Хотя, если честно сказать, и спецзаводы, и их номерные смежники переусердствовали и что-то уж больно много натащили труб — взглядом не охватишь, — многовато, даже чересчур. Считай, кругом-бегом двадцать железнодорожных составов чистой нержавейки скопилось — все пути-проходы вокруг атомной станции загромоздили! Как говориться, заставь дурака, он и в ум себе не берет, что сама труба, считай, веса не имеет, а объем у нее — особенно у большого диаметра — будь здоров какой. Короче, на работу Куропаткину на служебной “Волге” не проехать, приходится пешком добираться, под вагонами пролезать. А добрался до кабинета — и в окно не глянуть, весь средне-русский трогательный такой пейзаж испоганили — повсюду грузовые вагоны стоят, а в них эти трубы из чистой нержавейки валяются.
К тому времени РСУ-61 — единственное в России управление, профессионально ремонтирующее атомные объекты, монтажники которого, даже нажравшись, вполне могут отличить первый контур водо-водяного атомного реактора от второго контура, во главе с Гендиректором господином Мутруком полностью закончило косметический ремонт все той же Чудаковской атомной электростанции и подняло нездоровую бучу, требуя оплату за свою кромешною работу. Господин Мутрук, так и не поймав белобрысую шельму Ланчикову, на которую перевел все стрелки господин Детский, взбесился и твердо решил завязать с атомной промышленностью. Экземпляр же Правительственного Постановления о капитальном ремонте Чудаковской АЭС, присланный фельдегерьской службой Кремля, в котором воплотилась большая государственная забота о численной сохранности и здоровье народонаселения и сопутствующего подрастающего поколения, господин Мутрук в приступе дикой ярости порвал на мелкие кусочки и выбросил в унитаз.
После этих безответственных порватушек на базе РСУ-61 было срочно создано Общество с ограниченной ответственностью. Новое предприятие было зарегистрировано в Химкинском центре содействия малому бизнесу, и тут же все 6132 атомных монтажника перешли на клепку пивных жбанов.
Новое жбанное предприятие, название которого теперь состоит даже не из букв, а из трех ухмыляющихся рожиц — ООО “JJJ”, получило банковские реквизиты, учредительные документы и стало подыскивать пивных партнеров. И тут в химкинскую баньку опять причапал господин Куропаткин и стал канючить и пихать в нос господину Мутруку пачки железнодорожных накладных, свидетельствующих о гигантском заторе на узловой станции Чудаково. Громко взывая к совести атомных ремонтников, господин Куропаткин стал настойчиво убеждать их, что не только перед Богом, но перед всем русским народом они обязаны произвести капитальный ремонт атомных реакторов, иначе всем кранты. При этом Куропаткин клятвенно и даже торжественно заверял, что капитальный ремонт Чудаковский АЭС в корне отличается от уже законченного косметического ремонта той же станции тем, что тут с зарплатой атомным монтажникам никаких задержек не будет.
Но ничего у Куропаткина не вышло, хотя тут и Андрей Яковлевич Детский весь вечер из собственных ручек парил Игоря Дмитриевича господина Мутрука, и сам Куропаткин тоже не с пустыми руками в баньку заявился. Но тертый атомный ремонтник господин Мутрук уперся рогами и послал всех:
— Раньше эта ваша проклятая Чудаковская атомная электростанция взорвется или позже — мне теперь до лампочки. Я сам облученный-переоблученный и уже три раза подохнуть должен, а вот живу, парком дышу и только на себя удивляюсь. Да не только я один — все мои шесть тысяч сто тридцать два горе-монтажника светятся в темноте, а значит чему быть — того не миновать. Пусть уж лучше мы все вместе на тот свет отправимся, чем я буду перед своими работягами из-за вас, шаромыжников, опять краснеть. Теперь — слава Богу! — у меня такого вида деятельности, как ремонт атомных электростанций, в новом уставе ООО “JJJ” вообще не записано. А значит по закону ни в какие реакторы мои монтажники лезть не имеют права. Так что чао-какао!
11.
