Зло оскалены лошадиные морды, брызжет светлая пена с глянцевых губ, стучат копыта вороных, гнедых, серых; несутся всадники в едином порыве… Вот один, подрезанный пулей, свалился с коня и был тут же затоптан; вот подогнулись ноги у другого коня, и он тяжело опустился на них, тоскуя, что не может продолжить бешеную скачку свою, что кончена его жизнь; вот еще один всадник перелетел через голову коня, но лава (иначе не назовешь — лава) все катится вперед, хотя уже строчат пулеметы, стрекочут и визжат пули, в огненный шквал погружается конница. Она мчится прямо на пулеметчиков. Их рубят, расстреливают в упор…
И вот — тишина. Страшная тишина. Все кончено. Пулеметные тачанки перевернуты, пулеметы валяются вверх колесами, прислуга перебита.
— Теперь ни шагу отсюда! — командует Семен Михайлович. — Люди пусть отдыхают.
И люди вокруг него спят. Бодрствуют только охранение и дозоры.
Отличные люди! У командиров взводов во время атаки убило коней — бойцы мигом отдали им своих, сами продолжали бой пешими. Славные люди.
Гриша Пивнев таким молодцом стал — трусости нет и в помине. Буденный определил его в эскадрон Баранникова, поручив следить за молодыми бойцами. Время от времени спрашивал Баранникова о Пивневе. Осторожный в суждениях о людях и скупой на похвалы, Николай Кирсанович вначале говорил неопределенно: присматриваюсь, мол. А потом как-то сказал: «Этот парень, видно, совсем лишен чувства страха. Думаю, что выйдет из него неплохой командир».
Спустя некоторое время в одном из боев с белогвардейцами Буденный подъехал к цепи бойцов спешенного эскадрона. Пули свистят, цокают по земле, но командир взвода Пивнев как будто не обращает на это внимания.
Он спокойно ходит и дает своим бойцам какие-то указания.
— Пивнев, ты уже командуешь взводом? — спрашивает Буденный.
— Да, командую.
— И пулям не кланяешься?
— Нет, они облетают меня, — весело ответил Пивнев.
Он вытащил из кармана кисет. Буденный заметил, что у него по руке течет кровь.
— Пивнев, ты ранен! Беги же скорее к санитарной линейке!
Гриша спокойно посмотрел на свою руку:
— Да, наверное, ранен…
И теперь — в бою — врывается в самую гущу врагов, на выбор бьет офицеров. Не раз пробирался он в стан врага, захватывал ценные документы, громил штабы и обозы, освобождал из тюрем наших активистов, приводил с собой пленных.
«Пули меня облетают», — говорил он. Однажды под ним убило коня, тотчас подскакал к нему Федор Морозов, выручил, подхватил на седло, да и был таков. Гришу предупреждать приходилось: «Не зарывайся, поосторожней, Гриша». И Федю: «Ты взводом командуешь, нечего тебе гоняться за казачьими офицерами. Береги себя…» И малолетки, им едва по семнадцать стукнуло — Алексей Алексеенко, Федя Кузьменко, Никифор Мацукин, Семен Дорошенко, — и те дерутся не хуже взрослых.
В тяжелых боях эскадрону Баранникова, преследуемому противником, удалось оторваться от погони. Войдя в хутор, бойцы по команде спешились, закурили. Утомленные кони тяжело дышали.
Баранников запретил бойцам расходиться. Он оказался прав: выдвинутое охранение сообщило, что белоказаки подходят к хутору.
Баранников вывел свой эскадрон, но оставил в засаде на хуторе все пулеметы.
Белоказаки ворвались на хутор. Баранников открыл огонь из всех пулеметов. Ошарашенные белоказаки кинулись бежать, но в степи их встретили бойцы. Отряд белогвардейцев был полностью разгромлен.
Разведка установила, что белогвардейцы сосредоточили крупные силы кавалерии в районе хутора Жирова.
В этом направлении были расположены два пехотных батальона, которыми командовал Иосиф Васильевич Голопяткин. Кавалерийский полк стоял на отдыхе. Полк получил автобронемашину с надписью «За власть Советов». Шофером был назначен партизан Василий Васильевич Дитюк, а пулеметчиками Сидор Степанович Колесников и Петр Григорьевич Скиридов.
Весть о получении этой грозной машины быстро распространилась. В особенности были довольны бойцы кавалерийского полка. У них было приподнятое настроение, и каждый мечтал скорее встретиться с белогвардейцами и разгромить их. Противник тоже не дремал. На рассвете повел крупными силами наступление из хутора Жиров. Ему удалось сломить сопротивление нашей пехоты.
По тревоге красный кавалерийский полк был быстро направлен на помощь к хутору Жиров.
Полк с ходу пошел в атаку. Броневик быстро настиг белогвардейскую кавалерию и начал ее косить из пулемета. Белые в панике бросились бежать. В этот момент внезапно появилась еще одна группа вражеских всадников. Они атаковали нашу кавалерию с фланга. Но губительный огонь бронемашины остановил врага. Белые стали поворачивать назад. Однако случилось непредвиденное: бронемашина вдруг замолчала. В пулемете сломался выбрасыватель гильз. Белогвардейцы сразу же повернули свою кавалерию и вновь пошли в атаку. Красная кавалерия стала отходить. Белые бросились к бронемашине и стали стрелять по ней. Мотор заглох и завести его уже было невозможно. Белогвардейцы окружили машину. Броневик попал в плен. Белые стали кричать:
— Сдавайся, красная тварь!
Они стучали прикладами винтовок по броне, но красноармейцы молчали. Пулеметчики и шофер решили погибнуть, но в плеч не сдаваться.
Семен Михайлович, следя в бинокль за полем боя, сразу заметил, что броневик окружен белогвардейцами. Он тут же организовал отряд человек в сорок и, выхватив клинок из ножен, крикнул:
— За мной, в атаку! На выручку!
— Ура! Ура! — закричали красноармейцы и помчались вслед за Буденным.
Когда белые увидели впереди Буденного, они кинулись врассыпную.
Буденный догнал белогвардейцев и рубанул клинком одного из них. Казак полетел с лошади. Пустился догонять другого. На сей раз оказался офицер.
— Сдавайся, а то зарублю! — крикнул Буденный.
Офицер, услышав крик, обернулся и увидел Буденного. Чтобы привлечь внимание своих солдат, офицер закричал:
— Караул, зарубают!
Но тут Семен Михайлович его прикончил.
Когда после боя Семен Михайлович вернулся к броневику, мотор уже был заведен и работал.
Экипаж бронемашины поблагодарил Буденного за спасение.
— Будем драться до полной победы.
Семен Михайлович улыбнулся:
— Я вам верю, вы в тяжелую минуту товарищей не оставите в беде.
Буденный обнял всех троих и крепко каждого поцеловал.
Пулемет сняли, починили в оружейной мастерской, и он снова был установлен на бронемашину.
А бойцы говорили:
— Вот каков наш командир Семен Михайлович! Он не только командовать умеет, но и в бою своих бойцов умеет выручать.
В районе станции Гашун, в одном из боев, кавалерия противника в количестве трех сотен пыталась зайти в тыл нашего левого фланга пехоты. Разведка обнаружила это и сообщила Семену Михайловичу. Буденный вызвал Городовикова, приказал ему взять пять эскадронов, пропустить белогвардейскую кавалерию и ударить ей в тыл. Ока Иванович своих всадников завел за перевал, сам вел наблюдение за противником.
Белогвардейская кавалерия кралась, как хищный волк к овцам, пытаясь ударить нашей пехоте в тыл. Но как только вражеская кавалерия стала проходить нашу засаду, Городовиков дал сигнал к атаке… Белые попали прямо под клинки нашей кавалерии.
Ока Иванович проявил большую оперативность.
После боя Семен Михайлович собрал совещание командного состава. Он отметил, что своевременное объединение партизанских кавалерийских отрядов в сводную бригаду под единым командованием дало свои плоды.
— В последней операции мы сумели уничтожить более двухсот белогвардейцев, — говорил Семен Михайлович. — После такого боя, пожалуй, не скоро белогвардейцы захотят заходить нам в тыл. А мы теперь имеем опыт по уничтожению превосходящих сил противника. Они хотели нас обмануть, да получилось наоборот, они обманули сами себя.
Утром в штаб полка приехал Буденный. В штабе находились командир полка Гончаров и его заместитель Городовиков. Семен Михайлович сообщил, что, по данным разведки, в станице Гнилоаксайской стоят два полка кавалерии и дивизия пехоты под командой генерала Голубинцева. Основная часть кавалерии стоит в станице Гнилоаксайской, а пехота расположена в 7–8 километрах северней.
