Я осталась совсем одна, вернее вдвоем с телефоном, который стал моим единственным другом и союзником. Я верила в то, что он обязательно оценит мои чувства и подаст на развод. Он постоянно говорил, что любит только меня, но по-прежнему жил с ней. И я верила в то, что общий ребенок – единственная причина, почему он не уходит. Но я ошибалась. Господи, как я ошибалась. Это теперь, в моем возрасте, я понимаю, что мужчина будет жить только с той женщиной, которую он по-настоящему любит… Он хлопнет дверью всего один раз, громко и резко и никогда не будет хлопать ею годами. Я ждала его ровно восемь лет. Восемь страшных, бесцельно прожитых лет. С телефоном, заплаканными глазами и больной психикой. Восемь страшных лет он обещал, вот-вот обещал развестись и тем самым меня осчастливить. Я уже не требовала развода, я просила меня отпустить и дать мне право на личную жизнь, но он не отпускал. Он никогда меня не отпускал… Все эти годы я была на втором месте и уже не верила, что существуют отношения, где тебе отведена роль первого плана. Я потеряла себя и, не имея собственной семьи, постоянно слушала про чужую. Однажды я вышла на улицу и познакомилась с мужчиной, который был холост и с которым у меня завязались определенные отношения. Но ОН не допустил того, чтобы эти отношения имели продолжение. ОН сказал, что уходит и подает на развод, что теперь мы семья и что отныне мы будем жить вместе. И ОН в самом деле ушел… На неделю… Мы вместе завтракали, гуляли перед ужином по парку и вместе ложились спать… Он рассказывал мне о том, что впереди у нас долгая, счастливая жизнь и что мне повезло, потому что он самый преданный и самый надежный. Через неделю он вернулся в семью… Потому что ребенок плачет в трубку, теща скандалит, а у жены заболело сердце. Он подумал обо всех. Он забыл подумать только обо мне… А затем он по-прежнему приезжал и ограничивал все мои движения. Я устала ждать. Ведь у каждого свой запас терпения.
Я устала ждать, все прощать и все понимать. Я устала жить чужой жизнью, чужой семьей, и мне захотелось своей собственной. Своей, только своей. «Скоро мы будем вместе», – постоянно говорил он для того, чтобы я не смотрела на тех мужчин, которые были готовы к серьезным отношениям. Но после восьми лет ожидания я уже не верила. Я уже ничему не верила. Прошли лучшие годы, а в туманном будущем были только одни пустые обещания. Наши встречи уже не приносили былой радости, наверно оттого, что слишком долго мне приходилось ждать. Слишком долго… Однажды я увидела их парке. Он, она и их ребенок.
Он обнимал ее, а она держала за руку ребенка. Они ели мороженое, громко смеялись, а потом забежали в какой-то уютный ресторанчик. При этом он поцеловал ее несколько раз и, судя по всему, был счастлив. Я спряталась за какую-то карусель и долгое время смотрела им вслед. Этим вечером он позвонил мне, пожелал спокойное ночи, пожаловался на стерву жену, которая вообще не занимается ребенком и которую он всячески ненавидит, рассказал, как он совершенно один-одинешенек вывез ребенка в парк, где в гордом одиночестве вспоминал меня и планировал нашу дальнейшую жизнь, признался мне в вечной любви и верности, сказал, что может позвонить мне ночью, чтобы проверить, не ушла ли я налево, назвал меня своей будущей женой и, положив трубку, побежал в семейную постель к «нелюбимой» жене. В этот вечер я подошла к зеркалу, посмотрела на уже появившиеся морщинки, на первые седые волоски и поняла, что хватит. Довольно. Больше ничего не надо. Ничего. Я поняла, что я не Пенелопа и что я не могу ждать всю жизнь. Слишком много потеряно времени. Слишком много. Я сама превратила свою жизнь в вечный зал ожидания, где рейс, на котором я собралась лететь в заоблачные высоты счастья, постоянно откладывается. Я не выгоняла из своего сердца любовь, она умерла сама.
Любовь нужно поддерживать и ценить, а ее изваляли во вранье, напрочь забыв о том, что она слишком хрупкая и слишком чистая. Сначала умерла надежда, а следом за ней умерла и любовь. Потому что они сестры и они всегда должны быть рядом. Любовь никогда не сможет жить без надежды. Я поняла, что все эти страшные восемь лет боролась со своими эмоциями и естественными сексуальными потребностями. Я убивала в себе женщину и загоняла все свои желания и чувства куда-то в угол. Устала ждать не только я – устала ждать и моя душа. Любая женщина еще с самого раннего детства запрограммирована на создание семьи, и от этого никуда не денешься. Такое длительное ожидание счастья очень плохо сказывается на израненной женской психике.
Домработница жадно выпила несколько глотков воды и продолжила:
– Я хорошо помню тот день. Я высушила свою подушку, которая была постоянно мокрой от слез, выключила телефон и решила начать жить новой жизнью. Надела самое красивое платье, уложила волосы и решила пойти на улицу, чтобы взглянуть на этот мир другими глазами. Глазами, где ЕГО нет. Но раздался звонок в дверь. Такой долгий и такой пронзительный. На пороге стоял ОН с большим чемоданом, двумя удочками, охотничьим ружьем и букетом из трех тюльпанов. ОН сказал, что я нарядилась как продажная девка и что нормальная, любящая женщина должна сидеть у телефона и ждать звонка от любимого, что если люди друг друга любят, то они должны набраться терпения и ждать… ОН даже сказал, что Эвелина Ганская ждала Бальзака ровно двадцать лет, что любимая женщина Тютчева ждала его тоже ни много ни мало, а десять лет. Но ОН позабыл сказать, что любимая женщина Тютчева, Денисьева, так и не дождалась своего любимого: умерев от сердечного приступа, а точнее от одиночества и боли. А еще ОН забыл, что он не Бальзак, а я не Эвелина Ганская. Я хотела закрыть дверь, но он подставил ногу, чтобы я не смогла этого сделать. Он сказал, что приехал ко мне навсегда. Я набралась смелости и сказала, что ничего не хочу. Ничего. Я до сих пор не знаю, на какой срок он тогда приходил. На день, на неделю, на месяц… Я не пускала его в квартиру, и он с силой меня отпихнул. Он вошел так же, грубо, как когда-то, восемь лет назад, он вошел в мою жизнь. Совершенно бесцеремонно, думая только о себе, о своих интересах. Я просила его уйти, но он открыл чемодан, из которого полетели рубашки, галстуки, трусы, и сказал, чтобы я освободила ему место в шкафу, потому что в этой квартире должно быть его собственное место. Он требовал, чтобы я освободила ему также место на лоджии, куда он сложит свои, вернее, наши семейные удочки. Он назвал эти удочки семейными.
Мол, наше совместно нажитое имущество начинается с удочек. А затем позвонила его теща. Она поинтересовалась, для чего ее зять забрал из дома свои вещи. Мне стало страшно: он даже не объяснился… А ведь он так и по жизни жил… Без объяснений. Он сказал теще, что он устал, что вернется только в том случае, если его будут уважать и хорошо к нему относиться. Это значит, что, едва переступив порог моей квартиры, он уже думал о возвращении. Ему нужно было просто успокоить мой бунт. Ему нужно было сделать меня покладистой и безропотной, такой, какой я была эти страшные восемь лет одиночества. Я по-прежнему просила его уйти, но он не уходил. Он снял свои носки и потребовал, чтобы я немедленно их постирала. Потому что теперь мы муж и жена, а жена обязана обстирывать мужа. Я стояла, словно во сне, и крепко держала его носки. Еще бы год назад я бы восторженно их стирала, сушила, бережно гладила утюжком и радовалась, что мне досталась великая честь прикоснуться к чему-то личному и даже можно сказать интимному… Уже в который раз я поняла, что все эти годы я просто ждала, а он жил. Наверно, именно в этом и было наше отличие. Я внимательно посмотрела в его глаза и увидела, что передо мной стоит не мужик, а типичный рохля, который годами, до самой старости будет тянуть жилы из обеих женщин, не в силах отважиться кардинально изменить свою жизнь. Жене он морочит голову тем, что задерживается на работе и вкалывает на благо семьи.
Любовнице обещает развестись, но только не сейчас, только немного позже. Мне даже вспомнился фильм с Олегом Басилашвили «Осенний марафон», где герой мечется межу двумя женщинами, мучая обеих и мучаясь сам. Но по складу мужского характера он обыкновенный рохля. Он никогда и ни на что не сможет решиться и с облегчением воспринимает ситуацию, когда что-то избавляет его от необходимости принять хоть какое-нибудь решение. Бег по замкнутому кругу. Так же и ОН, мой любимый. Погряз во вранье и продолжает врать.
А ведь счастье нуждается в верности, потому что без нее счастья попросту может не быть… Я твердо сказала: «Уходи». Но он не отреагировал на мою просьбу, он повторил, чтобы я шла стирать носки.
Я не выдержала. Я и сама не понимала, что делала в тот момент. Я схватила ружье, лежавшее рядом с удочками, которое по всей вероятности тоже было нашим первым семейным имуществом, нацелилась на любовника и выстрелила.
Я не помнила себя. Я совершенно себя не помнила… Когда я очнулась, он был мертв. Я подошла к телефону и вызвала милицию. А потом выстрелила в молчащий телефон и почувствовала себя свободной.
Елена Михайловна замолчала и трясущимися руками взяла стакане водой. Отпив несколько глотков, она поставила стакан обратно и судорожно смяла платок.
– Я поняла, что не могу сидеть сложа руки в квартире рядом с трупом в ожидании милиции. Я взяла наше «семейное» ружье и спустилась вниз.
Сев на лавочку, я посмотрела на часы, обняла ружье и принялась ждать милицию. Рядом с подъездом стоял джип, в котором сидел хозяин этого дома. Он приехал к своему товарищу. Увидев плачущую женщину, обнимающую ружье, он удивленно спросил, какого черта я тут делаю. Я сказала, что жду милицию, тогда он открыл заднюю дверь и пригласил меня в машину. Так я и очутилась в этом доме и в этой семье. Именно поэтому я служу хозяину верой и правдой и забочусь о его единственном ребенке.
– А вы были знакомы с его женой?
– Да. Она была очень хорошая женщина и достаточно мудрая…
– И как она отнеслась к тому, что он привез вас в этот дом?
– Я же сказала, что она была достаточно мудрая.
– Но ведь теперь вы можете вернуться в ту жизнь и попробовать жить на свободе. Прошло слишком много времени. В вашей квартире уже давным-давно живут другие люди, а вас конечно же никто не ищет. Уже и срок давности преступления истек.
– Я не хочу той жизни. Я не была за воротами этого дома почти двадцать лет. Мое место тут. И умру я тоже тут… – Заплаканная женщина покачала головой.
– Ерунда! – возмутилась я. – Вы еще сможете стать счастливой. А я вам помогу, если вы поможете мне как можно быстрее отсюда сбежать. Я помогу вам с покупкой квартиры. У вас есть какие-нибудь документы?
– Нет. А кто их здесь будет проверять?
– Бог мой, у вас даже нет паспорта? Я и с этим вам помогу. Среди моих поклонников есть весьма влиятельные люди.
Елена Михайловна вновь отрицательно покачала головой и встала.
– Я и сама не знаю, зачем рассказала тебе все это. Мое место здесь. Я здесь словно в монастыре. Я ушла из людского мира и не испытываю в нем ни малейшей потребности.
– Но ведь это сумасшедший дом… Неужели вы и вправду считаете, что ваше место среди сумасшедших?
– А я и сама сумасшедшая. Я же убила человека…
– Вы не сумасшедшая. Вы сделали все правильно. На вашем месте я бы поступила точно так же.
Я подошла к окну.
– Там, за этим забором, совсем другая жизнь. Там люди ходят по магазинам, водят детей в школу и детский сад, читают газеты, обсуждают последние события, любят и создают нормальные, полноценные семьи. Возможно, вы еще встретите человека вашего возраста, который обязательно вас поймет и с которым вы обретете душевное спокойствие.
– Я покинула мир мужчин и не хочу в него возвращаться.
– Но ведь ваш пример единичный…
– Единичный?! Мой пример массовый. Просто не все убивают. Одни ждут до самой смерти и даже умирают с глазами, полными ожидания. Другие находят в себе силы, чтобы все прекратить, и плачут до конца жизни. Третьи пытаются выйти из глубокой депрессии, сойдясь с первым встречным для того, чтобы забыться… а четвертые никогда не смогут убить, они сами кончают свою жизнь самоубийством.
– И все же вы женщина с тяжелой судьбой. Именно поэтому вы должны понять меня. Я не ушла из мира мужчин. В этом мире у меня есть любимый человек, который очень сильно меня любит и переживает из-за того, что я бесследно исчезла.
– Он женат?
– Он вдовец. Подумайте. Не отказывайте мне сразу. Если вы организуете для меня такой пустяк, как побег, я смогу сделать для вас очень многое. И никто никогда не поинтересуется вашим прошлым. Никогда.
Неожиданно для самой себя я погладила домработницу по седым волосам и поцеловала ее в щеку.
– Подумайте, – еще раз повторила я и перевела разговор на другую тему. – Я так понимаю, что уже обед. Где я смогу поесть?
– В столовой вместе с Лешиком. Сейчас я вам накрою. Лешик сегодня даже не завтракал. Ждал вас. Через несколько минут все будет накрыто.
– Хозяин еще спит? – как бы невзначай поинтересовалась я.
– Хозяин спит. Я думаю, он проснется только к ужину. У нас в доме ночевали его гости, поэтому вы будете обедать не одни.
– Да мне какая разница, – едва заметно улыбнулась я и подумала о Максе.
Глава 10
Как только я вышла из кухни, сразу же столкнулась с идущим по коридору уродом.
– Привет! – весело приветствовала я его и похлопала по уродливому плечу. – Где твоя псина?
– В ком-на-те.
– Что ж так?
– Она пе-ре-нервни-ча-ла и ре-ши-ла отдохну-ть.
– Хорошее дело. Мне очень приятно, что ты так заботишься о своих близких. Ты ей подушку под голову постелил?
– За-чем?
– Да так, чтобы ей удобнее было. Кстати, а почему ты не завтракал?
– Те-бя ждал. А ты че-го та-кая весе-лая?
– По тебе соскучилась, – решила я порадовать урода, Урод и в самом деле повеселел и, похоже, даже смутился. Он переминался с ноги на ногу, залился алой краской, словно только что сваренный уродливый рак.
– Ой, да ты покраснел…
– Я застеснял-ся.
– А я и не думала, что ты это умеешь.
Немногим позже мы мирно сидели в столовой и наблюдали за тем, как Елена Михайловна хлопочет по хозяйству. Она принялась сервировать стол, предварительно покрыв его накрахмаленной белоснежной скатертью. После нашего откровенного разговора я очень прониклась к этой по-своему несчастной женщине и уже не держала на нее зла. Вполне возможно, она откажет мне в помощи и не придаст моей просьбе значения. По-человечески ее можно понять. Эти люди стали ей самыми близкими и дорогими. Это ее жизнь, ее судьба.
Пахал дал ей крышу над головой, спас от тюрьмы и доверил ей воспитание своего единственного сына. Это ее семья, а предают семьи только нелюди. Семью можно оставить, можно из нее уйти, но только не предать… Тот шаг, на который я ее толкаю, равносилен предательству, и она вряд ли его изберет. И будет права.
– Па-па не проснул-ся? – поинтересовался урод у домработницы.
– Спит. Он вчера очень хорошо выпил. Ты же знаешь, после каждой великой пьянки он спит до самого вечера. Я не буду его будить, пусть хорошенько выспится. Когда проснется, накрою ему отдельно.
При воспоминании о пахане мне стало невыносимо муторно и я чуть было не свалилась со стула. Они еще не знают о том, что пахан никогда не зайдет в столовую и не потребует свою порцию, что его больше нет, он никого не побеспокоит своим присутствием. Они еще не знают. Увидев Макса, я облегченно вздохнула. Макс был не один. Рядом с ним сел мордоворот по имени Женька. Значит так называемых гостей ночевало двое. Но тогда кто же был тот, с которым мне довелось встретиться на кухне?.. Кто обещал меня убить и превратить мою жизнь в вечный ад? Кто? Я хорошо помню его запах. Запах дешевого табака с какой-то горьковатой примесью. Это особый запах, я узнаю его даже из тысячи. Может, в табак был подмешан наркотик, а может, и нет. Сейчас этого запаха не слышно. Теперь я как та дрессированная собака, которая ищет преступника по запаху. Кто бы он ни был, ночной незнакомец, он представляет реальную опасность. Он вхож в дом… Он хорошо в нем ориентируется… Он болен… И конечно же он маниакален…
– Что с вашим лицом? – как ни в чем не бывало поинтересовался Макс и пододвинул к себе тарелку.
– С лестницы упала.
– Она при мне свалилась, – вмешался мордоворот. – Шарахается ночью по всему дому. Непонятно, как только кости целы. Лестница-то ведь капитально крутая. Можно было и сотрясенье заработать.