц.).) — заметил вполголоса Николай Петрович,— но ведь он — камердинер. Теперь уменяприказчикизмещан: кажется, дельный малый. Я ему
назначил двести пятьдесят рублей в год. Впрочем,— прибавилНиколайПетрович, потирая лоб и брови рукою, что у него всегда служило признаком
внутреннего смущения,— я тебе сейчас сказал,что ты не найдешьпеременв Марьине... Это не совсем справедливо. Я считаю своим
долгом предваритьтебя, хотя...
Онзапнулсянамгновеньеипродолжалуже по-французски.
— Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною,но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых,тебеизвестно, уменя
всегдабылиособенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно,будешьвправеосудитьменя. В мои лета... Словом,
эта... эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал...
— Фенечка? — развязно спросил Аркадий.
Николай Петрович покраснел.
— Неназывайее, пожалуйста, громко... Ну, да... она теперь живет у меня. Я ее поместил в доме... там были две небольшие комнатки.
Впрочем, это все можно переменить.
— Помилуй, папаша, зачем?
— Твой приятель у нас гостить будет... неловко...
— Насчет Базарова ты, пожалуйста, не беспокойся. Он выше всего этого.
— Ну, ты, наконец,— проговорил Николай Петрович.