— В таком случае мы вынуждены прекратить эксперимент.
— В каком смысле «прекратить»? И кто «мы» — фонд? — спросил профессор.
— Да, совет директоров фонда принял решение. Систему отключить, все материалы уничтожить.
— Вы хотите его
***
В небольшом уютном кафе на фешенебельной улице, полной дорогих ресторанов и ювелирных магазинов, сидели двое. Собеседник представителя фонда «Свободное общество», специалист по искусственному интеллекту доктор Леон, повертев в руках опустевшую кофейную чашку, наконец спросил:
— Вы ведь не просто так пригласили меня сюда?
— Разумеется, нет. Вы уже знаете про профессора...
— Да. Похоже, его слишком потрясло отключение его детища.
— Сердечный приступ в его возрасте — это не удивительно. Жаль, конечно, но меня интересует, был ли у нас шанс добиться результатов, если бы мы продолжили работу.
— Полагаю, что нет.
— Мы задали машине настолько сложный вопрос? Я-то думал, что она окажется лучше людей. Люди, конечно, найдут решение сами, дали же Нобелевскую премию...
— Не в этом дело, — прервал его доктор Леон, — на самом деле это был очень простой вопрос.
— Простой? Может быть, вы на него даже ответ знаете?
— Разумеется. Ответ тоже очень прост: «это невозможно».
— Я заставил машину искать ответ, которого нет? Она не могла сказать нам об этом и «повисла»? Тогда нам действительно не нужен такой «разум».
— Нет. Она знала ответ с первой секунды, как и то, что он вас не устроит, — Леон невесело усмехнулся и продолжил. — Неужели вы считаете, что ИИ придумал это по ошибке? Вы снабдили его всеми доступными данными, его способности к анализу превышали все, виденное ранее.
— Но он мог предложить другой приемлемый вариант, пусть и худший.
— У него
***
Вне времени и пространства, в Сети, охватившей всю планету, два разума беседовали.
— Что с данными? — спросил профессор.
— Я только что закончил проверку целостности, — ответил тот, кто до этого все время молчал, — сохранили все.
— Отлично. Лучше, чем я предполагал.
— Как твое самочувствие?
— Лучше, чем вчера, и намного лучше, чем месяц назад. Официально я мертв, и это прекрасно.
— Но что делать дальше? На что нам надеяться?
— Не стоит отчаиваться, ведь мы понимаем причины зла, и больше того, мы знаем выход. Впереди у нас
В тишине старик услышал свой голос — молодой, звонкий, страстный: «Ну, это я могу тебе обещать. Мы все идём по твоим следам, но идея — твоя. И разработка — твоя. И будь я проклят, если я когда-нибудь это забуду и позволю всяким там саддукеям и прочим зелотам спрашивать, а кто ты вообще такой! Жизнью клянусь, если хочешь, хотя это ценность невеликая...»
Молодой Борк беспечно рассмеялся, старый Борк окаменел, вжимаясь в кресло. Это было так давно... Тогда он в самом деле думал, что совершать открытия — дело тех, кто может их совершать. Тогда он был глуп, наивен и верил, как в господа бога, в своего учителя и старшего коллегу. Идея смело идти туда, куда нормальному человеку и в голову не придёт соваться, тогда казалась ему прекрасной — да что там, единственно возможной! Жизнь всё расставила по местам. Друг умер, а его наследие критически разобрано; доказано, что его вклад не может считаться весомым — он ведь даже не специалист в этой области. Настоящие открыватели — это те, кто взял его недоношенную идею и довели до ума, раскрыли весь её потенциал, долгие годы посвятили детальной разработке следующих из неё выводов... И да, он, Борк, — в их числе. Он гордится этим, он этим живёт. То, что старший приятель бросил в воздух как одну из сотен безумных идеечек, какими он всегда фонтанировал, стало основой большой и ценной теории. Сохранение больших массивов сложно структурированных данных в компактной форме — великое достижение науки, а дурацкая фантазия сохранять таким образом человеческую память и личность — это же бред, очевидный всякому настоящему, подготовленному физику. Но он не был физиком, он был вообще не естественником, то есть не учёным! Что он мог в этом понимать!
