Философичный мямля, я была права.
Что же касается смерти Душана – подлинной или мнимой, – Слободан не верит в нее до сих пор. Не потому, что этого не могло случиться в принципе, нет. Просто смерть никогда бы не заинтересовалась такой блеклой персоной, как Душан Вукотич, а если бы он (по недоразумению) вдруг попался – его бы сняли с крючка как не заслуживающую внимания рыбную мелочь и отправили обратно в воду, подобный улов не делает чести никому.
Смерти тем более.
Душан с багажом из пятнадцати подготовленных Алексом картин сел в поезд в Сараеве, чтобы выйти в словенской Любляне и уже оттуда лететь самолетом во Францию, почему был выбран кружной путь – неизвестно до сих пор. К тому же Душан так и не прошел его до конца, вместо словенской Любляны случился хорватский Сплит – направление почти противоположное заданному, Душан развернулся на девяносто градусов. Это не в характере Душана, а его торопливый звонок из Сплита ничего не объяснил: планы изменились, братишка… я отправляюсь в Италию, пробуду там какое-то время, нет, ничего особенного не случилось, просто неожиданно возник покупатель на картины… ему нравится то, что я делаю, и он предлагает сумму гораздо большую, чем предложил господин Гринблат… позвоню, как только доберусь до места, а если объявится Алекс – передай ему… нет, не нужно ничего передавать, я сам свяжусь с ним и все объясню.
Больше звонков от Душана не поступало.
Алексу он тоже не звонил.
И все же Слободан пытался искать брата именно через Алекса, обозленного несоблюдением контракта, – тщетно. Душан как в воду канул. И его картины нигде не всплыли – ни одна из пятнадцати. Какое-то время муссировались слухи о гибели Душана, не сам ли Алекс их распускал?
Слободан не помнит точно.
– Он был очень талантливый художник, мой брат. – Слободан откидывается на сиденье и чешет переносицу. – Как говорит Алекс, такие рождаются раз в столетие.
– Я сожалею, Слободан.
– Лично мне не нравилась его мазня. Но если что-нибудь из этой мазни всплывет – оно будет стоить больших денег. Как говорит Алекс.
– Хотите наложить на них лапу?
– Нет. Я уже говорил, чего хочу. Работать с вами.
Я – в который уже раз – напрягаюсь, когда появится чертов Бир-Хаким?.. Общих фраз и туманных ответов на вполне конкретные вопросы все меньше и меньше, Слободан вот-вот меня раскусит. О том, что наступит после этого, лучше не задумываться.
– Назовите хотя бы одну причину, почему ваше желание должно быть исполнено.
– Я уже называл. И не одну, а целых три.
Байка про монету. Байка про сигнализацию. И – математическая байка, я помню.
– Я помню, Слободан.
– Этого достаточно или нужно что-то еще? К примеру, у меня нет моральных принципов.
– А неморальных?
– Никаких.
Он не врет, это видно по глазам, по-прежнему прозрачным; по губам – они вытянуты в шнурок, на нем может болтаться все, что угодно. Самый нейтральный вариант – гильза от патрона, которым был уложен босниец, попытавшийся ограбить ювелирную мастерскую Душана Вукотича. Ах, да, таких боснийцев было несколько, значит – и гильз будет больше, чем одна. И никаких иероглифов с пожеланием счастья – их просто умаешься выбивать.
– Вряд ли Алекс придет в восторг от того, что я увожу его людей.
– Значит, вы согласны?
– Нет.
– Вы можете поставить его перед свершившимся фактом. Вы компаньоны и имеете равные права, разве неправда?
– Хорошо, договоримся так: я буду иметь вас в виду.
– Это означает «да»?
– Это означает – «я подумаю».
Вот и мост.
Панорама, открывающаяся с него, впечатляет. Иногда стоит какое-то время пожить у океана, чтобы по достоинству оценить прелесть реки. Наличие в ней воды – уже потрясение, особенно для меня, привыкшей к сухим марокканским поймам, красным от выступившей на поверхность глины. Так было не всегда, три года – не вся жизнь, но я успела забыть о Неве, а Сена – напомнила, вода в ней такая же грязная, такая же мутная; она также загнана в каменный корсет набережных – ни вдохнуть, не выдохнуть, возможностей для импровизации не остается. Я скучаю по Марокко.
– Эта история с ювелирной мастерской вашего брата…
– Что вас беспокоит, Мерседес?
Пора бы перестать вздрагивать, когда тебя называют Мерседес. И нервно трясти сигаретой – тоже.
– Вы правда стреляли?
– Я устроил настоящую бойню! Если захотите, я расскажу подробнее.
– Не сейчас.
– Я понимаю. Не сейчас, но когда-нибудь.
– Когда-нибудь… может быть.
– Это означает «да»?
– Это означает – «я подумаю».
Что произошло бы со Слободаном, не будь войны, этнических чисток и бомбардировок Белграда? Он никогда бы не оказался здесь, а если бы оказался – то совсем по другому поводу. Насколько я успела узнать Слободана Вукотича и о Слободане Вукотиче – он бежал совсем не от войны. Бежать от войны – типам, подобным Слободану, такое и в голову не придет, они не отвалятся, пока не выжмут из нее все соки, пока она не затихнет сама собой или не будет прекращена насильственно, в виду явного преимущества одной из сторон; пока стреляные гильзы не станут диковинкой и поводом для возбуждения дела. День окончания войны всегда трагичен для типов, подобных Слободану, независимо от того, на чьей стороне они находятся.
Зачем психопат и маньяк понадобился Алексу? Это не мое дело.
Я больше никогда не увижу его. И об Алексе придется забыть – что ж, это всего лишь расплата за непростительную глупость, которую я совершила, согласившись на встречу с сумасшедшим из его конторы. И слава богу. Слава богу, что мы со Слободаном пересеклись на нейтральной территории, и я – совершенно безнаказанно – смогу вернуться в нигде не засвеченный отель, а вечером позвонит Доминик с утешительным известием о том, что детектив из Касабланки взял след; возможно – это сообщение придет завтра, или послезавтра, или через три дня. Но оно обязательно придет.
Иначе и быть не должно.
Мне не нравится роль Мерседес Гарсия Торрес. Пересечь в ее образе границу – еще куда ни шло, но все остальное… Легкий скетч прямо на моих глазах трансформировался в авантюрную драму с неясным финалом, я не знаю, чего ожидать от партнеров, возникающих совершенно ниоткуда, и я абсолютно не способна к импровизации.
Почти как река, затянутая в корсет набережных.
«Бездарная актрисулька» – так я думала о себе совсем недавно, утром, когда Natasha дала мне ключ от номера, заранее заказанного Домиником. С тех пор ничего не изменилось, и таланта не прибавилось, а вот подтверждений собственной бездарности – хоть отбавляй. Хоть задницей ешь, сказали бы мои питерские друзья.
– …Вы преувеличиваете, Слободан.
– Нисколько.
«Рено» стоит в довольно тихом местечке уже несколько минут, нас окружают однообразные фасады домов – если под однообразием подразумевать архитектурную сдержанность, буржуазную сдержанность, сдержанность цветов на этикетке бутылки хорошего вина.
Авеню Фремье выглядит вполне респектабельной.
Впрочем, после живописной и крикливой нищеты марокканских улочек любая европейская улица покажется респектабельной. Мерседес живет на авеню Фремье, так говорил Заратустра.
Слезайте, приехали.
Конец пути.
– …Нисколько не преувеличиваю, Мерседес. Я познакомился с вами и счастлив. Мне давно хотелось увидеть женщину, о которой Алекс говорит в превосходных степенях. И вот еще что… Мне кажется – он побаивается вас.
– А вот это – уж точно преувеличение.
На секунду мне даже становится жаль юнца с квелой бороденкой – так глубока пропасть его заблуждений относительно брюнетки, сидящей рядом.
– Нет, нет! Мерседес – это почти миф. Вы понимаете, о чем я говорю?
Все предопределено – случайностей не бывает – сегодня мне уже приходилось слышать занятную концепцию о мифе в истории Этого города, и во всех других историях тоже; грех не воспользоваться ею прямо сейчас, сию минуту.
– Остерегайтесь мифов, Слободан. Мифы имеют склонность втягивать человека в сомнительные истории. И что самое неприятное – искажать его сознание.
Я ничего не забыла, слово в слово повторив то, что сказал мне старик из Librairie, я добавила лишь имя, Слободан, общей стройной картины эта отсебятина не испортила. Но на то, как она подействовала на юного серба, – стоит посмотреть.
Юный серб впечатлен. . Подавлен.
Внимает моим текстам так, будто это – Нагорная проповедь Христа в оригинальном исполнении.
Рот Слободана приоткрыт; наглые, отливающие кафельной белизной зубы обмякли и сидят смирнехонько, теперь им и с тертой морковкой не справиться, не говоря уже о приличном куске мяса с кровью. Слободан смотрит на меня (да нет же, на Мерседес, на Мерседес!) почти с обожанием. Почти с вожделением.
Редко кто смотрел на меня так. И в жизни до Марокко, и в жизни в Марокко, кой черт – редко! никто и никогда не смотрел на меня так – ни те, кого любила я. Ни те, кто (как мне казалось)любил меня, серферы, кайтеры, любители воздушных змеев и искатели подружек на ночь отдыхают. Остается Доминик, но Доминик слишком толст и слишком застенчив, он не позволил бы себе даже намека на такой взгляд.
А этот парень – позволил.
Психопат, маньяк, тип, одержимый идеей убийства ради убийства; тип, переживающий окончание любой войны как личную трагедию, как плевок в лицо, и к тому же -
красавчик,
юный Аполлон (Адонис, Калигула, Ричард Гир),
снайпер и математический гений.
Пожалуй, из него можно извлечь еще массу достоинств. Если хорошенько покопаться. Если заглянуть под футболку без рукавов с надписью «Рональдиньо». Если заглянуть под брючный ремень, цвет которого не имеет ничего общего с цветом кроссовок, как поступила бы Мерседес, почти миф?
Именно так бы она и поступила:
Покопалась. Заглянула. Извлекла.
Невидимые токи перетекают от Слободана ко мне и обратно, проклятье, это не повторение истории со Спасителем мира. Это совсем другая история. В случае с Алексом все было гораздо более осмысленным, и желание обладать им поддавалось анализу и легко раскладывалось на составляющие, хотя тогда мне казалось, что дело обстоит совсем по-другому.
Нет, нет – иррациональное – совсем не Алекс.
Иррациональное – Слободан, он – не что иное, как воплощение мечты о безличном одноразовом сексе с владельцем велосипеда или владельцем мотороллера; или сексе в универмаге, рядом с полками, отведенными под кетчуп, видеонаблюдение за полками не ведется.
Слободан стоит большего.
Но не в моем случае. Разве что – в случае Мерседес.
– Вы именно такая, какой я вас себе представлял…
Почтительно заглушённый мотор не может меня обмануть – Слободан только того и ждет, чтобы втянуть меня в новый виток разговора, в новый курс лекций, в новый факультатив. И без воспоминаний о первом контакте с оружием не обойтись, они гораздо ярче, чем воспоминания о первом сексуальном контакте.
Я почти уверена в этом.
– Мне пора, Слободан. Спасибо, что подвезли.
Слободан заметно грустнеет, мысль о скором расставании с Мерседес причиняет ему боль – не сильную, но способную продержаться до ближайшего перекрестка.
– Это вам спасибо. За то, что нашли для меня время. Что согласились встретиться.
– Вы возвращаетесь в контору?
– Да.
– У меня будет к вам просьба.
– Все, что захотите!
«Tout се que tu voudras» – совсем как в записке Доминика. «Туе ке тювудра» – совсем как в призыве Доминика. От схожести интонаций я невольно вздрагиваю.
– Если объявится Алекс…
– Я передам, что вы искали его.
– Этого как раз и не нужно. Ему совсем необязательно знать, что мы виделись.
– Значит, мое предложение вас заинтересовало? – оживляется снайпер и математический гений. – И я могу надеяться?..
– Я же сказала, что подумаю.
– Мы увидимся?
– Я сама вас найду.
На прощанье он долго сигналит мне – прежде чем скрыться из виду. Он сразу набрал приличную скорость, по-пижонски рванув с места, так почему мне кажется, что красный «Рено» едва тащится? Я жажду поскорее остаться одна – вот почему.
Наконец-то – антракт!
