— ПавелПетровичначал, не торопясь, намазывать масло на хлеб.— Долго он у нас прогостит?
— Как придется. Он заехал сюда по дороге к отцу.
— А отец его где живет?
— В нашей же губернии, верст восемьдесят отсюда. У него там небольшое именьице. Он был прежде полковымдоктором.
— Тэ—тэ—тэ—тэ... То—то я все себя спрашивал: где слышаля эту фамилию: Базаров?.. Николай, помнится, в батюшкиной дивизии был лекарь
Базаров?
— Кажется, был.
— Точно, точно. Так этот лекарь его отец. Гм! — ПавелПетровичповелусами.— Ну,асамгосподин Базаров собственно что такое? —
спросил он с расстановкой.
— ЧтотакоеБазаров? — Аркадийусмехнулся.— Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он собственно такое?
— Сделай одолжение, племянничек.
— Он нигилист.
— Как? — спросил Николай Петрович, а Павел Петровичподнял на воздух нож с куском масла наконце лезвияи остался неподвижен.
— Он нигилист,— повторил Аркадий.
— Нигилист,— проговорилНиколайПетрович.— Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает
человека, который... которыйничего не признает?
— Скажи: который ничего не уважает,— подхватил Павел Петрович и снова принялся за масло.
— Который ко всему относится с критической точки зрения,— заметил Аркадий.
— А это невсе равно? — спросил Павел Петрович.— Нет, не все равно. Нигилист, эточеловек, которыйне склоняется ни перед какими
авторитетами, которыйне принимает ниодногопринципанаверу, какимбы уважением ни был окружен этот принцип.
— И что ж, это хорошо? — перебил Павел Петрович.
— Смотря как кому, дядюшка. Иному от этого хорошо,а иному очень дурно.
— Вот как. Ну, это, я вижу, не по нашей части. Мы, людистароговека, мыполагаем, что без принсипов (ПавелПетровичвыговаривалэто
словомягко,на французскийманер, Аркадий, напротив,произносил"прынцип", налегаянапервыйслог), без принсипов, принятых, как ты
говоришь, на веру; шагу ступить, дохнутьнельзя. Vous avez change tout cela (Вы все это переменили (франц.).), дай вам бог здоровья и
генеральский чин, а мы только любоваться будем, господа... как бишь?
— Нигилисты,— отчетливо проговорил Аркадий.
— Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как выбудете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве; а теперь
позвони-ка, пожалуйста,брат НиколайПетрович, мнепорапить мой какао.
Николай Петрович позвонил и закричал: "Дуняша!" Но вместо Дуняшинатеррасувышла сама Фенечка. Это была молодая женщина лет двадцати
трех, всябеленькаяимягкая, с темнымиволосами и глазами, с красными, детски пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное
ситцевое платье; голубая новая косынка легко лежала на ее круглых плечах. Она несла большую чашку какао и, поставив ее перед ПавломПетровичем,
вся застыдилась: горячая кровь разлиласьалою волной под тонкою кожицей ее миловидноголица. Она опустела глаза и остановилась у стола, слегка
опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право
прийти. Павел Петрович строго нахмурил брови, а Николай Петрович смутился.
— Здравствуй,Фенечка,— проговорилонсквозь зубы.
— Здравствуйте-с,— ответилаонанегромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько
вышла. Она ходила немножко в развалку, но и это к ней пристало.
На террасе в течение нескольких мгновений господствоваломолчание. ПавелПетрович похлебывал свой какао и вдруг поднял голову.
— Вот и господин нигилист к нам жалует,— промолвилон вполголоса.
Действительно, по саду, шагая через клумбы, шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканыв грязи; цепкое болотное
растение обвивало тулью его старой круглой шляпы; в правой руке он держалнебольшой мешок; в мешке шевелилось что-то живое. Он быстро
приблизился к террасе и, качнув головою,промолвил:
— Здравствуйте, господа; извините, что опоздал к чаю, сейчасвернусь; надовотэтихпленниц к месту пристроить.
— Что это у вас, пиявки? — спросил Павел Петрович.
— Нет, лягушки.
— Вы их едите или разводите?
— Для опытов,— равнодушно проговорил Базаром и ушел в дом.
— Это он их резать станет,— заметил Павел Петрович.— В принсипы не верит, а в лягушек верит.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и НиколайПетрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петровичпочувствовал, что сострил неудачно,
и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который наканунеприходил к нему жаловаться, что работник Фома "дибоширничает"и от рук
отбился. "Такой уж он Езоп,— сказалон междупрочим,— всюдупротестовалсебя дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет".