Я уставился на нее.
— Джордж додумался бы, что сюда заявятся в первую очередь. Так и вышло, сразу
* * *
Такси, которое я заказал из телефонной будки на углу, доставило меня к парадной двери дома Дэвиса за пять минут. Было около половины шестого, когда я направился по дорожке, по обеим сторонам которой в беспорядке валялся всякий хлам, к дому Дэвиса. Солнце почти зашло, тени удлинились. Из дома доносились звуки музыки: незамысловатая мелодия песенки Билли Холидея. Я постучал в забранную сеткой дверь. Никакого ответа. Постучал еще раз.
— Да?
Женский голос.
— Миссис Дэвис, — позвал я.
— Да?
— Это Мэттью Хоуп. Можно войти?
— Конечно. Проходите, — крикнула она.
Я открыл дверь и вошел в дом.
Миссис Дэвис сидела в гостиной, последние лучи заходящего солнца, с трудом пробивавшиеся в окно, едва освещали комнату и женщину, развалившуюся в обшарпанном мягком кресле, — должно быть, чудом уцелевшей реликвии из гаража ее мужа. Женщина одета в японское кимоно, расшитое цветами и перехваченное в талии ярко-красным плетеным поясом. Она не повернула головы, когда я вошел в комнату, дверь с сеткой с шумом захлопнулась за моей спиной. Женщина не отрываясь смотрела на проигрыватель, где крутилась пластинка Билли Холидея, как бы пытаясь глазами уловить каждый звук.
На краю стола, рядом с креслом, лежали разорванный пергаминовый пакетик и ложка с почерневшим углублением. На полу валялся шприц для подкожных инъекций. Пластинка закончилась. В комнате раздавалось только шуршание крутившегося вхолостую диска. Казалось, мое присутствие встревожило женщину. Обернувшись, она посмотрела на меня.
Кожа ее по цвету напоминала нерафинированный сахар: такой оттенок возник в результате смешения рас во многих предшествовавших поколениях. Карие, с влажным блеском, как черная патока, глаза глубоко запали. Высокие скулы, патрицианский нос и большой, благородно очерченный рот свидетельствовали о том, что когда-то она была красива, но бесформенное тело, покоившееся в мягком кресле, казалось болезненно-хрупким, а внимательно изучавшие меня глаза были мертвы.
— Привет, — произнесла она.
Стало почти темно, в комнате сгустились сумерки. Женщина даже пальцем не пошевелила, чтобы зажечь настольную лампу. Единственный звук, раздававшийся в комнате, был скрип иголки по заигранной пластинке.
— Ищу вашего мужа, — сказал я.
— Его здесь нет, — ответила она.
— Не знаете, где его найти?
— Нет.
— Миссис Дэвис…
— Пожалуйста, снимите пластинку, — попросила она, с трудом подняв руку и вяло указав пальцем на проигрыватель. Я прошел через комнату и выключил проигрыватель.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Мэттью Хоуп.
— Ах да, Хоуп.
— Заходил к вам на прошлой неделе…
— Да, да, Хоуп, — повторила она.
— С вами все в порядке?
— Прекрасно себя чувствую, — ответила она.
— Не знаете, когда вернется муж?
— Не могу сказать. Понимаете, он то приходит, то уходит.
— Когда ушел?
— Не знаю. То приходит, то уходит, — повторила она.
— Знаете, куда ушел?
— В армию скорее всего.
— В армию? Что вы хотите сказать?
— Понимаете, он ведь резервист. То и дело уезжает куда-то с резервистами, кому только это интересно? — сказала она, раздраженно махнув рукой, как бы давая понять, что ей и одной хорошо, но рука тут же безвольно упала на стол. — Сделайте мне одолжение, а?
— Конечно.
— Это уж очень сильная дрянь, приятель.
— Что вам нужно?
— Какая-то сильная дрянь. Немало стоит, но зато, приятель, полный кайф. Окажите услугу.