У меня появилась возможность перекурить и соскрести с себя дурацкий грим Мерседес – никто больше не заставит меня вернуться к этой роли. А прямо сейчас я отправлюсь в отель и буду сидеть там тихо, как мышь, в ожидании звонка от Доминика; в окрестностях улицы Фердинанда Фабра лучше не появляться, в окрестностях кафе «Аль Карам» лучше не появляться; я не знаю адреса «АртНова-Поларис» – нотам нельзя появляться в первую очередь.
Визитку Алекса Гринблата, консультанта, – в мусорную корзину.
Нытье Слободана Вукотича по поводу гипотетической совместной работы – туда же!.. В доме, против которого остановился Слободан, нет ничего примечательного. Для танцовщицы Мерседес он бы еще сгодился, но для Мерседес почти мифа – большой вопрос. Я подхожу к нему скорее из любопытства, чем преследуя какую-то определенную цель. Женщина, которая жила здесь,– не Мерседес Гарсия Торрес из Нюрнберга, но она тоже – Мерседес.
Крошечный палисадник перед домом Мерседес (скорее всего – муниципальная собственность).
Широкие, забранные фигурной решеткой, двери парадного закрыты. Список жильцов в торце: против фамилий, забранных в плексиглас, – кнопки звонков.
26 ZACHARY BREAUX
27 MERSEDES TORRES
28 SHIRLEY LOEB
«Захари» – имя, похожее на джазовое; «Ширли» – имя, похожее на джазовое и киношное одновременно, приджазованные и околокиношные имена со всех сторон окружают имя для самбы, румбы и пасадобля.
Или – для стрельбы по монетам с расстояния в сто шагов.
MERSEDES TORRES – я не верю собственным глазам, Торрес, Торрес!..
Несколько секунд я раздумываю, что делать дальше: нажать на звонок или уйти отсюда, так и не нажав его. И то и другое – чревато, в случае если Слободан следит за мной из-за угла. И то, и другое красному «Рено» не объяснишь.
Но есть и третий вариант.
Я могу попытаться открыть дверь ключом.
Подходящий ключ имеется, весь путь от Фердинанда Фабра до авеню Фремье он подпихивал меня в задницу, то и дело напоминая о себе, пик его активности пришелся на мост Бир-Хаким, и лишь в последние пятнадцать минут наступило относительное затишье.
Скользнув рукой в задний карман джинсов, я вытаскиваю ключ Ясина. Его бородка слишком велика для замка, врезанного во входную дверь, – это видно невооруженным глазом.
Ничего не получится. Не стоит и пытаться.
Полностью убедив себя в этом, я все же сую ключ в замочную скважину – с гораздо меньшим энтузиазмом, чем в ту ночь, когда отпирала дверь между номерами в гостинице «Sous Le del de Paris». Франция – не Магриб, а Париж – не Эс-Суэйра, простодушные колдовские штучки здесь не пройдут, рыбьих знамений не случится – так думаю я. Так я утешаю себя. Так я страхуюсь от возможной неудачи.
Франция – не Магриб, а Париж – не Эс-Суэйра. Вот и объяснение.
Объяснения же тому, что ключ поворачивается в замке (сначала раз, а потом – другой) – нет. Плохо понимая, что делаю, я нажимаю надверную ручку: путь открыт! Меня встречает сумрачный холл, подножье лестницы со стертыми мраморными ступенями и стеклянный лифт за коваными, выкрашенными в черную краску воротцами.
Вполне респектабельно, вполне буржуазно, как и все на авеню Фремье.
Единственное, что не соответствует стандартам респектабельности, – отсутствие консьержа. И табличка на дверях лифта, я заметила ее только сейчас, когда глаза привыкли к полумраку:
«L'ascenseur ne marche pas».
Лифт не работает, и черте ним.
Лифт не работает, и это к лучшему, я все равно не знаю, на каком этаже расположена квартира двадцать семь, и как выглядит дверь с номером «27». Конфигурация замка (или замков) не волнует меня вовсе: до тех пор пока ключ Ясина (Ключ Ясина)со мной – ни один замок не преграда.
Первый лестничный пролет я преодолеваю в мыслях о возможностях, которые могут открыться в связи с трижды благословенным Ключом трижды благословенного Ясина. И о выгодах, которые меня ожидают.
Ничего сверхъестественного.