Сперва, конечно, господа Детский и Куропаткин пришли в ужас. Особенно Андрей Яковлевич убивался — мало того, что он лишился небольшого, но очень приятного процентика за капитальный ремонт Чудаковской АЭС. Но Андрей Яковлевич только что из Бровар перебрался в Москву, подальше от чернобыльской радиации, обустроился чуток, квартирку обставил, дачку возле подмосковной Десны-речушки у своего старого друга телеписателя Ужимкина стал приторговывать, и тут — на тебе! Скоро опять придется бежать, куда глаза глядят, от мирного атомного взрыва.
“Плохо дело”, — решил тогда господин Детский и тут же приехал посоветоваться со старым специалистом по Третьей мировой войне академиком Бобылевым — на когда же ему билеты на поезд брать и в какую сторону багажный вагон заказывать. Если радиоактивное облако полетит на север, то Андрей Яковлевич предусмотрительно помчится со своей женушкой на юг, облако на запад — Детский рванет на восток и т.д., пока радиацией насквозь вся земля не пропитается. Тогда, считай, все — приехали.
И так разволновался господин Детский, что зачастил в Грайвороновский полуподвальчик, над которым вывеска “Ремонт босоножек”. Приезжает он сюда с раннего утра, а у академика Бобылева обычно уже сидит директор Чудаковской АЭС господин Куропаткин и водочку пьет и все о капремонте толкует. Андрей же Яковлевич рядом присутствует и все в затылке чешет, да за ушами почесывает.
— Не волнуйся ты так, Андрей Яковлевич, — все успокаивает знатного банщика академик Бобылев. — Если ты в парилке шайку воды на камни горячие плесканешь, то сможет ли хоть одна пылинка — радиоактивная она или нет — на раскаленные камни на эти сесть?
— Не может ни в коем разе! — подтвердил банщик.
— Точно так же и на Москву тепловая воздушная шапка надета. Как во времена Чернобыля тепловая завеса уберегла нашу дорогую столицу от радиации, так и от грядущей Чудаковской катастрофы мы тоже убережемся, и ее переживем. Так что, Андрей Яковлевич, не гони мыльную пену — ни урановый ветер, ни кобальтовый дождь нам в Москве не страшен.
— Раз атомного взрыва нам, москвичам, нечего бояться, тогда нужно срочно все это хозяйство толкнуть! — вдруг осенило господина Детского.
— Что толкнуть? — не поняли сперва атомщики.
— У тебя же, Куропаткин, возле атомной электростанции ржавеет двадцать составов нержавейки! Это на 600 миллионов долларов! Сунем на таможне тысяч тридцать, а мало будет — так и все пятьдесят тысяч долларов в зубы — и лети вперед наш паровоз — загоним контуры за рубеж!
— Так и надо сделать! — сообразили, наконец, и упертые атомщики. — Но где эти пятьдесят тысяч долларов взять? — задал риторический вопрос директор Чудаковской АЭС. — У меня ведь уже больше года, как весь доход от атомного электричества уходит на штрафы за простой вагонов. Зарплату персоналу не плачу. Скоро эти СИУРы (старшие инженеры по управлению реактором) мне такую пакость подстроят, что лучше бы мирный атом сам по себе взорвался.
— Тут, дорогой ты наш Андрей Яковлевич, не все так просто, — остудил пыл профессионального посредника академик Бобылев. — Эта нержавеющая остнастка реакторов принадлежит не нашему дорогому другу господину Куропаткину, а чурбакам из “Центратомсоюза” — они на нее лапу наложили. А на каком стратегическом товаре стоит государственный гербовый гриф, тот товар вообще никакой продаже, а тем более экспорту не подлежит. Так что, как ни крутись, придется тебе, господин Куропаткин, самому вместе с персоналом водо-водяные контуры заменять.
— Ты, Бобылев, хоть и академик, но чистый теоретик. Атомную электростанцию ремонтировать — это тебе не нервюры выпиливать в твоем гараже! Тут особые навыки нужны, а у меня люди от бескормицы с ног валятся! — возразил Куропаткин.