— Конечно.
Она кивнула, а потом, так и не успев сказать, какой же именно услуги ждет от меня, закрыла глаза, опустив голову на грудь, и унеслась в более высокие и разреженные слои атмосферы, чем те, где летали самолеты компании «Сануинг». Я посмотрел на нее. Дыхание неглубокое, но ровное. В комнате стало совсем темно, я с трудом различал во мраке ее силуэт. Включил настольную лампу, и в этот момент зазвонил телефон.
Я вздрогнул, резко обернувшись, будто у меня под ухом раздался выстрел. Звонок доносился из другой комнаты, видневшейся в распахнутую дверь, — очевидно, из кухни: в свете, падавшем из гостиной, смутно вырисовывались лишь раковина и холодильник. Телефон не умолкал.
— Все в порядке, — пробормотала женщина у меня за спиной. Телефон надрывался в тишине дома.
— Все в порядке, все в полном порядке, — повторила женщина и, сбросив оцепенение, безуспешно попыталась подняться, но тут же снова расслабленно опустилась в кресло. — Ух, — прошептала она, — вот это кайф.
Телефон снова зазвонил, потом наконец умолк.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказала она, посмотрев на меня с таким видом, будто только сейчас обнаружила мое присутствие. Она безвольно развалилась в кресле, свесив руки и вытянув ноги; полы кимоно распахнулись, обнажив бедра со следами уколов.
— Эй, окажите мне услугу, ладно? — попросила она. — Дайте стакан воды. Помираю просто от жажды.
Я вышел в кухню, нашел в сушилке чистый стакан, налил воды и вернулся. Она залпом осушила стакан, потянулась, чтобы поставить его на стол, но, так и не дотянувшись до стола, выпустила из рук. Я не успел подхватить стакан, он упал и разбился.
— У-ух, — сказала она, улыбнувшись.
— Вам лучше? — поинтересовался я.
— Все в порядке, приятель, — ответила она. — У-ух.
— Давайте немного побеседуем.
— Спать хочу, приятель.
— Еще рано, — возразил я. — Миссис Дэвис, постарайтесь точно вспомнить, что сказали Джорджу Харперу в то воскресенье, когда он приезжал к вам?
— Давненько это было, приятель.
— Не так уж давно. Попытайтесь вспомнить. Джордж спросил, где ваш муж…
— Угу.
— И вы сказали, что мужа нет, он на сборах.
— Там Ллойд и был.
— Что еще сказали Джорджу?
— Это все.
— Вы сказали, где ваш муж?
— С резервистами.
— Нет, куда уехал?
— Не знала куда.
— А куда он ездит обычно?
— В разные места, куда начальство велит.
— Какое у него подразделение? Военной полиции?
— Нет, нет.
— Тогда какое же?
— Артиллерийское.
— Какое именно?
— Откуда я знаю?
— Вы сказали Джорджу Харперу…
— Не знаю,
И белая женщина, жадно ласкавшая его.
— Откуда у вас эта картина? — спросил я.
— Погасите свет.
— Это нарисовала Салли Оуэн, да?
— Приятель, если хотите поболтать, погасите этот проклятущий свет.
Приподнявшись внезапно на кровати, Леона дотянулась до стоявшей на ночном столике лампы. Янтарный свет озарил постель. Часы на ночном столике показывали 5.50. Я опаздывал на рейс Восточной авиакомпании. Выключил верхний свет.
— Это нарисовала Салли? — повторил свой вопрос.
— Из «давнишних», — подтвердила Леона, утвердительно кивнув.
— Как эта картина оказалась у вас?
— Отдала нам.
— Подарок?
Леона опять кивнула.
— Она висит у нас еще со времен «орео».[31]
— Что?
— «Орео».
— Что это такое?
— Неважно, — пробормотала Леона.
— «Орео»? — повторил я.
