Он без нужды растягивал свою речь, избегалслова "папаша" и даже раз заменил его словом "отец", произнесенным, правда, сквозь зубы; с
излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше вина, чемсамомухотелось, ивыпилвсе вино.
Прокофьичне спускал с него глаз и только губами пожевывал. После ужина все тотчас разошлись.
— Ачудаковатутебядядя,— говорил Аркадию Базаров, сидя в халате возле его постели и насасывая короткую трубочку.— Щегольство какое
в деревне, подумаешь! Ногти-то, ногти, хоть на выставку посылай!
— Да ведь тынезнаешь,— ответилАркадий,— ведь он львом был в свое время. Я когда-нибудь расскажутебе его историю. Ведь он красавцем
был, голову кружил женщинам.
— Да,вотчто!Постарой,значит, памяти. Пленять-тоздесь, жаль, некого. Явсе смотрел: этакие у него удивительные воротнички,
точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно?
— Пожалуй; только он, право, хороший человек.
— Архаическое явление! А отец у тебя славный малый. Стихи он напрасно читает и в хозяйстве вряд ли смыслит, но он добряк.
— Отец у меня золотой человек.
— Заметил ли ты, что он робеет?
Аркадий качнул головою, как будто он сам не робел.
— Удивительноедело,— продолжалБазаров,— этистаренькиеромантики! Разовьютвсебенервную систему до раздражения... ну,
равновесие и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник,адверьнезапирается.Все-такиэтопоощрять надо —
английские рукомойники, то есть, прогресс!
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпатьвродимом доме, на знакомой постели, под одеялом, надкоторым
трудились любимыеруки, бытьможетрукинянюшки, теласковые, добрыеинеутомимыеруки.Аркадийвспомнил Егоровну,и вздохнул, и
пожелал ей царствия небесного... О себе он не молился.
И он иБазаровзаснулискоро, но другие лица в доме долго еще не спали. Возвращение сына взволновалоНиколая Петровича. Он лег в
постель, но не загасилсвечки и, подперширукою голову, думалдолгие думы. Брат его сидел далеко за полночь в своем кабинете,на широком
гамбсовом кресле, перед камином, в котором слабо тлел каменныйуголь. Павел Петрович не разделся, только китайские красные туфли без задков
сменилинаегоногахлаковыеполусапожки. Он держал в руках последний нумерGalignani, но онне читал; он глядел пристально в камин, где,
то замирая, товспыхивая,вздрагивалоголубоватое пламя.
Он держал в руках последний нумерGalignani, но онне читал; он глядел пристально в камин, где,
то замирая, товспыхивая,вздрагивалоголубоватое пламя...
Бог знает, где бродили его мысли, но не в одном только прошедшем бродили они: выражение его лица было сосредоточеннои угрюмо, чего не
бывает, когда человек занятоднимивоспоминаниями. Ав маленькойзадней комнатке, на большом сундуке, сидела, в голубой душегрейкеи с
наброшенным белым платком на темных волосах,молодая женщина, Фенечка, и то прислушивалась,то дремала, то посматривалана
растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалосьровное дыхание спящего ребенка.
V
На другое утроБазаров раньше всех проснулся и вышелиздома. "Эге!— подумалон,посмотрев кругом, — местечко-то неказисто". Когда
НиколайПетрович размежевался со своими крестьянами, ему пришлось отвестиподновуюусадьбудесятинычетыре совершенноровного и голого
поля. Он построил дом, службы и ферму, разбил сад, выкопал пруд и два колодца; но молодые деревца плохо принимались, в пруде воды набралось
очень мало, и колодцыоказались солонковатоговкуса. Одна только беседка из сиреней и акаций порядочно разрослась; в ней иногда пили чай и
обедали. Базаров в несколько минут обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух дворовыхмальчишек, с которыми
тотчас свел знакомство, и отправился с ними в небольшое болотце, с версту от усадьбы, за лягушками.
— На что тебе лягушки, барин? — спросил его один из мальчиков.
— А вот начто,— отвечалемуБазаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не
потакал им и обходилсяс ниминебрежно, — ялягушкураспластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же
лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
— Да на что тебе это?
— А чтобыне ошибиться, если тызанеможешь и мне тебя лечить придется.
— Разве ты дохтур?
— Да.
— Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно!
— Я их боюсь, лягушек-то,— заметил Васька, мальчиклет семи, с белою, как лен, головою, в сером казакинес стоячим воротником и босой.
— Чего бояться? разве они кусаются?
— Ну, полезайтевводу, философы,— промолвил Базаров.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправилсяк Аркадию, которого застал одетым.