- Здравствуйте, - звонко поприветствовал он мужика.
- И ты не болей. – Мясник с интересом посмотрел на него. Макар очень не хотел показывать свою слабость, и поэтому у него получилось не поежиться под тяжелым взглядом мужика. Разозлившись на себя, он выпрямился до звона и четко объяснил, чего он хочет. Мясник сложил руки на груди и кивнул. – Жарить-то ты их умеешь?
- Вот, буду учиться, - хладнокровно отозвался Макар. Мясник оперся крупными руками о прилавок, и Макар снова с огромным уважением осмотрел их. Свои он поглубже засунул в карманы, внезапно застыдившись тощих запястий и неровно обрезанных ногтей с заусенцами вокруг них.
- Учись, студент, - по непродолжительном размышлении сказал мясник. – Слушай и запоминай. Повторять не буду.
Макар несся домой. Его рюкзак потяжелел еще на пару килограммов, и оглядываясь на прошедший день, Макар снова и снова убеждался, что он прошел не просто замечательно, а очень замечательно. У него позади была сессия, впереди каникулы, погода стоит замечательная, Глеб позвонил – это вообще было невероятно, Макар даже не думал, что ему будет так приятно. У него была работа, у него был личный парикмахер, и очень хороший парикмахер (при этой мысли Макар непроизвольно потянулся к своим вихрам и пригреб их пятерней, по привычке, а затем еще раз, но осторожно). Теперь у него появился личный мясник, который, запаковывая мясо, сообщил ему, когда работает и к кому обращаться, если его нет. Осталось завести новые джинсы и начать откладывать на новый компьютер.
Зайдя в пустую пока и наполненную уютной полутьмой квартиру, Макар первым делом понесся на кухню, чтобы выгрузить из рюкзака продукты. Разложив их на столе в художественном порядке, подровняв и полюбовавшись, он побежал наверх, чтобы переодеться. Вернувшись и еще раз помыв руки, включив телевизор, Макар принялся за дело, тихо бурча что-то себе под нос, поругиваясь или наоборот хваля. Отбивные были вроде готовы, в мойке находилось всего ничего – четыре тарелки, две доски, два здоровых ножа и миска, а мелочи типа вилок-ложек так и вообще зачем считать, на плите стояла кастрюля, в которой закипал рис, а Макар держал в руках две сковороды – большую и огромную. В шкафу осталось еще штуки четыре, и Макар медленно, но верно закипал от всех этих цивилизационных заморочек. У них с матерью была одна средняя чугунная сковорода, на которой они пекли блины, и одна чуть побольше, в которой делалось все остальное. И хватало же! А у Глеба одних ножей двенадцать штук, причем три из них – практически неотличимые друг от друга шеф-ножи, и как с ними прикажешь разбираться? И как определить, какую сковороду лучше всего брать для отбивных? Со злостью вернув сковороды в шкаф, Макар решительно направился в кабинет Глеба, чтобы поискать в интернете.
У Глеба был шикарный компьютер, у которого был шикарный экран, шикарная клавиатура и шикарное быстродействие. Макар не обнаружил на нем никаких игр, кроме дурацких пасьянсов, но и в них играть на таком шикарном компьютере было одно удовольствие. В интернете рыскать тоже было одно удовольствие: грузилось все и сразу, поисковик выбрасывал результаты миллионами в доли секунд, сайты были удивительно яркими, только ответ на вопрос, какую сковороду лучше всего пользовать для того, чтобы пожарить отбивные, он найти не мог. Единства мнений не наблюдалось, впрочем, и по вопросу о том, как лучше жарить отбивные. Оказалось, что их и на решетке можно было сделать. И не отбивать. И называться они могут очень даже по-разному. И из разного мяса. И дядька тот действительно ас, все, что он сказал ему про мясо, подтверждалось. Макар угрюмо засопел. С кухни донеслись какие-то звуки. Он встревоженно вскинул голову.
Глеб возвращался домой в странном настроении. С одной стороны, он отлично себя чувствовал. Настроение было неплохим, повода для пессимистических мыслей не было. Да и с Макаром было очень даже хорошо: он и развлекал, и озадачивал, в общем, не давал скучать. С другой стороны, радоваться вся его натура упрямо не хотела, словно ожидала подвоха от судьбы. Странное кофепитие с таинственным образом ставшим меланхоличным Тополевым, странное ожидание грядущих неприятностей особого оптимизма не добавляли. По пути домой Глеб даже подумал зазвать Генку в какой-нибудь бар, чтобы попытаться выведать, знает ли он что-то о Тополевских маневрах, но отложил: пока терпит. Но дороги домой в хорошо кондиционированном автомобиле, проползавшем по изнывавшим от жары улицам, хватило на то, чтобы настроиться на приятный вечер с Макаром.
С особым настроением открывая дверь квартиры, Глеб был не готов к тому, что его встретят странные позвякивающие звуки и шипение, доносившиеся из кухни, и к тому, что Макар не выпрыгнул оттуда, чтобы поприветствовать его. Кухонные звуки сопровождали странные запахи. Глеб насторожился и зашел в комнату. Из кастрюли, стоявшей на плите, медленно, но неотвратимо выдавливалась белая пена. В мойке уютно расположилась целая гора посуды. На доске на столе лежали куски мяса. И Макара не было. Глеб раздраженно передвинул кастрюлю на соседнюю горелку, замер у плиты и нервно втянул носом воздух.
- Привет, - раздался у него за спиной виноватый голос Макара. Глеб повернулся к нему, давя раздражение. Макар вздрогнул под тяжелым и обжигающе-холодным взглядом Глеба и робко улыбнулся, делая шаг навстречу. Он бросил быстрый взгляд на плиту, заметил потеки на кастрюле и на плите, и его губы выразительно округлились. – Что, рис малость сбежал? А я там занялся искать, на какой сковороде отбивные лучше всего жарить, и увлекся. Но это же не страшно, правда не страшно?
Макар стоял у двери и не решился подойти ближе. При ближайшем рассмотрении даже один-единственный шаг оказался не очень удачной идеей: Глеб явно был зол. А там еще компьютер работает. Это ему совсем не понравится.
- Слушай, а давай ты сейчас пойдешь, переоденешься, отдохнешь, а я тут все уберу? – Макар широко улыбнулся непослушными губами, беспомощно глядя на него широко открытыми глазами.
Глеб молча вышел из кухни, мимо суетливо посторонившегося Макара. Он осторожно высунул нос из кухни, чтобы проследить, куда пойдет Глеб, и сморщился, когда увидел, что он предсказуемо понес портфель с бумагами к компьютеру. Макара подмывало нестись за ним и клянчить прощение, но сначала надо на кухне прибраться. Одно счастье, что рис почти сварился. Он решительно взял среднюю сковороду и принялся за дело, между делом перемывая посуду и убирая бардак, который он развел на столе.
Глеб смотрел на включенный компьютер и очень хотел пойти и как следует отчитать Макара. Подойдя к компьютеру, он взялся было закрывать вкладки в браузере, но посмотрел, что понадобилось этому проныре, и опустился в кресло, пересматривая запрос и почти физически ощущая, как что-то похожее на признательность одерживает верх над раздражением. Он оставил компьютер включенным и пошел наверх.
Макар сидел на стуле, ссутулившись и зажав руки между колен. Когда Глеб вошел на кухню, он взвился в воздух и выпрямился у стула.
- Слушай, не сердись, пожалуйста, что я компьютером пользовался, - тут же начал он, искательно глядя на Глеба, желая подойти к нему и взять руку для пущего эффекта, и робея, потому что память о холодных глазах с режущим словно бритва взглядом была совсем свежей.
- Макар. – Ровно отозвался Глеб.
- Но я правда там нигде не лазил, ничего такого, только интернет…
- Макар, - перебил его Глеб. – Успокойся.
- Я просто не знал, что и как делать, и поэтому я просто…
- Макар, - отчеканил Глеб, и Макар вздрогнул. – Все в порядке. Ты можешь пользоваться компьютером. Без проблем. Я просто установлю пароль на личные папки, и все. Не потому, что не доверяю. А потому что мало ли что. Договорились?
Макар моргнул глазами. Еще раз. Начал жевать губы и опустил голову. Он смущенно кивнул и благодарно посмотрел на Глеба.
- Будем ужинать? – ровно поинтересовался Глеб. Макар закивал головой.
- Я сейчас, я быстро, - засуетился он. Глеб неслышно вздохнул, подошел к нему со спины и обнял.
- Можно и не спеша, - тихо сказал он Макару в шею, осторожно коснулся ее губами и пошел к винному шкафу.
Макар расставил тарелки, ровно уселся на стуле и напряженно ждал, когда Глеб съест первый кусок его первой отбивной. Глебу было неловко под таким пристальным и таким полным надежды взглядом; он мужественно донес кусок до рта. И Макару довелось смотреть, как его лицо вытягивается, и Глеб пытается не скривиться. Он быстро отрезал кусок и попытался прожевать его, а затем опрокинул в себя полбокала вина.
- Твою. Дивизию. – Выдохнул он наконец.
- Ага, - охотно подтвердил Глеб. – Но прожарилась она отлично.
Макар посмотрел на него, на безумно пересоленную и переперченную отбивную и снова на него. В глазах Глеба разгорался смех. Макар выдохнул с облегчением. Глеб взглянул на Макара, пялившегося на свою тарелку вытаращенными глазами, и засмеялся.
- Вот все тебе! – вспыхнул Макар, но его губы неудержимо растягивались в улыбке. – Что есть будем?
Глеб пожал плечами, смеясь. Макар дотянулся до него и легонько хлопнул по руке, подобрал ногу и начал посмеиваться сам. Хорошо, что на плите стояла целая кастрюля разварившегося риса.
========== Часть 9 ==========
Дни незаметно сменяли друг друга. Глеб отмечал изредка, как кокетливая весенняя зелень сменяется заматерелым насыщенным темно-зеленым цветом, как деревья выстреливают цветом - то белым, то желтым, и как появлялись крапины желтого, коричневого и красного цветов. Дни становились короче, а ночи, как ни странно, длинней. Он мог отметить это и по тому, как низко стояло солнце, когда он подходил к беговой дорожке. Погода менялась резко, даже отрывисто: оглушающая жара резко сдавалась не менее оглушительным ливням. И снова жара. Глебу и нравилась, и не нравилась эта погода и это время, оно почему-то напоминало ему безвременье на перекрестке миров; он часто думал, что именно такая яркая погода воспринимается другими как должная, слишком много людей почему-то рвутся именно в такую погоду из невнятной осенней и тем более отчаянно-зимней. А он находил удовольствие в изучении следов, которые оставляли за собой мелкие дождевые капли на фоне осеннего неба, прежде чем раствориться в других безмолвных следах, в загадочной вязи дождя на стекле. Глебу нравилось смотреть на низкое небо и угрожающего вида тучи, которые хмуро переползали с места на место прямо над головой, казалось, руку протяни – достанешь; хотелось иногда потянуться к ним пальцами, и самому за пальцами, чтобы почувствовать мягкую, прохладную и безразличную вату этих туч кожей. Куда приятней было думать о бесконечности, глядя на сумрачный рыхлый купол неба, чем на ослепительно яркую летнюю его лазурь. И по большому счету, куда легче было отрываться от этого сизого безобразия и снова наклоняться над бумагами, переводить взгляд на экран компьютера или что там еще, чем от звенящей синевы погожего летнего неба.
Дни то ползли, то летели; вечера оказывались и похожими, и непохожими друг на друга. Глеб и радовался и раздражался, и каждый раз совершенно непредсказуемо. Макар с прозелитским рвением отвоевывал у Натальи Владимировны вечерние смены, и Глеб не всегда мог с точностью сказать, будет ли этот рябой кошак дома или нет. И когда квартира встречала его тишиной и сумерками, он странным образом чувствовал себя обманутым, долго принуждал себя заняться хотя бы чем-то, но даже если принуждения оказывались успешными, вечер проходил в ожидании: спать укладываться было бесполезно, потому что Макару чуть ли не до коликов нужно было поделиться тем, как прошел день, и Глебу было подчас очень трудно делать вид, что он спал, и выслушивать сопение, бурчание и наконец произносимое с невероятной надеждой осторожное: «Ты не спишь?». Но когда он возвращался, и его приветствовал Его Неугомонность лично, задавая вопросы, частоте и настойчивости которых позавидовал бы иной пулемет, Глеб с трудом сдерживал раздражение. В иные благодушные минуты Глеб принуждал себя к умственным усилиям и пытался объяснить, откуда это; и он решал, что виной тому усталость, накапливавшаяся за день, если был в меланхоличном настроении и жаждал жалости, которую и изливал на себя ушатами; но если у него было желание поупрекать себя чуть больше, чем следовало, то Глеб охотно признавал, что он раздражался от патологичного желания Макара нарушить его личное пространство, которое Глеб сам отмерял себе очень и очень щедро. И тогда любое появление Макара на периферии зрения воспринималось как угроза его privacy. Иногда Глеб шел еще дальше и признавал с патологичной честностью, что Макар был потрясающе удобным объектом для вымещения раздражения. Он не был «мальчиком для битья» в своем прототипическом значении, не тот у него характер. Попробуй его ударь – мальчишка тут же ударит обратно, и не просто ударит, а осыплет целым градом тумаков. И именно поэтому Глеб, подспудно искавший способ избавиться от чувств, его разъедавших, почти интуитивно не сдерживался при Макаре. Странным образом тот не обижался – Глебу иногда казалось, что Макар вообще не способен обижаться, – когда Глеб огрызался на банальный вопрос: «Как прошел день?», - и сбегал в свой загон. Макар увязывался за ним следом и, грозно хмурясь и угрожающе сжимая губы, требовал объяснить, что случилось. Попытки избавиться от него не приводили ни к чему, Глеб требовал права побыть одному, Макар требовал объяснений, что за блоха его укусила; Макар побеждал: Глеб выдавливал из себя куцые фразы, криптографично сообщавшие о том, что стряслось, Макар мгновенно принимал сторону Глеба и был готов обвинить весь мир в несправедливости, и странным образом Глебу легчало. Раздражение отступало, галстук больше не казался удавкой, и Глеб мог смотреть на Макара, не борясь с желанием вышвырнуть его из комнаты и запереться в ней на ключ. И было до маленькой сверхновой в нутре приятно смотреть, как вспыхивал от радости Макар, глядел на него лучистыми глазами и сиял счастливой улыбкой, на которую невозможно было не ответить. В его безусловной преданности Глеб находил странное, в чем-то деспотичное, в чем-то эгоцентричное, в чем-то благодарное удовольствие. Быть объектом восхищения просто потому, что этим объектом был он, казалось Глебу приятным и вознаграждающим бонусом в не самом легком совместном проживании.
Глебу казалось иногда, что он и не жил особо до того момента, как в его квартире обосновался Макар. Что этот приблуда основался в ней прочно и надолго, сомнений не вызывало, достаточно было посмотреть на то, с каким усердием он обживал кухню и эргономизировал остальные комнаты. Но как выяснялось, Глеб не так уж часто сталкивался и с простыми радостями жизни, наподобие той же вылазки к озеру, и уж подавно не был способен получать от них удовольствие. Макар оказался удивительно предприимчивым парнем, и он требовал компании. Поэтому пикники на природе, вылазки за культурой и категорические требования поддержки в сложном деле выбора новых кед воспринимались Глебом с фаталистическим спокойствием. И странным делом он получал от них удовольствие. Скупое, невыразительное, очень робкое, но удовольствие. От него и не требовалось особо ничего, просто послушно угукать время от времени и послушно плестись следом, и Макар был полностью удовлетворен. Мало ли было нужно человеку для счастья – многозначительный взгляд, легкое прикосновение, легкомысленная фраза – чтобы он самодовольно умолкал и приосанивался. Ему было целых девятнадцать лет. Ему было всего девятнадцать лет. И с этой точки зрения к нему следовало относиться снисходительней. Что Глеб и делал.
Была еще одна странная мысль, которая заглядывала ко Глебу робко и редко. Чаще всего это случалось перед рассветом, и как правило когда тело все еще ощущалось изнеженным и сытым. Макар тихо спал рядом, а Глеб смотрел на комод, где в крайнем левом ящике под альбомами были положены фотографии. Лицом вниз, чтобы даже случайно не спотыкаться об изображения. Он смотрел на этот ящик, медленно доверяя себя сну, и пытался определиться с тем, как оценивать себя почти вне траура, которого никто от него не ждал – не ждал бы, даже Денис, Макара, который появился так неожиданно и так цепко ухватился за его жизнь, и то, что он почти не тосковал. Почти. Он не мог забыть удивительное и непередаваемое понимание, чуткость Дениса, его примечательную способность подбодрить, и думал, думал, что из этого действительно присутствовало в их отношениях, а что кажется сейчас. Ситуаций, в которых Макар устраивал скандал, требовал внимания, было немного, и они были типичными. Только скандалы эти были уникальными именно для их отношений и чем-то новеньким для Глеба: с Денисом эти же поводы для выяснения отношений присутствовали. Но ничего не искрилось, не взрывалось, Денис не увязывался за ним и не требовал объяснений. Они как-то проскальзывали такие времена, по обоюдному согласию избегая бессмысленных выяснений отношений. Они жили мирно. И Глеб, оглядываясь туда, думал, сколько он не знал о Денисе, и сколько не позволил ему узнать. И расслабленно позволяя этой почти неловкой мысли-вине испариться, он поворачивался к мирно спавшему и не ведавшему ничего об этих размышлениях Макару, легонько проводил рукой по линии его плеча и закрывал глаза. Он столько не знал об отношениях, и кто бы мог подумать, что глаза ему на это откроет человек, который в чувствах понимает чуть больше, чем свинья в апельсинах. Уголки губ Глеба приподнимала снисходительная усмешка, и он с чистой совестью и с почти пустым мозгом засыпал.