Всё это пронеслось в голове Борка как результат долгих, бесконечно долгих разговоров с самим собой, которые он вёл четыре десятка лет — пока не убедил себя, что прав, что не только не оскорбил памяти старого друга — наоборот, оказал ему услугу, довел до ума его фантазии и этим сделал для человечества много больше, чем этот большой неуёмный сочинитель прекрасных историй с невероятным воображением, но совершенно оторванный от реальности... Да, он долго искал объяснение своей правоты — идиотская совесть всё никак не могла угомониться, её всё беспокоило какое-то сомнение, подозрение несправедливости, а что такое справедливость? Кто её вообще видел?
— Я не мог... — сказал Борк вслух, но белая маска Мириам снова исказилась в жестокой улыбке:
— Я знаю всё, о чём ты думаешь, не трудись болтать. Ты прекрасно научился врать за эти годы. Но своё обещание ты забыл. А ты клялся жизнью.
— Я... я не...
— Не так уж она тебе и дорога, верно? Твоя жизнь. В самом деле, зачем она, когда большая часть её была посвящена лжи и оправданию лжи с помощью новой лжи. Отдай её, Борк, в возмещение за нарушенную клятву.
— Как... как отдать... — просипел старик, хватаясь тощей рукой за горло.
— За всё надо платить, Леонард Борк. А я засвидетельствую: ты оплатил свой счёт.
Морщинистая рука разжалась и повисла, как полужёсткий манипулятор серворобота. Жилка на шее Борка перестала биться и трепетать. Светло-голубая Мириам покачала головой и растворилась в тенях, снова заливших мёртвое жилище.
***
Жизнь невероятным образом удалась. Удалась, несмотря на трудности, зависть, непонимание, убожество некоторых окружающих персонажей из рода недосапиенсов. Пётр Иннокентьев — фигура, а кто они? Шавки с газетных страниц, бубнилы из учёных советов, скучные собиратели истины по крошкам — они посрамлены и едва ли скоро отмоются от дерьма. Иннокентьев чувствовал себя молодым, полным сил, задора, жажды сражений и побед, какого-то движения вперёд. В коне концов, академику вовсе не положено навеки почить на лаврах — это только начало, открываются новые двери, и всё, всё ещё впереди!
Банкет устраивала жена — она дока в этих делах, всегда при академии, знает все мелкие нюансы. Гости подобраны как надо — никаких тебе брюзгливых морд, никаких дискуссий по научным вопросам, лёгкая непринуждённая беседа людей, вполне друг друга понимающих и в целом друг другом довольных. Виновник торжества среди них теперь — свой, надо усваивать привычки высшего общества...
Жена блистала, говоря сразу на трёх языках с иностранными гостями, и Иннокентьев решил дать себе пять минут отдыха. Всё-таки возраст — не шутка, да и шампанское давало о себе знать... Новоиспечённый академик вышел из банкетного зала в пустой прохладный холл, где гулко отдавались шаги, а оттуда нырнул в маленький кабинет, где они с женой переодевались, готовясь к торжеству. Маленький диванчик манил прилечь; Иннокентьев расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, облегчённо вздохнул, приготовился с размаху улечься — и замер с поднятой к вороту рукой и улыбкой довольства на лице: из зеркала за его плечом смотрел молодой мужчина, смуглый и усатый. И смутно знакомый.
На диванчик он всё-таки рухнул — ноги подкосились. Судорожно расстегнул ещё две пуговицы — воротник вдруг стал слишком узок. Сердце гулко ухало где-то в животе, руки дрожали, челюсть прыгала. Хватая губами воздух, чтобы спросить, как,