И тут господин Детский Андрей Яковлевич, в предчувствии гигантского посреднического процента, взорвался почище атомного реактора:
— Сотрем, смоем в лохань этот гриф! Хозяйственным мылом намажу печать — она и слиняет с листа, словно ее и не было никогда. Растворим кислотой, вспугнем грифа, птицу заморскую, она сама взлетит! Отберем нержавейку у “Центратомсоюза” и по бартеру выменяем ее на мазут — я хоть сейчас поставлю им из Сургута 10 миллионов тонн, а мало будет — и все 20 миллионов тонн! Пусть только скажут, куда вертушки (топливные составы, ударение на “у”) присылать. (Андрей Яковлевич торгует виртуальным мазутом — меняет его на продовольствие, поэтому никаких проблем с генеральными поставками наливных грузов у него нет). А если тебе, Куропаткин, еда нужна для голодающего персонала — так ты об этом прямо скажи, не менжуйся. Махнемся с тобой не глядя — ты мне нержавейку, а я тебе зерно урожая пшеницы будущего года со всей Ставропольской области. Бланки с печатями у меня в портфеле лежат, остается только договор пограмотнее сварганить. Или того лучше — нержавейку заложим в банк под кредит, на кредитные деньги ее же выкупим и тут же продадим за доллары. Рубли пусть повисят на счету, ничего с ними не сделается, а потом все инфляция сожрет!
— Погоди, Андрей Яковлевич, не тараторь! Погоди ты… — хотел было вставить слово академик Бобылев, но господина Детского не остановить:
— Обменяем нержавейку на долги по зачетам за электричество! Дайте мне на часик-другой парочку государственно-частнобанковских векселей — я это дело мигом проверну! А как только реакторная остнастка попадет ко мне, я ее тут же пароходами на Кипр — оформлю ее как учебное оборудование для уроков химии в Эфиопских школах! Разницу поделим! В Конго! Там влажность, там ливни тропические! В Нигерии нержавейка дороже золота! А жулики покруче нас с вами! Мосье Мудаффи спит и видит, как въехать в атомный век на белом коне!… — господин Детский был вне себя.
— Не лезь ты поперек батьки в ядерное пекло! — остановил, наконец, зарвавшегося банщика господин Куропаткин.
Но нетерпеливый Андрей Яковлевич от предвкушения гигантской наживы весь дрожал.
— На что выкупить? На что выменять? Разве что на твои простыни да на мочалки , — усмехнулся академик Бобылев и вдруг подумал: “А я-то чем хуже? На старости лет оказался в полной нищете. И все забочусь об общественной пользе, об этих наглых дармоедах. Довольно! Хватит мне от голода пухнуть! Надо бы мне самому эту сделку с нержавейкой провернуть через мое предприятие “Ольгу и Елену”. А все моторы внутреннего сгорания я потом, не на пустой желудок, переведу на магниевое топливо. А то опять програйвороню я все водо-водяные контуры, а господа банщики наживутся на стратегических грабежах”.
Таким образом, академик всамделищной Академии наук Бобылев Валерий Валерьевич оказался весьма сложной натурой — вроде бы решил он бороться точечным авиамодельным террором против “грязнохватов”, а в то же время сам возмечтал стать одним из богатеев. Одним словом, академик Бобылев тоже наш человек. А наш человек — существо сложное и непредсказуемое. Вроде от честности его распирает, и живот от голода подвело, и все-то он о Столыпине спорит и стаканом пустым размахивает. А глядь — на другой же день столько набизнесует, что не знает, куда девать бабки. Только что наш человек на трамвае трясся до Шаболовского метро и все о земстве, и о судьбе Второй Мумы размышлял, или бомбил ночами возле трех вокзалов, досужниц развозил по клиентам. А вот уже летит наш человек на собственном реактивном самолете в Ниццу скупать французское Средиземноморье. И уже забыл наш человек, как о страшном сне, и о Столыпине, и о земстве, и Второй Муме, и теперь в голове