Отодвигает влюбленный Бобылев с радостным восклицанием дверную щеколду, а вместо блондинки Ланчиковой следом за пышноволосым Венедиктом Васильевичем в помещение бывшей сапожной мастерской по ремонту босоножек с каменными, темными лицами входит отпетый чапчаховский блатняк.
13.
Едва нежданные визитеры вошли в офис, как ученый сообразил, что дело неладно. Болван Венедикт Васильевич привел к ним совсем не тех, кого следовало бы приводить к действительному академику. Бобылев хотел было сразу схватить вздорного Венедикта Васильевича за ухо, но сдержался, взял его за локоть, отвел его в сторонку и тут же ловко затащил в маленькую кладовку без окон, прикрыл за собой дверь и только после этого возмущенным шепотом спросил:
— Кто это? Что за люди?!
— Это известный предприниматель и авторитет господин Живчик… И его охрана! — с положительной и даже чуточку горделивой ноткой в голосе сообщил Венедикт Васильевич.
— Что они уголовники — у них на роже написано. Но зачем ты их сюда, к нам привел?!
— Я хочу спасти Оленьку! — прошептал Венедикт Васильевич так горестно, что академик сразу поверил ему.
— Эти подонки украли Оленьку и требуют с тебя выкуп? Сейчас я им покажу! — Бобылев вытащил из кармана радио-телефонную трубку и хотел было набрать номер милиции.
— Оленьку у меня украл не господин Живчик, а подлец Фортепьянов! — принялся выкручиваться Венедикт Васильевич.
— Какой Фортепьянов? Рор Петрович? Основной Диспетчер Тузпрома?
— Да, он самый.
— Что за чушь ты городишь? Зачем твоя Оленька нужна господину Фортепьянову?! — академик выключил телефон.
— Оленька всем мужикам нужна! И всем по одной и той же причине! Все мужики ее обожают, в том числе и ты! — Венедикт Васильевич давно заметил, какие взгляды академик Бобылев бросает на красавицу-блондинку, и решил теперь идти ва-банк.
— Рор Петрович украл Оленьку Ланчикову? Быть того не может! Уж не Оленька ли украла господина Фортепьянова? — догадался ученый.
— В любом случае она находится сейчас в его лапах и Фортепьянов уже двое суток над ней измывается! Мало того, что этот паршивец ограбил все наши недра, всю химическую промышленность за горло держит, — ему теперь и Оленьку подавай, — Венедикт Васильевич даже прослезился, и это окончательно убедило Бобылева.
— Гадина! Фашист! Смерть фашисту! — сердце честного академика тотчас же забилось в привычном для него ритме. — Но при чем тут эти уголовники? Зачем тебе эти прощелыги?
— Я пожаловался Живчику на Фортепьянова, а у него, оказывается, с ним свои счеты. Ведь господин Живчик — один из ведущих авторитетов Москвы, его братва делает разводку на всем Юго-Западе.
— Что они делают? — не понял академик Бобылев. — Эти уголовники бурят и ищут нефть прямо под Москвой?
— Не разведку, а разводку. Ты меня не правильно понял. Живчик — уважаемый во всем Чапчахове человек, и он самолично разводит спорящих на всем Юго-Западе столицы. Люди приходят к нему со своими бедами (“а уходят с пустыми карманами”, — хотел ввернуть ради красного словца Венедикт Васильевич, но продолжил наводить тень на плетень), — а господин Живчик определяет, кто виноват, кто прав, кто кого обманул или кинул. А Рор Петрович зазнался и не признает над Тузпромом его власти. Конечно, со временем Живчик найдет ход и к Фортепьянову, но за это время наша бедная Оленька погибнет — или, того хуже, вообще забудет о нас с тобой…
— Тебя забудет, а меня-то, может, и не забудет, — с некоторой грустью сказал Бобылев.
— Ты, Валерий Валерьевич, не прибедняйся. Оленька тебя любит с детских лет и всегда будет любить. Поэтому мы с Живчиком и решили, что только ты можешь нам помочь и что-нибудь дельное подсказать.
Этой откровенной лжи, замешанной на провокации, завлекающей Бобылева в какую-то сомнительную историю, даже простодушный академик не поверил:
— Ты что, с этими уголовниками уже в одной компании? Эти выродки тебе помогают? — в голосе академика прозвучали иронические нотки.
— Конечно. Разумеется. Ты, Валерий Валерьевич, плохо знаешь господина Живчика — он в высшей степени интеллигентный и, я бы сказал, участливый авторитет.
— Как же, наслышан об его похождениях!
— Нет, нет, — Живчик на самом деле очень богатый и серьезный бизнесмен. А без пацанов, то есть без помощников, сейчас ни одно дело не провернешь.