Буденный предложил свой план разгрома. Бригада пойдет по направлению хутора Шелистова и зайдет в пространство между станицей Гнилоаксайской и хутором Шелистовым. Затем совершит налет на станицу Гнилоаксайскую, выбьет оттуда белогвардейскую кавалерию, вернется и зайдет в тыл Астраханской пехотной дивизии.
Гончаров и Городовиков одобрили предложение. «Такую операцию провести необходимо, — сказал Ока Иванович, — будет полезна для дальнейшего наступления наших войск».
Семен Михайлович спросил, может ли он свое предложение изложить Ворошилову. Заместители ответили, что не только можно, но и нужно. Буденный, получив одобрение своих боевых соратников, поехал в штаб дивизии Шевкопляса.
В штабе дивизии Семен Михайлович застал Ворошилова, Шевкопляса и Думенко. Шел разговор по поводу наступления. Ворошилов настойчиво высказывался за наступление, но остальные сомневались, особенно протестовал Думенко.
Ворошилов обратился к Буденному:
— А вы как думаете, товарищ Буденный?
Семен Михайлович вытащил из полевой сумки карту с нанесением плана операции в районе станции Гнилоаксайской.
Ворошилов посмотрел внимательно карту, улыбнулся:
— Вот хорошо, план уже готов. Я с ним согласен.
Спор прекратился. Решили наступать.
24 ноября был издан приказ. В штабе 1-го полка, которым командовал Маслаков, находился командир бригады Думенко. В штабе 2-го полка (командир Гончаров) находился Буденный.
В час ночи бригада двинулась. Подойдя к хутору Шелистову, полки разъединились и пошли в наступление. В приказе было сказано: налет начать ровно в пять часов утра.
Второй полк подошел к станице Гнилоаксайской. Семен Михайлович приказал всей артиллерии открыть прицельный огонь по станице. Белогвардейцы спросонья стали выскакивать из домов кто в чем. Некоторые садились на лошадей в одном белье и уходили, спасая свою жизнь. Штаб Голубинцева тоже успел удрать. Ушел и сам генерал. Орудия, пулеметы, повозки с военным грузом — все было брошено противником. Первый полк быстро выбил противника с хутора Перегрузного. Борис Мокеевич Думенко прибыл в станицу Гнилоаксайскую и всю бригаду повел в наступление на север, где была расположена пехотная дивизия противника. Бригада подошла к ее расположению тихо и незаметно. Белогвардейцы совершенно были спокойны.
Артиллерия открыла сильный огонь, белогвардейцы бросились в бегство, но так как бежать было некуда (впереди была красная пехота), они в большинстве остались в окопах и прекратили стрельбу. Бой продолжался не больше часа. Астраханская пехотная дивизия уже больше не существовала.
Офицеры же оказали большое сопротивление, в плен не сдавались, сражались до последнего выстрела. Они были все уничтожены. Взято в плен до двух тысяч солдат и захвачены большие трофеи: восемь орудий, двадцать пулеметов, снаряды и несколько тысяч патронов.
При разгроме Астраханской пехотной дивизии произошел смешной случай. Подавляющее большинство белогвардейцев были местные, астраханцы. Ко многим приезжали жены и привозили продукты. Когда наша кавалерия приблизилась к окопам, беляки не оказали сопротивления и пустились бежать. Их жены, не понимая, в чем дело, пытались удержать своих мужей, хватали за шинели, винтовки и вещевые мешки.
Беляки не знали, что спасать в первую очередь: себя, жен или продукты. Им хотелось спасти все. Некоторые снимали с себя шинели, бросали патроны для облегчения. Другие бросали продукты. Все поле было покрыто хлебом, салом, яйцами, бараниной и курами. Наши бойцы старались продукты собрать, так как они нам были очень нужны.
После боя красноармейцы увидели, что на бруствере окопа сидит одинокая женщина. Подъехали к ней, спросили:
— Чего сидите? Ступайте домой, делать вам тут нечего!
А женщина молчит, уставив глаза в одну точку.
Бойцы стали шутить:
— Она, наверное, мужа шинелью прикрыла. А сама на нем сидит. Не выдает.
Кто-то приказал:
— А ну-ка, встань! Посмотрим, что у тебя под шинелью. Не муженек ли спрятан?
Женщина нехотя поднялась. Смотрят, из-под шинели мужские ноги торчат, обутые в сапоги. Откинули шинель, а под ней солдат лежит.
— Кто такой? — закричали бойцы.
— Это муж мой, родненькие! Не убивайте!
Солдат встал на ноги и поднял руки:
— Сдаюсь!
А красноармейцы в ответ:
— Сдаваться, браток, уже поздно! Ваши все уже поудирали. Шагай, брат, домой! Да гляди, в следующий раз в белую армию не вступай, а то плохо будет.
Солдат ответил:
— Больше никогда против Красной Армии воевать не буду. Честное слово!
А женщина заплакала и закричала:
— Спасибо, ребятишки мои, что мужа в живых оставили! Большое вам за это спасибо!
Красноармейцы засмеялись и пошли собирать трофеи.
Командир приказал Федору Рябушенко выяснить обстановку и численность белогвардейцев, засевших на хуторе Веселый. Хутор стоял на пути к станице Маныческой, которую необходимо было отбить у врага.
Федор Рябушенко был не один. Ему в помощь снарядили одного из красноармейцев. Разведчики осторожно продвигались к хутору, как внезапно из засады раздался залп.
Красноармеец и его лошадь были убиты. Рябушенко пытался повернуть коня, но грянул второй залп. На этот раз был убит конь Рябушенко.
Падая, конь придавил ногу Рябушенко, застрявшую в стремени. Он пытался освободиться, но на него набросилось по крайней мере человек десять, опрокинули, скрутили руки и связали. Затем его потащили куда-то на задворки чьего-то дома и поставили перед молодым казачьим офицером. Толстый старший урядник, самодовольно и вместе с тем раболепно вытянувшись, доложил о поимке «красного бандита».
Офицер приказал немедленно раздеть пленного. Рябушенко остался в одном белье.
— Ну, теперь ты вполне готов к своей последней роли на свете — роли висельника, — сказал офицер, отчетливо выговаривая каждое слово и как бы любуясь сам собой. — Выбирай, — продолжал он, — либо ты нам расскажешь, кто ты, откуда, сколько вас, где вы находитесь и где ваш Буденный, либо я вздерну тебя на воротах. Понятно?
Рябушенко босой стоял на снегу и ничего не отвечал.
В эту минуту он и не думал о вопросах офицера, а испытывал какое-то сожаление, горечь от того, что он, дюжий, здоровенный парень, и так нелепо попался в плен. Что его ожидает, он знал, и это его не страшило. Он как-то ясно представлял себе ближайшее будущее и думал лишь о том, чтобы стерпеть ожидавшие его муки.
Но его размышления были прерваны сильным ударом офицерской нагайки. Нагайка рассекла бровь и губу.
Кровь медленно застывала на его лице. Офицер ждал, Рябушенко молчал.
Второй удар нагайки обрушился на голову. Но Рябушенко только крепче сжал губы и продолжал молчать.
— Прикажите подвесить? — угодливо спросил офицера урядник.
Офицер сухим и металлическим голосом сказал: «К полковнику». Конвоиры приволокли Рябушенко в школу, превращенную в штаб. Узнав, что полковник скоро придет, конвоиры втащили пленного в квартиру учительницы.
Они грубо потребовали чаю, и, когда запуганная девушка, по всей вероятности, сторожиха или уборщица школы, подала им горячий чай, они и не подумали напоить Рябушенко.
Прошло несколько минут, конвоиры выпили чай и закурили.
В комнату вошла старая женщина в платке. Это была учительница.
Она закричала на конвоиров:
— Да вы люди или звери? Человек раздет, весь в крови!
Старший из конвоиров несмело возразил ей:
— Ты, госпожа учительница, лучше бы не встревала не в свое дело.
Учительница с помощью девушки, подававшей конвоирам чай, быстро и заботливо вытерла смоченной водой тряпочкой окровавленное лицо Рябушенко, наскоро перевязала ему голову, затем притащила из соседней комнаты старую шапку, полушубок, штаны и валенки. Конвоиры не нашлись, что сказать, и не стали возражать против того, чтобы Рябушенко оделся. Учительница помогла Рябушенко одеваться и шептала:
— Скорее. Все это моего мужа, его нет, скорее, а то как бы они, — тут она указала на конвоиров, — не передумали.