Я вдруг вспомнил, как Китти Рейнольдс каждый раз спотыкалась на слоге «ор». Может, она хотела сказать «орео»?
Посмотрел на Леону.
— Расскажите мне об этом «орео», — попросил ее.
— Нечего рассказывать. Нет больше никаких «орео». Оно больше не существует, приятель.
— А что это было, когда существовало?
— Ничего.
— Это название чего-то?
— Послушайте, мне надо поспать, — сказала Леона.
— Что называется «орео»?
— Нет времени заниматься таким дерьмом, — заявила Леона, расслабленно откинувшись на подушку. — Это такие сладости, приятель. Такие сладкие, что и представить нельзя. — С трудом подняв руку, Леона указала на картину над своей головой: — Это Ллойд.
Я перевел взгляд на картину.
— И Мишель, — добавила она, кивнув, и улетела в страну грез вкушать эти необыкновенные сладости.
Глава 11
Ровно в девять часов утра в четверг из своего кабинета в Калузе я дозвонился до окружного армейского управления резервистов Южных штатов в Майами. Пытался дозвониться до управления накануне вечером из аэропорта, пока ждал рейса компании «Сануинг» в Калузу, но в управлении работал только автоответчик. Из записи узнал, что управление работает ежедневно с девяти утра до пяти часов, за исключением субботы, когда они работают до двенадцати. Воскресенье — выходной. Сейчас на мой звонок ответила женщина. «Капрал Дикинсон у телефона», — представилась она. Я объяснил, что разыскиваю сержанта резервистов по имени Ронни Палмер, надеюсь, мне помогут найти его. Дикинсон попросила немного подождать.
— Сержант Палмер слушает, — раздался в трубке мужской голос.
— Сержант, с вами говорит Мэттью Хоуп. Я адвокат и представляю интересы Джорджа Харпера.
— Да, сэр?
— Вы знали мистера Харпера в годы его службы в армии?
— Да, сэр.
— Насколько мне известно, Джордж звонил вам несколько недель назад, когда был в Майами. Очевидно, в воскресенье, пятнадцатого ноября. Вспоминаете?
— Да, сэр, он позвонил мне домой.
— А не помните, о чем разговаривали?
— Сэр?
— Припомните хотя бы, на какую тему шел разговор?
— Ничего особенного, как обычно, сэр. Мы с ним служили в Германии, Джордж спрашивал, как поживаю, чем занимаюсь и так далее.
— Он случайно не интересовался артиллерийским подразделением?
— Да, интересовался. По правде говоря, я тогда удивился. Понимаете, в Германии я занимался вербовкой новобранцев, служил в этом управлении. Вот почему мне известно, что Джордж проходил службу в армии на особых условиях. Вам известны эти условия, сэр?
— Не совсем.
— Так вот, если человек идет добровольцем на военную службу, он, как правило, подписывает контракт сроком на шесть лет: четыре года действительной службы и два — в резерве. А у Джорджа… все это проходило немного сложнее. Сейчас все объясню. Когда Джордж отслужил четыре года действительной службы, он возобновил контракт еще на три года. И я как раз помог ему остаться в Германии, постарался, чтобы он не попал в какую-нибудь «горячую точку». А потом, когда Джордж вернулся из Германии домой, за ним не было никаких задолженностей, это означает, что ему не надо являться как резервисту на сборы. Вот это-то меня и смутило.
— Кажется, не очень вас понял, сержант.
— Так ведь Харпер расспрашивал меня, может ли парень, который проходил действительную службу в военной полиции, заканчивать свою службу в артиллерии запаса.
— И что вы ему ответили?
— Я сказал, что это вполне возможно. Здесь, в Майами, нет соединений военной полиции для резервистов. Поэтому если парень проходил действительную службу в военной полиции, то его могли перепрофилировать и направить в одну из частей, расположенных здесь, в Майами. Полевая артиллерия — одна из таких частей. Полевой артиллерийский дивизион семь дробь девять.