у него только одна мысля вертится — чтобы вокруг его французского поместья было бы поменьше русских соседей. Теперь пугается он, вздрагивает всем телом, едва издали через высокий кирпичный хоть одно русское слово заслышит. Вроде только что в “Жигулях” ему сзади кастетом по черепушке стучали, нож к горлу приставляли, чтобы ночную выручку отнять — и ничего наш человек не боялся, а напротив — сам в драку лез. А тут страх его пробрал, и воротит нашего человека от всех этих распальцовочных дел. Отдохнуть ему хочется и забыть всю эту блатную муть, и пожить, наконец, по-человечески. А где слышится русская речь, теперь для нашего человека жизни человеческой нет. Только куда ты, милый, от наших людей денешься? Во французской-то Ривьере французов почти не осталось…
Андрей же Яковлевич вдруг почуял такой острый запах “зелени” — аж голова у него закружилась, и завертелся банщик и так, и эдак. И нет никакого сомнения, что все равно изыскал бы господин Детский очередной способ проплаты за нержавейку без копейки живых денег. И в чапчаховской таможне наверняка нащупал бы Андрей Яковлевич концы, и по широте душевной даже самого господина Куропаткина в долю бы взял — хрен с ним, с Куропаткиным, поживи напоследок и ты! — ведь эта нержавейка как раз у него во дворе валяется, и тут, как ни крути, без Куропаткина не обойтись. А через Ужимкина — ведь телеписатель сидит, как падишах на пенорезине, как раз в “Центратомсоюзе” — решил Детский всучить им же, блин, Центратомсоюзовцам, их векселя. А выкрутить векселя по старинке опять-таки через Южно-Сибирскую ж.д., — бизнес-план рождался у господина Детского в голове на живую нитку.
Но в “Центратомсоюзе” чурбаки упертые попались — векселя-векселями, но валютный откат подавай им налом и обязательно вперед, а безналичку рублевую тоже проводи по счетам. И хотя цену на нержавейку держат они еще старую, фондированную цену (ведь не круглые же они там идиоты, а просто трусы и негодяи), сами засвечиваться не хотят.
Поэтому без серьезных денег ничего ни у академика Бобылева, ни у мелкого мазутного афериста Детского, ни у горе-атомщика господина Куропаткина не получается. Вынь да положь налик — уперлись ядерные чиновники и все тут. Налик — для них святое. А иначе какой же смысл во всех этих капитальных атомных ремонтах?
Но где взять ученым денег хотя бы в долг? У Бобылева кроме гениальных идей и старого гаража — ничего нет, а без залога кредит в банке не получишь. Да и любому банковскому клерку с первого взгляда ясно — давать взаймы ослабленным радиацией ученым ни в коем случае нельзя, не успеют академики прокрутиться, проволынят, у них ни жадности, ни сил на это мировое кидалово не осталось. Деньги повиснут, должников пристреливать придется, а вся эта стратегическая дрянь перейдет в собственность банку и будет опять лежать в вагонах и не ржаветь. А тут еще, как на зло, действительно какой-нибудь атомный реактор рванет, радиация взлетит до черных небес, и аварийные работы придется проводить банку за свой счет.
И хотя светит тут 600 миллионов долларов минус дурацкая липовая фондированная цена на нержавейку, но светят эти доллары как солнце на японском флаге на фешенебельном универмаге Мицукоши в Гиндзе, Токио. Раз денег нет, то их нет. А без денег ни в рай не попадешь, ни в Японию не слетаешь. А слюнки текут, идет, ох, как идет слюновыделение у господина Куропаткина, и у академика Бобылева тоже слюна закапала, а про Андрея Яковлевича и говорить нечего — бедняга давно уже весь слюнкой изошел. А первый и второй водо-водяные контуры как лежали в составах, так и лежат у ворот Чудаковской АЭС. Хоть свисти, хоть дуй в них — или подбери себе по губе и наигрывай на нержавейке, словно на концертном гобое.
И вот опять с самого раннего утра собрались трое деловаров и обсуждают, толкут воду в ступе. Как же им изловчиться и всю эту водо-водяную канитель выкупить за пару рублей. Ведь мосье Мудаффи — как горячо утверждает господин Детский — уже не 600 миллионов долларов — целый миллиард готов отвалить, только приклепать бы эти трубопроводы и контуры к своему бетонному логову. Ведь если все наладить по уму, то прямо на выходе из личного бомбоубежища мосье, как на конвейере родного закрытого города Челябинска-38, одна за другой бомбочки пойдут — то атомная, то нейтронная, а то раз! — и водородная бомбочка проклюнется. Господин Куропаткин с превеликим удовольствием — хоть сейчас! — готов бросить эту чудаковскую атомную развалюху — обрыдла она ему, прости Господи, до чертиков! И не прощаясь, по-английски проститься со всеми дистрофиками-СИУРами и на годик-другой, а так хотелось бы, что и на все три года — на сколько понадобится, — отправиться в служебную командировку в северную Африку. Зря говорят, что там климат плохой, очень жаркий. Климат, господа, зависит только от суточных, а мосье Мудаффи на суточные не скупится. За два, за три наживных годика господин Куропаткин все подскажет и все объяснит этим воинственным северо-африканским недоумкам. И верблюдо-макаки под руководством Куропаткина так соберут эти водо-водяные примочки, так сварганят, что любо-дорого будет посмотреть. И тогда ждите бывшие проклятые империалисты гостинца. Но тут уж ничего не поделаешь — не мы, так другие — никуда от прогресса все равно вы не денетесь. А ведь мы-то все-таки гораздо лучше, чем другие, гораздо миролюбивее.
12.
И тут раздались звонки в двери, потом стук, а следом тяжелые и хамские удары ногами в жесть.
Академик Бобылев жестом прервал очередную бесплодную безденежную дискуссию, привстал, прислушался, потом подошел на цыпочках к дверям, глянул в глазок, и тут у него с души отлегло — за дверью стоит с грустным выражением на ревнивом лице Оленьки прекрасной хахаль Венедикт Васильевич собственной персоной. А это значит, что сама Оленька Ланчикова сейчас дюралюминиевый “Ауди” запирает, через минуту следом за Венедиктом Васильевичем в помещение для “Ремонта босоножек” войдет и озарит льняным, белоснежным отсветом своих дивных волос весь этот смрадный и сырой полуподвал. Вот радость-то какая! Ведь Валерий Валерьевич нежную Оленьку давно любит, тайно обожает и всегда балует красавицу Оленьку ее любимым английским напитком в настоящей фигуристой бутылке с зеленой, чуть поблекшей наклейкой. А Оленька, хитрюга, морщится, но пьет этот самопальный джин. Вроде по доброй воле пьет Оленька эту гадость и даже с удовольствием, чтобы сделать академику Бобылеву приятное. А если глотает Оленька такую дрянь, а ведь не то что пить, даже в рот взять этот самогонный джин невозможно, — это хоть что-нибудь для влюбленного Бобылева да значит. Ведь не насильно же Оленька пьет самогонку, а чтобы ему, академику, польстить. И это дает Бобылеву маленькую, но все же надежду. Ведь сейчас только из-за безденежья приходится Бобылеву гнать в своем гараже это шотландское варево — правда, тройной перегонкой. Грешным делом, особенно в последнее время, заряжая в углу гаража придорожным можжевельником и дрожжами с сахаром самогонный аппарат, все мечтает Валерий Валерьевич: вот продам весь этот чудаковский атомный металлолом и выкуплю на радиоактивные деньги красавицу Оленьку у пушистого шибздика Венедикта Васильевича. За сто тысяч жадный Венедикт Васильевич свою Оленьку-красавицу, конечно, не продаст, и за двести тысяч долларов ни за что блондиночку не уступит. Начитался, подлец, Достоевского. Но миллион долларов — с руками оторвет! Схватит Венедикт Васильевич наличный миллион долларов и тут же в Андалузию или еще куда-нибудь со всех ног побежит. А нежная и ласковая Оленька Ланчикова, как бонбоньерка с ликеро-шоколадными трюфелями, только без целлофановой оболочки, достанется ему, академику Бобылеву… И заживут они с Оленькой прекрасной в гараже, ой, как заживут… Правда, придется сперва с промасленной раскладушки согнать самородка Зобова, да попенять Оленьке за долгие муки, которые вынес академик от вынужденного общения с опустившемся лесником…