— А у него живые деньги есть? — вдруг заинтересованно спросил академик.
— В каком смысле? — встрепенулся Венедикт Васильевич.
— У нас один крупный коммерческий проект застопорился из-за отсутствия средств. Ни в одном банке нам не верят, кредитов не дают. Обеспечения у нас нет, но зато есть серьезный покупатель. Нам бы только товар через границу перевезти, а там нас купцы ждут не дождутся. Вот если твой Живчик в самом деле состоятельный человек, то эта наша сделка может срастись. Тогда ты, Венедикт Васильевич, получишь процент, а то и два, — академик Бобылев сразу ответил на суть вопроса.
— Десять процентов! Меньше десяти я вообще не работаю!
— Ты не знаешь, о каком объеме и о каком товаре идет речь! Ну что, есть у твоего господина Живчика серьезные деньги или он просто мелкий вор-карманник?
— Живчик — долларовый миллионер и скоро будет миллиардером! Он воровской общак держит, — сильным шепотом сказал Венедикт Васильевич и подумал: “Миллиардером-то буду я, я буду миллиардером, а не этот опарыш…”
Между тем у Живчика в тесном вонючем коридоре от сохранившихся запахов кожи, сапожного клея и старой, ношенной обуви резко заболела с бодуна голова. Живчик стал задыхаться, взбесился, заявил, что сейчас же всех на фиг в этом подвале перестреляет, и послал Слюнтяя в “Мерседес” за волыной.
Но тут академик Бобылев вместе с Венедиктом Васильевичем стремительно выбрался из кладовки.
— Пардон, господа! Тысяча извинений! Прошу простить нас за некоторую заминку. Мы вас не ожидали. Заходите, господин Живчик, заходите. Прошу Вас! Что вы тут в коридоре все столпились?! — ученый широко открыл двери приемочной и пригласил законника на тайное совещание.
Венедикт Васильевич вошел следом, кивнул Андрею Яковлевичу Детскому, с которым они весь вчерашний день играли в прятки в Тузпроме, и тут же повалился в свободное кресло.
— Позвольте, господа, представить вам господина Живчика. По моей просьбе наш дорогой друг и старый новокостромской партнер Венедикт Васильевич привел к нам на совещание крупного инвестора, контролирующего ряд ведущих столичных банков, — проинформировал собравшихся академик Бобылев.
Господа Детский и Куропаткин привстали и протянули руки для пожатия.
Живчик оглядел бизнесменов и спокойно спросил:
— Падлы, у вас есть чем опохмелиться?
— Одну секундочку! — директор Чудаковской АС господин Куропаткин поднял стоявшую на полу початую бутылку, чуть плеснул водкой в стакан, поболтал и вылил в пепельницу. Потом налил грамм сто пятьдесят и протянул законнику.
Живчик двумя большими глотками выпил водку, поставил стакан на стол, дождался некоторого облегчения и напрямую спросил у академика Бобылева:
— Ну, академик, где твоя малая авиация? А то я вас всех сейчас тут перестреляю!
Первым на угрозу отреагировал господин Детский. С предельной искренностью он сказал:
— Я, господа, вовсе не хочу сейчас умирать, а хочу спать. Я всю ночь работал, устал, и поэтому позвольте мне откланяться и вас покинуть.
Андрей Яковлевич решительно встал, взял толстый портфель и вышел из бывшей сапожной мастерской.
Тут весьма легко будет обвинить господина Детского в трусости, но это будет несправедливо. Просто Андрей Яковлевич в одну секунду утратил интерес ко всему здесь, в “Ремонте босоножек”, происходящему. При виде Живчика, а в особенности после первой его угрозы, господину Детскому стало совершенно очевидно, что время возможностей, которые так и били ключом в этом убогом полуподвальчике, облюбованном академиков Бобылевым для приемов и консультаций, навсегда закончилось. С приходом этих негодяев, которых почему-то притащил с собой его провинциальный партнер Венедикт Васильевич, эту бывшую сапожную мастерскую — как и всю страну — захлестнуло безвременье хаоса и потерь. И отныне какая бы сделка здесь, в “Ремонте босоножек”, ни заключалась, какой бы бизнес ни начинался — тут же последует отъем или кидок, и всю выгоду и прибыль отнимет и прикарманит этот молодой человек с бесстрастным, беспощадным и властным лицом. Как в африканском заповеднике Серенгети, когда в высокой траве у водопоя едва появляется лев, все гиены, подчиняясь спасительному инстинкту, не огрызаясь, молча отбегают от зарезанной антилопы, так и профессиональный посредник господин Детский выбросил из головы все прожекты, связанные с возможностями господ Бобылева и Куропаткина, и только с грустью пожалел о составах с бесхозной нержавейкой, скопившихся у ворот Чудаковской атомной электростанции, которые теперь, судя по всему, достанутся уголовнику Живчику. Вот почему Андрей Яковлевич заторопился и, не пожимая никому руки, отвесил общий поклон и уехал домой спать.
