В тени сделалось прохладно. Я отошёл от ракиты и лёг на горячий песок. Ко мне подошли Калимулла, Ибрагим и Галимджан. Вытянулись рядом со мной. Они вволю наплавались, дышат тяжело. От их мокрых тел веет холодом и запахом реки. Все трое переглядываются и помалкивают. Но я догадываюсь, что привело их ко мне. Сейчас станут меня уговаривать уйти вместе с ними подальше от деревни вниз по Ушне: там сподручнее глушить рыбу — никто не увидит. И Рахили как раз не видать поблизости.
Я не дожидаюсь их уговоров. Вскакиваю с места, командую:
— Пошли!
Мы разбросали сухие ветки под ракитой, где я только что сидел, вытащили корзину с нашими «боеприпасами».
Галимджан, раздвигая камыши, шёл первым, прокладывал дорогу. Мы двинулись за ним, слегка пригибаясь, оглядываясь по сторонам, чтобы нас никто не заметил. Река осталась позади. Я иду не прячась. В этом нет нужды. Я заметил, что Рахиля стоит и глядит нам вслед. Смешно смотреть, как мальчишки крадутся, с опаской озираясь. Никто не видел её, кроме меня. А мне почему-то приятно, что нам не удалось уйти от неё незамеченными. Осторожно прикасаясь рукой, я раздвигаю длинные стебли розовых цветов и углубляюсь всё дальше и дальше в заросли. Вскоре камыши поредели. Ушна, будто не желая с нами расстаться, круто прогнувшись, серебряной лентой опять легла перед нами. Здесь она пошире, а берега пологие. Вода на этом месте необычайно чистая. У самого берега, где нависают плакучие ивы, куда не попадают лучи солнца, Ушна задумчивая и таинственная — не поймёшь, глубоко здесь или мелко.
Мне становится грустно, что Рахили нет с нами: мы видим эту красоту, а она не видит; нам легко и радостно, а она не испытывает нашего восторга. Но разве скажешь об этом мальчишкам? Не поймут. Смеяться станут. Странно, кто это выдумал, что девчонке нельзя дружить с мальчишками? Какая глупость!
Я стараюсь отогнать беспокойные мысли. Не рано ли думать обо всём этом? Тебе всего только пятнадцать, Гильфан! В сущности, ты ещё мальчишка. Играй со сверстниками в запуски, ходи на рыбалку. Погляди, какая красота вокруг. Можно ли грустить, когда кругом всё так хорошо!
Галимджан хорошо знал впадины и мели Ушны. Он, оказывается, заранее наметил, где можно забросить крючок с наживкой, а где лучше сачком половить. Он показал нам глубокий синий омут, в котором вода почти стояла.
— Здесь будем глушить, — сказал он.
— В деревне могут услышать, — усомнился кто-то.
Галимджан оглянулся вокруг, подумал и махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы долго шли не останавливаясь, всё отдаляясь и отдаляясь от Апакая. Со стороны мы, наверно, похожи на перекочёвывающее племя индейцев. Головы у всех покрыты зелёными, сделанными из лопухов, шляпами.
Наконец мы добрались до свалившегося в реку старого и высохшего дерева, которое и после смерти цепко держалось окостеневшими корнями за родной берег. Галимджан обернулся ко мне и спросил:
— Может, здесь остановимся, Гильфан-абый? Течение здесь было спокойное, почти незаметное. К ветвям поверженного дерева, погрузившегося в воду, пристали пучки травы, сучья, древесная труха и всякий мусор. В таких местах всегда много рыбы.
Галимджан бросил в воду заряд. Все кинулись в укрытие. В этот момент до меня явственно донёсся голос Рахили: «Отдайте мою корзину! Куда вы её дели?» Оглянувшись, я застыл на месте. Не сразу поверил своим глазам. По краю берега шла Рахиля. Она быстро приближалась к тому месту, откуда мы только что кинулись наутёк. Кажется, подумала, что мы убегаем от неё: ускорила шаги, в голосе дрожь — вот-вот заплачет. Она уже поравнялась с поверженным деревом, засохшие ветви которого лежали в воде. Сейчас громыхнёт взрыв, и тогда…
Я кинулся назад. Увидев меня, Рахиля замерла, вытаращив от удивления глаза. Наверно, вид у меня был страшный. Может, она подумала, что я собираюсь её ударить. Я схватил её за руку и рванулся вместе с ней в заросли. Но споткнулся, и мы кубарем скатились в глубокую канаву. Едва Рахиля раскрыла рот, чтобы гневно закричать на меня, голос её потонул в оглушительном раскате.
У нас над головой что-то тяжко ухнуло, и в канаву скатилось несколько увесистых мокрых камней, мне на голову, плечи упали ошмётки чёрного речного ила, похожего на мазут. Рахиля вскрикнула, рванулась, чтобы вырваться и убежать. Но я сильнее придавил её к земле, заставил лежать. Она всхлипнула и замерла. И в этот момент раздался второй взрыв, сильнее первого…
Мимо нас с топаньем пробежала к реке ватага ребят.
Рахиля сидя утирала слёзы и отряхивала с волос мусор.
— Откуда ты взялась? — грозно спросил Галимджан, появившись вдруг над нами.
Он стоял на краю канавы и, пригнувшись, рассматривал нас, облепленных грязью.
Рахиля окинула его презрительным взглядом.
— Взялась вот! Не твоё дело…
Слегка отклонившись назад, она посмотрела на меня удивлённо и испуганно, будто только что увидела. Хотела резко встать, но вскрикнула и, схватившись обеими руками за колено, опять опустилась на траву.
— Что с тобой, Рахиля? — спросил я, бросившись к ней.
Я протянул руки, чтобы помочь Рахиле подняться, но в последний момент чего-то испугался и не прикоснулся к ней. Скорее всего, меня заставили оробеть её глаза, широко раскрытые, устремлённые на меня в упор. Они были полны слёз.
— Что случилось? — снова спросил я.
— Ничего! Пусть тебя это не беспокоит!..
— А почему же ты плачешь?
— И не думаю.
Закусив губы, Рахиля встала. На её побледневшем лице было страдание. Но она не застонала. Сильно хромая, пошла по тропинке. Вскоре её силуэт пропал среди камышовых зарослей и тальника.
Я подошёл к берегу и смотрел со стороны, как мальчишки вылавливают руками оглушённую рыбу. В другое время, может, я и сам бы разделся и плюхнулся в воду, шарил бы под корягами рукой и выбрасывал на берег добычу, а сейчас мне всё это было неинтересно. Досадно как-то стало от всего, что мы творим. Ребята восторженно кричали, визжали, если кому-то удавалось ухватить за жабры рыбу покрупнее. Меня их голоса почему-то стали раздражать. Мне вдруг почудилось, что я неожиданно сделался взрослым. Подумалось, что мои сверстники в этот момент где-то в другом месте заняты иными делами, куда более важными.
Я с силой пнул корзину. Она вместе с нашим добром свалилась к воде. Я обвёл строгим взглядом ребят, изумлённо вытаращившихся на меня, и тоном взрослого сказал:
— Эй, пескари, ну-ка, вылазьте из воды! Пора домой!
В этот момент из-за камышей появился высокий человек в поношенной красноармейской форме. Его скуластое лицо и руки были коричневы от загара. Приблизившись, он поздоровался и внимательно оглядел нас. Присел на ствол поваленного дерева и, ударяя прутиком по сапогу, спросил:
— Из какого вы аула, ребятки?
Я хлопнул себя по груди, ткнул кулаком Калимуллу, кивнул на Ибрагима:
— Мы из Донбасса, абый.
— Они в гости приехали, Харис-абый, — уточнил Галимджан.
— Вот как, гости, значит… — Сердитое лицо незнакомца смягчилось. — Остальные все апакайские?
Галимджан кивнул.
— А ты, братишка Галимджан, показал приезжим ребятам свои родные места?
Галимджан отрицательно покачал головой, потом буркнул, потупясь:
— Нет ещё, не успел.
— Надо было с этого начинать. Тогда бы всё успел. Ну ничего, лучше поздно, чем никогда. Теперь покажешь, — сказал Харис-абый, добродушно улыбаясь. Его морщинистое лицо разгладилось, и он показался мне совсем молодым.
В ивовых зарослях время от времени робко щёлкала и попискивала пеночка, прощалась с клонящимся к горизонту солнцем. Накалясь за день, оно расплавилось и растеклось алым заревом в полнеба. В прибрежных кустах щебетали и возились воробьи, перепрыгивая с ветки на ветку, — устраивались на ночлег. Где-то вдалеке, у леса, куковала кукушка.
Харис-абый встал и, приставив ко рту ладони, закричал по-мальчишески задорно:
— Эге-ге-э-эй!!!
Ему троекратно откликнулось эхо, перескакивая с одного берега Ушны на другой.
— Эх, хороша наша сторонушка! — сказал красноармеец. — Если бы от меня зависело, каждый уголок здесь, каждый кустик, каждое деревце я бы сохранил навечно такими, какие они сейчас. Однако… — его взгляд задержался на Галимджане, — как вы ловите рыбу, джигиты? Не мордушкой ли?
— Не, мы без мордушки обходимся, — сказал, горделиво выпячивая грудь, Ибрагим.
Галимджан ткнул его в бок, чтобы он помалкивал. Но тот, дурень, видать, ничего не понял.
— А чем же, удочкой? — спросил Харис-абый.
— И без удочки! — воскликнул Ибрагим.
— Вот это да! Странно…
— Лезем в воду и собираем руками. Она сама наверх всплывает, говорит: «Пожалуйста, хватайте нас и варите из нас уху!»
Мальчишки засмеялись. Им понравилась шутка Ибрагима.
— Так-так… глушите, значит?
— Глушим.
У самого берега, слабо пошевеливая хвостами, трепыхалось несколько полуживых рыб. Над рекой низко проносились ласточки. Чуть прикоснувшись к воде грудкой, взмывали кверху. В их тревожном щебете мне послышался укор.
Харис-абый подошёл к краю берега, стал вглядываться в воду. Потом перевёл взгляд на нашу корзину. На его лбу опять пролегли строгие морщины. Он вернулся к упавшему дереву, сел и начал разуваться.
— Рассказать вам кое-что? Будете слушать? — спросил он, медленно разматывая портянку.
— Расскажите, Харис-абый! Расскажите!.. — раздались голоса со всех сторон.
Мы даже забыли про рыбу. Приблизились к нему, расселись — кто на коряге, кто на камне, а кто просто на траве.
Харис-абый опустил ступни в воду, поболтал ими.
— Вы думаете, я стану рассказывать про военную службу? Ничего подобного. Послушайте-ка лучше вот о чём… — Харис-абый внимательно оглядел нас.
В его погрустневших глазах я заметил укор. Мне сделалось неловко, и я отвернулся. Уж лучше бы он начал кричать на нас, ругаться последними словами, чем этак смотреть, как на лоботрясов и бездельников, не знающих к чему руки приложить.
— Поглядите во-он туда. Видите старые постройки? — сказал Харис-абый, показывая рукой за луга, раскинувшиеся по ту сторону реки. — Левее от них среди сосен — большой розовый особняк. Видите?..
— Это имение бывшего помещика Фадеева, — заметил Галимджан, решив блеснуть своей осведомлённостью.
— Верно, — подтвердил Харис-абый. — Фадеев это имение уже позже купил у доктора Бланка. Но не это важно… Сюда часто приезжал на лето… Кто вы думаете? Володя Ульянов. К доктору Бланку, к своему деду.
— Ленин? — вырвалось у меня.
— Да, тот, который спустя много лет стал Лениным.
— И он, может, стоял на этом самом месте, на котором сейчас стоим мы?
— Конечно. Когда он был мальчиком, ходил по берегам Ушны с удочкой. А позже, когда уже стал студентом, его сослали сюда царские власти. И тогда на тихом, безлюдном берегу Ушны он мог уединяться с книгами.
Харис-абый с упрёком посмотрел на Галимджана. «Ты, оказывается, даже об этом ещё не поведал своим гостям!» — говорил его взгляд. Он рассказывал тихим, глуховатым голосом, а мы слушали, позабыв, ради чего пришли в этакую даль.
Оказывается, когда-то Володя Ульянов, как и мы, ходил по этим местам. Он научил местных ребятишек играть в городки и в лапту. В Ушне он купался, валялся на горячем песке. Наверно, эти берега, и сочный зелёный луг, и вон те старые сосны хорошо помнят резвившегося здесь юношу с рыжеватыми волнистыми полосами. Умели бы они разговаривать, сколько интересного могли бы нам поведать!..
Заворожённо смотрим мы на две склонившиеся друг к другу сосны, что возвышаются над лужайкой. Может, Володя Ульянов спускался к этому месту вон по той тропинке, еле приметной полоской виднеющейся среди травы? Может, прилегши на этой лужайке, на которую солнце так обильно льёт свои лучи, он предавался великим светлым думам? Может, как раз на этом месте он встречался с крестьянским сыном Бахавием, который, сдвинув на затылок шапчонку, рассказывал ему о своём житье-бытье, певал свои грустные песни:
Жёлтые-прежёлтые цветочки,
Скошенным цветам уже не встать.
Да и сам засохнешь, пожелтеешь,
Как тебя погонят воевать.
Жёлтые-прежёлтые цветочки.
Пожелтеет стебель до конца.
Холодно да голодно сироткам,
Девяти сироткам без отца.
Харис-абый примолк, задумавшись. Никто из нас не произнёс ни словечка, чтобы не спугнуть его мыслей. Слушали бы и слушали его. Уже солнце на треть погрузилось в мутное облако, затянувшее горизонт. Над нами, противно попискивая, вились комары. Мальчишки шлёпали себя по коленям, по щекам. Но никто не вспомнил, что пора собираться домой. Пока доберёмся до Апакая, совсем стемнеет.
— Да-а, — вздохнул Харис-абый. — Я тоже был таким же мальчишкой, как вы. Любил бродить по тропинкам. Хотелось узнать про каждую, куда она уводит. Но, по правде говоря, ни мне, ни моим сверстникам некогда было слоняться без дела. Мы не придумывали нелепых затей, — он многозначительно посмотрел на нас и кивнул на вяло шевелящуюся у берега рыбу. — Мы отправлялись в лес и собирали щавель, ягоды, грибы. Для всего села собирали. Больше нечего было есть… Однажды, в 1922 году то было, крестьяне с нашей округи собрались в поселковом Совете и написали письмо Ленину. О том, какой они видят жизнь в будущем, о своей верности Ильичу написали… А спустя два года, ребята, в тот день, когда умер Ленин, в том самом помещении меня приняли в комсомол. Мне тогда исполнилось четырнадцать лет.
Тени от деревьев всё удлинялись. Ушна потемнела. Стало прохладно. Силуэты деревьев резко выделялись на фоне оранжевого и постепенно меркнущего неба.
— А что потом было, Харис-абый? — спросил Галимджан.
— Хочешь знать, что потом было?.. Вскоре я уехал в Казань. Там поступил на завод и получил специальность. А потом, желая остаться верным заветам Ильича «учиться, учиться и учиться», поступил на рабфак. Служил в Красной Армии. Недавно демобилизовался… Вчера приехал в отпуск. Обычно человек по приезде обходит самых близких друзей. И вот я сегодня с самого утра брожу по окрестностям, любуюсь родными местами. И мне кажется, что Ленин, гуляя по этим местам, думал про то же, испытывал такие же самые чувства. И, конечно, он никогда не думал, что кто-нибудь с недобрыми намерениями занесёт руку на эту красоту, которой славна наша сторонушка.
— Что ж он… и рыбу не ловил? — буркнул Ибрагим, потупясь.
Брови Харис-абыя сомкнулись над переносицей.
— Ловля ловле рознь, — сказал он строго. — Красоту земли надо беречь, ребята. От нас зависит, какою в будущем станет наша земля.
Харис-абый не торопясь обулся и, не сказав больше ни слова, зашагал вдоль берега.
Мы пришли в Апакай, когда уже стемнело. Я перво-наперво заглянул в комнату Рахили. Рахиля была уже в постели. А моя мама сидела на краешке её кровати и что-то рассказывала. Наверно, что-то смешное. На лице девочки блуждала улыбка.
Увидев меня, мама сказала, что Рахиля сегодня упала с дерева и сильно расшибла коленку. И тут же принялась ругать нас за то, что целый день пропадаем невесть где. Строго-настрого наказала не лазить на деревья.
— Рахиля вот не слушалась, теперь лежит с распухшей коленкой, — сказала она. — Я ей распаренный подорожник приложила и перевязала накрепко. Сейчас горячим чаем поить буду, с мёдом и мятой…
Рахиля покраснела и отвернулась к стене. Стыдно стало, что солгала. Но я в душе благодарил её. Расскажи она всё, как было, — представляю, как бы нам сейчас влетело.
Я повернулся и пошёл из комнаты.
— Завтра дедушка Галимджана едет на сенокос. Если хочешь, отправляйся с ним, — сказала мама вслед мне.
Я кивнул.
Утром меня разбудили чуть свет. У ворот уже стояла подвода, на неё складывали косы и грабли.