Виктор отодвинул ноги от огня.
— А теперь кто вам доставляет почту?
— Какую почту?
— Письма.
Старик рассмеялся.
— Вот еще! — сказал он. — А кто, по-вашему, станет писать сеньору Кайо?
— Дети. Разве не пишут?
Старик сказал с презрительным жестом:
— Эти не пишут. У них машина.
— Приезжают навестить вас?
— А как же. Он в будущем месяце приедет с двумя внучатами. А она не любит сюда ездить. Говорит, что делать в селении, где даже аперитива не выпьешь, вот так. Молодежь.
Виктор с Рафой пили и пили. Виктор сказал:
— Хорошо идет это вино.
— Здешнее.
— Виноградники рядом?
— Как сказать, ближе к Паласиосу.
По временам на Виктора нападал приступ разговорчивости:
— Судя по вашим словам, сеньор Кайо, вы тут живете, ни о чем не ведаете. Так что, если мир вдруг пойдет ко дну, вы об этом даже не узнаете.
— Ха! А что я могу поделать, если мир пойдет ко дну?
— Да нет, это так просто говорится.
Рафа наклонился. В глазах у него что-то затаилось. И он сказал мягко, вкрадчиво:
— Вот, к примеру, сеньор Кайо, в ночь, когда умер Франко, вы спали себе преспокойно…
— А почему бы мне не спать спокойно?
— И ни о чем не ведали.
— Ясное дело, а потом Маноло мне поведал.
— Привет, Маноло! Вы же только что сказали, что Маноло приезжает в середине месяца!
— Ну да, сеньор, по пятнадцатым числам, если они не падают на воскресенье.
— Ну так вот, а Франко умер двадцатого ноября, значит, четыре недели вы пребывали в неведении.
— А куда было спешить?
— Черт побери, куда спешить!
Лали вмешалась примиряюще:
— А что вы думаете об этом, сеньор Кайо?
— О чем — об этом?
— О Франко, о том, что он умер.
Сеньор Кайо чуть развел руками.
— Видите ли, по правде сказать, мне до этого сеньора как-то никакого дела не было.
— Но согласитесь, это ведь важная новость, верно? Она означает, что мы от диктатуры переходим к демократии.
— Так говорят в Рефико.
— А вы что говорите?
— Хорошо, говорю.
Лали устремила на него понимающий, дружеский взгляд. Добавила:
— И все-таки, когда Маноло сообщил вам об этом, вы что-то подумали.
— Насчет Франко?
— Ну да.
— Подумал, подумал, что, верно, его уже предали земле. В этом — так ли, эдак ли — мы все равны.
Рафа осушил еще стакан. Щеки и уши у него горели. Он заговорил возбужденно:
— Так вот теперь вам придется поучаствовать, сеньор Кайо, другого пути нет. Вы слышали, какую речь произнес король? Власть возвращена народу.
— Так говорят.
— Вы пойдете голосовать пятнадцатого?
— Да вот, если погода не испортится, вместе с Маноло и доберусь до Рефико.
— А вы голосуете в Рефико?
— Всегда там, сеньор. Мы и весь здешний народ с гор.
— А вы уже подумали, за кого будете голосовать?
Сеньор Кайо сунул палец под берет и поскреб голову. Потом оглядел свои огромные руки, будто удивляясь им. И наконец пробормотал:
— Скорей всего — «за», ясное дело, если мы и дальше будем зло копить…
Рафа расхохотался. Заговорил громко:
— Это, елки, раньше так было — просто. «За» или «против»[19], сеньор Кайо. Это все штучки Франко, теперь по-другому, а вы, я смотрю, как с луны свалились.
— Да уж, — смиренно согласился сеньор Кайо.
Рафа заговорил, все больше распаляясь, и к концу — словно на митинге выступал:
— Сейчас главная проблема — выбрать, с кем вы. Понимаете? Партий много, они разные, а вы должны выбрать и голосовать за ту, которая вам подходит. Вот мы, например. Мы — за интересы пролетариата, крестьянства. Мои друзья, кандидаты, — за народ, за бедных, проще говоря.
Сеньор Кайо следил за ним с сосредоточенным вниманием, как на спектакле, но в некотором, однако, замешательстве. Выслушав, сказал нерешительно:
— Я же не бедный.
Рафа растерялся.
— Как, — сказал он, — вам что же, ничего не надо?
— Как это не надо! Пусть дождь перестанет и тепло возьмется.
Виктор привстал, упершись животом в стол, и сказал Рафе:
— Кончай выступать, старик, хватит.
Рафа тоже поднялся:
— Слышите, сеньор Кайо? Мой друг хочет, чтобы я замолчал. Мой друг — человек скромный и хочет, чтобы я заткнулся, но не за тем я сюда приехал, чтобы молчать. — Розовые точечки сосков на его белой хилой груди ходили ходуном. Он продолжал: — Страна наконец-то свободна. Впервые за сорок лет мы можем выбирать для нее путь, который нам кажется разумным, понимаете? Но мы должны выбрать правильный путь. Ваша жена, вы, я, все мы будем решать, как нам управлять нашей страной, оставим ли мы бразды правления в прежних руках или передадим их народу…
Виктор обогнул стол и поставил ногу на край очага. Повторил:
— Кончай, Рафа, хватит.
Но Рафа не слушал его. Он засунул руки в задний карман брюк и вытащил полдюжины смятых листков с завернувшимися уголками — списки кандидатов партии, — наспех тыльной стороной ладони разгладил их и протянул сеньору Кайо.
— Вот, — сказал он. — Вот имена моих друзей, это — он, а это — она. Если вы считаете, что мои друзья — люди достойные, берите и голосуйте за них. Если же вы думаете, что они бессовестные негодяи, то порвите это, и дело с концом.
Не дав сеньору Кайо даже глянуть на листки, Виктор выхватил их у него из рук.
— Ну нет, — сказал он. Разорвал бумажки и швырнул их в огонь, в умирающие языки пламени. Листовки вмиг сморщились, пламя поползло по ним, вспыхнуло и проглотило. — Голосуйте, сеньор Кайо, за ту группу или человека, которые внушают вам доверие, вы меня понимаете? А если никто не внушает доверия, то опустите чистый бюллетень или не голосуйте совсем.
Лали тоже поднялась.
— Без десяти десять, — сказала она. — Пора ехать.
Выцветшие зрачки сеньора Кайо беспокойно забегали по лицам гостей. Виктор снял с балки рубашку и облачился в нее. В углу одевался Рафа. Старуха снова задвигала руками, издавая невнятные звуки. Сеньор Кайо очень внимательно следил за нею. Когда она кончила, пояснил:
— Она говорит: возьмите крендельки с собой.
Лали положила руку на плечо женщины.
— Большое спасибо, — сказала она.
Виктор с чувством пожал руку сеньору Кайо. Тот сказал:
— Погодите, я дойду с вами до машины.
На площади теперь, когда птицы спрятались, слышался только хрустальный говор ручья, бегущего по камням, и глухой гул воды — снизу, от водопада Грива. Легкий восточный ветер вымел тучи, и молнии вспыхивали далеко, над западными вершинами. И вдруг сквозь шепот ручья и далекий шум водопада прорезался ровный механический рокот. Сеньор Кайо наклонил голову.
— Машина! — сказал он удивленно.
Перед камнем, положенным на дно ручья, они молча остановились. Сеньор Кайо вглядывался во тьму, окутавшую лощину. Прежде чем заговорить, облизнул губы.
— Из Кинтаны спускается, — объяснил он.
Они долго стояли и слушали, как то нарастал, то стихал шум шедшей по извилистой дороге машины. Мотор вдруг зарокотал громко, как будто машина резко прибавила скорость. Сеньор Кайо сказал:
— Вышла на дорогу. Идет в селение.
Рафа недовольно сморщился:
— Кто это?
Сеньор Кайо подавил смешок.
— Посмотрим, — ответил он, — одно скажу: никогда еще к сеньору Кайо не ездило столько гостей.
IX
Стоя на скале над водопадом Грива, Рафа смотрел вниз на лощину, на красную дорогу, петлявшую вдоль реки меж рядов одичавших яблонь, и хотя солнце уже догорело, он приложил правую руку козырьком к глазам и прищурился, чтобы лучше видеть. Потом сказал:
— «Рено-двенадцатый», белый.
— Кто это может быть? — спросил с беспокойством Виктор.
Рафа спустился со скалы, и вчетвером они стали ждать, когда покажется машина, а когда она появилась, Рафа единственный из всех узнал водителя.
— Маурисио, — сказал он вполголоса.
— Кто такой Маурисио? — спросил Виктор.
Рафа не ответил. Машина остановилась в самом начале улицы, там, где они оставили свою. Трое молодых людей — двое на переднем сиденье и один на заднем — высокомерно смотрели из окошек машины. Первым вышел водитель, еще совсем мальчишка, в зеленой майке и в джинсах. Не поздоровавшись, он спросил у сеньора Кайо:
— Небось эти вас уже захомутали? — Он улыбался. Повернулся к Рафе, стоявшему ближе других, добавил, не переставая улыбаться: — Что вы тут делаете? В Кинтанабаде уйма народу вас дожидается. Больше двух часов ждут.
Рафа жестом показал — мол, болтай-болтай.
— Что еще?
— Ты что — не веришь?
— Ну да, с флагами и плакатами. И оркестр наяривает. Не свисти.
Из машины вышли остальные двое. Один — низенький, коренастый, стриженный ежиком, в желтой непромокаемой куртке, которая была ему так велика, что из рукавов виднелись лишь кончики пальцев. Второй — высокий и тощий, с воинственно торчащим подбородком и длинными цепкими руками. Не проронив ни слова, автоматически, словно выполняя ритуал, он швырнул в воздух две пачки разноцветных листовок. Листовки, покружившись, тихо опали на землю и на воду ручья; никто на них даже не взглянул. Парень в зеленой майке снова повернулся к сеньору Кайо.
— Где алькальд? — спросил он.
— Я алькальд, — сказал сеньор Кайо, ударяя себя в грудь сложенными в щепоть пальцами.
— Тогда скажите, где можно собрать людей? Ненадолго.
Сеньор Кайо покачал головой.
— Уууу! — сказал он. — Для этого придется вам отправиться в Бильбао.
— Так далеко?
— А что делать!
Виктор подошел к сеньору Кайо и протянул ему руку.
— Ну ладно, сеньор Кайо, нам пора. Мы поедем.
Парень в зеленой майке вмешался.
— Не верьте этим, — сказал он. — Они хотят отнять у вас землю.
Лоб сеньора Кайо пошел морщинами.
— Вот уж нет, — сказал он. — Земли тут хватит на всех. Видели низину? Все как есть запустело. Двенадцать лет здешние земли плуга не видали.
Парень в зеленой майке взглядом проследил, куда смотрел старик: заросшие сорняком огороды, одичавшие яблони. Сказал убежденно:
— Доверьтесь нам. Мы тут все исправим.
Сеньор Кайо предупредил:
— А ничего не ломалось.
Парень в майке обернулся к своему приятелю в желтой куртке:
— Слыхал, Гойо? Доходяга какой-то.
Лали прервала их:
— Ну, мы поехали.
Парень в зеленой майке оживился:
— Слушай, детка, мы не кусаемся!
Он стал в позу, скрестив руки на груди, и кивком головы обратился к сеньору Кайо:
— Я вижу, эти уже задурили вам голову?
Рафа примиряюще вступился:
— Слушай, Маурисио, давай разойдемся с миром.
— С миром! — завопил Маурисио глумливо. — Слышишь, Гойо? Небось и старику про мир плели. Они всегда: чуть что — за мир хватаются. — Он повернулся к сеньору Кайо:
— Что, старик, плели они тут про мир?
Виктор встал между ними. И сказал, обращаясь к Маурисио:
— Слушай, оставь его, пожалуйста, в покое.
— В покое? Ах ты, гад, в покое! Это тебе покоя хочется. А страна, народ, этот старик — они всем принадлежат. В этом и состоит демократия, так ведь?
Виктор согласился.
— Так, — сказал он. — Дело не в том, что ты говоришь, а как ты это делаешь.
Маурисио повернулся к парню в желтой куртке.
— Слышишь, Гойо? Кандидату не по нутру наши манеры, кандидат приехал добыть голос этого старика. — Он придвинулся к Виктору вплотную, все больше распаляясь. — Но чтобы добыть голос этого старика, ты должен сказать ему всю правду. Сказать ему, что не успеете вы победить на выборах, как тут же сожжете сельскую церковь, а его самого пристрелите у кладбищенской ограды. Прежде всего это ты должен рассказать старику.
Он наклонился, поднял с земли листовку, из тех, что разбрасывал его приятель, и вложил ее в безучастные руки сеньора Кайо.
— Смотрите сюда: если вы хотите порядка и справедливости, голосуйте за эту кандидатуру.
Сеньор Кайо скользнул глазами по мятой бумажке и, упершись кротким, выцветшим взглядом в Маурисио, изобразил подобие улыбки:
— Порядок, говорите? Тут его хватает. Сами видите.