Венедикт же Васильевич за последние сутки уже привык к нешуточным угрозам бандитов — его уже несколько раз убивали вполне вроде бы всерьез. Он поудобнее расположился в кресле, заклевал носом и чуть ли не захрапел.
Академик Бобылев, “старый солдат империи”, с безотчетной и безрассудной решимостью привыкший убивать — пусть только мысленно! — миллионы и миллионы людей, ничего и никогда не боялся. Хотя через бухгалтерию его ИЧП “Ольга и Елена” не прошло ни единой платежки и предпринимательского опыта у него не было никакого, академик Бобылев принял твердое решение заняться большим бизнесом. А поскольку для бизнеса нужны деньги, академику было абсолютно все равно, какие они: грязные ли это деньги — налик общака, или чистые деньги — электронная эмиссия нулей, введенная в серверы федеральной резервной системы Соединенных Штатов по решению “большой семерки”, для академика не имело никакого значения. А уж совершенно очевидной для господина Детского перспективы грубого обмана академик Бобылев, при всем своем энциклопедическом уме, вообще не предполагал, хотя наглая угроза Живчика их всех перестрелять была как раз уголовной прелюдией к грядущему неминуемому “кидалову”. Намерение Живчика их всех “перестрелять” Бобылева только развеселило. Если его собрались убивать, значит он еще что-то да значит!
Академик Бобылев взглянул на господина Куропаткина, взгляды их встретились, и старые ученые неожиданно весело и счастливо рассмеялись…
Лучи солнца, отраженные от стекол, закрепленных сикось-накось в окнах шлакоблочных панелей стоящей напротив пятиэтажной хрущебы, проникали в это странное полуподвальное помещение сквозь пыльные, давно не стиранные занавески в каком-то небывалом серо-пепельном преломлении спектра. И в этом потустороннем освещении двое смеющихся пожилых людей так разозлили Живчика, что он готов был, не дожидаясь Слюнтяя, тут же голыми руками свернуть их куриные шеи. Он даже привстал было, но почему-то замешкался, и в это мгновение в полутемном сознании блатаря что-то прояснилось. Живчик повнимательнее посмотрел на старых ученых и обомлел. Более того, этот действительно отчаянный, решительный и сметливый парень, неукротимостью своего духа создавший из сборища тупых уголовников коммерчески эффективную, мощную организацию, хозяин московских оптовых рынков и кокаиновых плантаций в боливийской провинции Чапаре, владелец дворцов и лимузинов, не боящийся ни Интерпола, ни черта, ни районного Управления по борьбе с беспределом, вдруг в это мгновение до смерти испугался хихикающих пожилых людей. Таких, как Живчик, воров в законе страх не берет, поэтому-то в нашем беспредельном Отечестве на одного законника и приходится по 22 (двадцать два) действующих генерала милиции. Но Живчик вдруг испугался, и у него мурашки пошли по коже.
Подобный ужас накатил на него лишь однажды в детстве, когда он приехал на лето к бабушке в деревню под Судогду и пошел ранним утром с корзинкой за грибами. Сквозь утреннею дымку на опушке леса он вдруг увидел крошечных светящихся гномиков. Мальчик упал в траву и стал следить за странными существами, которые вошли в аппарат с неясными, расплывающимися темно-синими очертаниями. И тут аппарат взлетел, и зеленые листья лип, дубов и тополей, оторвались от веток, полетели следом за синим сгустком пространства, навстречу поднявшемуся ветру…
Эти два пожилых человека в точности напомнили ему тех светящихся изнутри гномиков и на миг возродили в его простой душе детские страхи. Поэтому Живчик не стал никого душить, а чтобы стряхнуть с себя неприятное ощущение беспомощности перед непонятным, возможно грубее спросил:
— Чего вы, блин, лыбитесь?
— Извините, извините нас! Это мы друг над другом смеемся! — деликатно извинился господин Куропаткин.
Живчик, храбрясь, взглянул на директора Чудаковской АЭС, похожего на фарфорового китайского божка — мимические мышцы на лице господина Куропаткина были атрофированы неоднократными смертельными облучениями, а редкие волосы клочками росли на черепе и небритом подбородке. В полуподвале было и прохладно, и сыро, но лицо старого атомщика покрывали бисеринки пота.
Живчик понял, что несмотря на совершенно ясный и осмысленный взгляд, господин Куропаткин смертельно пьян. Проведя долгую жизнь в зонах с повышенной радиацией, господин Куропаткин прошел через пять полных переливаний крови, одно удаление желудка и только благодаря беспробудному пьянству по-прежнему функционировал и продолжал пить горькую. Водка — единственное лекарство от радиации, только она, мамочка, выводит из организма яды и предотвращает окончательное расщепление живых тканей. Спасаясь от своей жизни, господин Куропаткин пил ежечасно и напивался предварительно, еще до очередного облучения, — поскольку после облучения даже водка не помогает. С утра господин Куропакин уже выпил одну бутылку (Живчик приложился уже ко второй).
Академик же Бобылев своей огромной головой и глубоко посаженными, сверкающими из самой глубины гениального мозга и вдруг сменившими с голубого на синий цвет глазами, особенно поразил Живчика, и авторитет сильно зауважал старых ученых.
В это время Слютяй с пистолетом в руке вошел в комнату и вялым голосом сказал:
— На! Слышь, еле нашел! Волына за покрышку завалилась, — и протянул оружие авторитету.
Живчик взял пистолет, с некоторым смущением засунул его за пояс и велел пацану:
— Пошел вон!
Как только Слюнтяй закрыл за собой дверь, Живчик спросил:
— Ну как дела, Бобылев?
— Ничего, все нормально, — несколько удивившись, ответил академик.
— Как тебя звать?
— Валерий Валерьевич.
— Лерчик, — чтобы запомнить имя, повторил авторитет. — Ну, Лерчик, показывай самолетики. Он мне все уши о них прожужжал, — Живчик мизинцем левой руки показал на спящего Венедикта Васильевича, — Штамповка гутарит, что пользуясь авиамоделью, ты можешь в любое окно бомбочку доставить.
— Никаких проблем. Любую бомбу мы можем доставить в любое окошко — хоть здесь, хоть за океаном. Всю жизнь мы этим зарабатывали на хлеб, — гордо подтвердил Бобылев.
— Ништяк! Мне как раз нужно врага моего взорвать — шмакодявку Фортепьянова. Сколько бабок ты за это дело хочешь? — сделал заказ Живчик.
Академик Бобылев засмеялся.
— Чего ты, Лерчик, все время смеешься? — возмутился авторитет и опять потянулся к пистолету.
— Мне смешно, — сказал академик, — что мы с господином Куропаткиным всю жизнь работали в закрытых городах и до того доработались, что мои изделия триста раз и по сей день могут уничтожить всю Землю. И все эти годы на каждого из нас приходилось по две дивизии охранников! В радиусе пятисот километров к закрытым зонам не мог подъехать ни один иностранец. А теперь мы оказались никому не нужны и ты к нам сюда ворвался и размахиваешь своей пукалкой, — академик Бобылев перестал смеяться и с грустью покачал головой.
— Это вовсе не пукалка! Зря ты, Лерчик, смеешься! Это настоящий пистолет “Ругер-85”. На, посмотри сам! Это очень дорогая игрушка! — законник протянул оружие академику.
Валерий Валерьевич взял пистолет, осмотрел затвор, вынул обойму, потом вставил ее. Вернул пистолет авторитету и сказал:
— Рекомендую перейти на отечественные стволы — они гораздо надежнее.
— Да? — удивился авторитет. Но тут же спохватился: — Ты мне зубы не заговаривай! Короче, где твои самолетики с бомбами?
— Почему ты хочешь замочить Фортепьянова? — напрямую спросил академик.
— Потому что он гнида.
— И ты в Оленьку влюбился?
— В какую еще Оленьку? — не понял Живчик.
— В Ланчикову, в нашу Оленьку-красавицу.
— Это в ту бабу, которая у Фортепьянова сейчас? — догадался авторитет. — Я ее в глаза не видел.
Венедикт Васильевич даже сквозь дрему вздрогнул и пошевелился в кресле.
— Увидишь еще и влюбишься! И мало тебе не покажется. Но если ты не влюблен в нее, зачем же ты хочешь ликвидировать тузпромовского магната? — академик решил проверить социальную ориентацию уголовника.
— Фортепьянов чересчур насосался, возомнил о себе, никакого уважения к братве не испытывает. Гоношится, падаль, на моей, на чапчаховской, территории. По всем делам Тузпром принадлежит мне, а он объяву мою не признает и даже слушать меня не желает! Наглый фраер три раза меня на вилы хотел посадить! — Живчик приложил указательный и безымянный палец к горлу. — Я чудом от костлявой ушел! Пора и Фортепьянову смерть на вкус попробовать…