Четверть часа спустя оба экипажа остановились передкрыльцом нового деревянного дома, выкрашенного серою краской и покрытого железною
красною крышей. Это и было Марьино, Новая слободка тож, или, по крестьянскомунаименованью, Бобылий хутор.
IV
Толпа дворовых не высыпаланакрыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому
молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку с белымигербовымипуговицами, слуга ПавлаПетровича Кирсанова. Он
молча отворил дверцу коляски и отстегнул фартук тарантаса. Николай Петрович с сыноми с Базаровым отправились через темную и почти пустую залу,
из-за дверикотороймелькнуло молодоеженскоелицо, вгостиную, убраннуюуже в новейшем вкусе.
— Вотмыи дома,— промолвилНиколай Петрович,снимая картуз и встряхивая волосами.— Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.
— Поесть действительно не худо,— заметил, потягиваясь,Базаров и опустился на диван.
— Да, да, ужинатьдавайте, ужинатьпоскорее.— Николай Петрович без всякой видимой причины потопалногами.— Вот кстати и Прокофьич.
Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худойи смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицамии в розовом платочке на шее. Он
осклабился, подошел к ручке к Аркадиюи, поклонившисьгостю, отступил к двери и положил руки за спину.
— Вотон,Прокофьич,— началНиколай Петрович, — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?
— В лучшем виде-с,— проговорил старик и осклабилсяопять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.— На стол накрывать прикажете? —
проговорил он внушительно.
— Да, да, пожалуйста. Но не пройдете ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?
— Нет,благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку,— прибавил он, снимая с себя свой
балахон.
— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы снедоумением, взялобеими рукамибазаровскую "одеженку" и, высоко
подняв ее над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдешьк себе на минутку?
— Да, надо почиститься, — отвечал Аркадий и направилсябыло к дверям, но в это мгновение вошел в гостиную человек среднего роста, одетый
в темный английскийсьют, модныйнизенькийгалстухилаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его
коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильноеи
чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы красоты замечательной: особенно хорошибылисветлые, черные,продолговатые
глаза.
На вид ему было лет сорок пять: его
коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильноеи
чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы красоты замечательной: особенно хорошибылисветлые, черные,продолговатые
глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящныйипородистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею
частьюисчезает после двадцатых годов.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивуюрукус длиннымирозовыминогтями, руку, казавшуюся еще красивей от снежной
белизны рукавчика,застегнутого одиноким крупным опалом, и подал ее племяннику. Совершив предварительно европейское "shake hands" (рукопожатие"
(англ.).), он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щек, и проговорил: "Добро
пожаловать". Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегканаклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки неподал и
даже положил ее обратнов карман.
— Я уже думал, что вы не приедете сегодня,— заговорилонприятнымголосом, любезнопокачиваясь, подергиваяплечами ипоказывая
прекрасныебелые зубы. — Разве что на дороге случилось?
— Ничего не случилось,— отвечал Аркадий,— так, замешкалисьнемного. Затомытеперьголодны, как волки. Поторопи Прокофьича, папаша, а я
сейчас вернусь.
— Постой, я с тобой пойду,— воскликнул Базаров внезапно порываясь с дивана. Обамолодые человека вышли.
— Кто сей? — спросил Павел Петрович.
— Приятель Аркаши, очень, по его словам, умный человек.
— Он у нас гостить будет?
— Да.
— Этот волосатый?
— Ну да.
Павел Петрович постучал ногтями по столу.
— Я нахожу, что Аркадий s'est degourdi,— заметилон.— Я рад его возвращению.
За ужином разговаривали мало. Особенно Базаров почти ничего не говорил, но ел много. Николай Петровичрассказывал разные случаи из своей,
как он выражался,фермерскойжизни,толковалопредстоящих правительственных мерах, о комитетах, о депутатах, о необходимости заводить
машины и т. д. Павел Петровичмедленно похаживал взад и вперед по столовой (он никогданеужинал), изредкаотхлебываяиз
рюмки, наполненной красным вином, и еще реже произнося какое-нибудьзамечаниеилискореевосклицание, вроде "а! эге! гм!" Аркадий сообщил
несколько петербургских новостей, но он ощущал небольшую неловкость, ту неловкость,котораяобыкновенноовладеваетмолодым человеком, когда
он только что перестал быть ребенком и возвратился в место, где привыкли видеть и считать его ребенком.