Гойо шагнул было к нему, но Маурисио удержал его за руку. Виктор не сводил глаз с длиннорукавого. Маурисио сказал:
— Слышал? Здорово они его обработали, здорово промыли ему мозги, этот тип начинает действовать мне на нервы. — Он опустил голову и неожиданно, словно отказываясь от какой-то затеи, совершенно другим тоном сказал высокому парню, безучастно прислонившемуся к дверце машины: — Ну-ка, Пепе, налепи тут пару плакатов и поехали. Одиннадцатый час, здесь нам делать нечего.
Высокий подошел к багажнику, открыл его, достал рулон, клей и кисть. Маурисио взял из рук сеньора Кайо листовку, свернул ее в трубочку и сунул себе в рот, как сигарету. Засмеялся:
— Нравится тебе это, старик, или нет, а проглотить придется.
Виктор схватил его за руку:
— Тебе не кажется, что это уже слишком?
Намазав плакат клеем, верзила подошел к глухой стене сарая и прилепил его поверх улыбающейся физиономии лидера. Виктор выпустил руку Маурисио и шагнул к верзиле.
— Не здесь, — сказал он. — Во всем селении другого места не нашел?
Он сдернул плакат и разорвал его. Верзила крутанулся к Виктору и, влепив ему прямо в лицо другой плакат, коленом ударил в пах. Все произошло в мгновение ока. В руках Гойо вдруг появилась железная цепь; вскинув цепь над головой, он с силой два раза обрушил ее на оседающее тело Виктора. Маурисио метнулся за руль, включил газ и распахнул дверцы. Гойо прыгнул к нему, а верзила — на заднее сиденье.
— Давай жми! — крикнул он.
Автомобиль дал задний ход и, стреляя выхлопной трубой, выехал с улицы. Лали и Рафа присели на корточки над скорчившимся на земле Виктором.
— Сволочи, — сквозь зубы пробормотал Рафа. — Ничего не повредили тебе?
Он потянул Виктора за плечи, стараясь поднять.
— Не надо, — сказал Виктор.
Руки у него дрожали, колени словно для защиты были прижаты к животу. Лицо было мертвенно-бледным, комочки клейстера прилипли к волосам, бороде, щекам. Лали хотела расстегнуть ему рубашку.
— Не надо, — повторил Виктор. — Тут — ничего.
Сеньор Кайо, окаменев словно статуя, наблюдал за происходившим. Виктор скорчился и закусил губу, заметив, что Рафа хочет поднять его.
— Погоди, не трогай, пожалуйста.
Рафа выпрямился, уперев руки в поясницу. Спросил у Лали:
— Откуда они взялись?
— Кто их знает, во всяком случае, ехали они с той же целью, что и мы.
Мало-помалу Виктор приходил в себя, хотя то и дело лицо его перекашивало болью. Рафа, которого случившееся превратило совсем в беспомощного, растерянного ребенка, сказал:
— Этот Маурисио и его дружки — просто бандиты.
Из черной кроны орехового дерева донесся жалобный крик совы, и, точно повинуясь знаку, Лали взглянула на часы и сказала:
— Давай уложим его на заднем сиденье. Дани, наверное, волнуется.
— Давай, — согласился Рафа.
Он наклонился над Виктором.
— Погоди, — сказала Лали.
Она подошла к ручью, смочила бумажную салфетку. Присев около Виктора, она стерла с его лица комочки клейстера и, достав из кармана расческу, провела по волосам и бороде.
— Теперь можно, — сказала она.
Рафа подхватил Виктора под мышки и помог ему подняться, а Лали придерживала дверцу машины. Виктор забрался в машину на заднее сиденье и лег на бок, поджав ноги. Сеньор Кайо смотрел на него в окошко, и Виктор попытался улыбнуться, но вышла гримаса.
— Я приеду к вам еще раз, — сказал он.
Сеньор Кайо кивнул. Лали молча села за руль и пристегнулась ремнем. Рафа, не выпуская сигареты изо рта, послушно сел рядом. Обернулся:
— Ну как, старик?
— Лучше.
Сеньор Кайо просунул голову в открытое окошко около Лали.
— Езжайте потихоньку, — сказал он. — Дорога здесь обманчивая.
Лали тронула машину и помахала рукой в окошко. Сеньор Кайо оставался позади один, на площади у ручья, отсвечивавшего в угасающем вечернем свете. Они выехали из селения, не обмолвившись словом, и уже на дороге Рафа раздавил сигарету в полной окурков пепельнице и сказал, застегивая ремень: