Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправилсяк Аркадию, которого застал одетым. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы;
возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипелсамовар. Явилась девочка, та самая, которая наканунепервая встретила
приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила:
— ФедосьяНиколавнане совсемздоровы, прийти не могут; приказали васспросить, вам самимугодно разлить чай или прислать Дуняшу?
— Я сам разолью, сам,— поспешно подхватил НиколайПетрович.— Ты, Аркадий, с чемпьешь чай, со сливками или с лимоном?
— Со сливками,— отвечал Аркадий и, помолчав немного,вопросительно произнес: — Папаша?
Николай Петрович с замешательством посмотрел на сына.
— Что? — промолвил он.
Аркадий опустил глаза.
— Извини, папаша, если мой вопрос тебе покажется неуместным,— началон,— нотысам,вчерашнею своею откровенностью, менявызываешь
на откровенность ... ты не рассердишься?..
— Говори.
— Ты мне даешь смелость спросить тебя... Не оттоголи Фен... не оттого ли она не приходит сюда чай разливать, что я здесь?
Николай Петрович слегка отвернулся.
— Можетбыть, — проговорилоннаконец,— она предполагает... она стыдится...
Аркадий быстро вскинул глаза на отца.
— Напрасно ж онастыдится. Во-первых, тебе известенмой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых —
захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволилей жить с
тобой под одною кровлей, стало быть она этозаслуживает: вовсякомслучае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому
отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читаетнечто вроде наставления своему
отцу; но звук собственныхречей сильно действует на человека, и Аркадийпроизнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Спасибо,Аркаша,— глухозаговорилНиколай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу.— Твоипредположения
действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка не стоила... Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об этом; но ты
понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
— В таком случае я сам пойду к ней,— воскликнул Аркадийсновымприливомвеликодушныхчувств и вскочил со стула.
— В таком случае я сам пойду к ней,— воскликнул Аркадийсновымприливомвеликодушныхчувств и вскочил со стула.— Я ей растолкую, что
ей нечего меня стыдиться.
Николай Петрович тоже встал.
— Аркадий, — начал он,— сделай одолжение... как же можно... там... Я тебя не предварил...
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущение опустился на стул. Сердце его
забилось...
Представиласьли ему в это мгновение неизбежная странность будущихотношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы
уважение оказал ему Аркадий,если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно; все эти чувства были
в нем, но в виде ощущений — и то неясных;а с лица не сходила краска, и сердце билось.
Послышалисьторопливые шаги, и Аркадийвошел на террасу.
— Мы познакомились, отец! — воскликнул он с выражениемкакого-то ласкового и доброго торжества на лице.— Федосья Николаевна точно сегодня
не совсем здорова и придет попозже. Но как же ты не сказал мне, что у меня есть брат? Я бы уже вчера вечером его расцеловал,как я сейчас
расцеловал его.
НиколайПетровичхотелчто-товымолвить, хотел подняться и раскрыть объятия... Аркадий бросился ему на шею.
— Чтоэто?опятьобнимаетесь? — раздалсясзади их голос Павла Петровича.
Отец и сын одинаково обрадовались появлению его в эту минуту; бывают положения трогательные, из которыхвсе-таки хочется поскорее выйти.
— Чему ж ты удивляешься? — весело заговорил НиколайПетрович.— В кои—то веки дождался я Аркаши... Я со вчерашнего дня и насмотреться на
него не успел.
— Я вовсе не удивляюсь,— заметил Павел Петрович, — я даже сам не прочь с ним обняться.
Аркадий подошел к дяде и сновапочувствовал на щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был
изящный утренний,ванглийскомвкусе, костюм; наголове красоваласьмаленькая феска. Эта феска и небрежно повязанныйгалстучек намекали на
свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда не белой, а пестренькой,каконои следует дляутреннего туалета, с обычною
неумолимостьюупиралисьввыбритый подбородок.
—Где же новый твой приятель? — спросил он Аркадия.
— Его дома нет; он обыкновенно встает рано и отправляетсякуда-нибудь. Главное, не надо обращать на него внимания: он церемоний не
любит.
— Да, этозаметно.