— О великолепная Стевия! — высокопарно начал Аристотель, протягивая женщине несколько мелких монеток. — Ты не могла бы нам оказать гостеприимство. Твой вечер свободен?
Она надтреснуто расхохоталась, шершавая ручка жадно сжала пальчики с обкусанными ногтями, тем не менее густо окрашенными алым лаком.
— Я вся к вашим услугам!
Переглянувшись, я поинтересовался, зачем учитель привёл меня сюда.
— Всему свое время, — загадочно усмехнулся философ, дожидаясь угощения.
Вино пахло кислятиной да и килики, сосуды для питья, не внушали доверия, имея грязные разводы по краям. Не пригубив купленное угощение, Аристотель ударился в воспоминания.
— Заметь, Гефестион, перед тобой, мой юный друг, самая почитаемая гетера Пеллы, стройнобёдрая Стевия! Ты был мал и не мог знать её, но твои старшие братья, бьюсь об заклад, её навещали. Не так ли, Стевия? Ты знала мужчин рода Аминтора?
— О, это были одни из самых щедрых друзей и горячие любовники. — Не понимая, куда клонит Аристотель, поддакнула женщина, лихо выпив принесённое вино.
— Ты и сейчас принимаешь высокородных гостей?
Бывшая гетера горько захохотала, ударяя себя по коленям, наклонившись вперёд, быстро впала в истерический припадок.
— Стевии больше нет! — принялась выкрикивать, едва ли не ударяясь лбом о столешницу. — Прекрасногрудая Стевия умерла! Я только смертная тень, не сошедшая в Тартар! Взгляни на моё жилище, жестокий гость, и скажи, кто теперь стучится в мою красную дверь? Стала бы я принимать тех, кто мне неприятен? Разве я бы не попросила слуг выставить на улицу такого нахала, как ты?
— Но, но, полегче, — учитель строгим тоном осадил бьющуюся в припадке женщину. — Мы не хотели тебя оскорбить, напротив, мы дадим тебе ещё денег, но только за правду.
Она всхлипнула и жадно взглянула из-под всклоченных волос на философа.
— Всё, что пожелает щедрый господин.
— Расскажи о себе. И не лги, иначе не получишь денег.
Обычная история. Стевия не сказала мне ничего нового, но в её устах я вдруг услышал собственный приговор. Будучи привлекательной девушкой, несчастная рано стала интересоваться мужчинами, а мужчины, соответственно, — ею. Вскоре у неё был роскошный особняк и множество слуг, подарки, золото текло щедрыми ручьями в её сундуки.
— О, это было прекрасное время. Я сама выбирала, с кем возлягу, порой, уважаемые клиенты неделями дежурили возле моих дверей. Мне привозили благовония из Египта, красное дерево — из Понта, драгоценные камни — из сказочной Индии. Не было желания, которое не исполнялось бы тотчас, едва я успевала его произнести.
Женщина утирала грязными ладонями раскрасневшиеся от слёз скулы. Воспоминания одновременно и грели её, и причиняли боль. Мне стало жалко старушку, и я спросил, отчего тогда она очутилась здесь.
— Молодой господин, я влюбилась, в первый и единственный раз в своей жизни позволила сердцу биться часто-часто. Афродита, несомненно завидовавшая моей красоте, наслала на меня эротическое безумие. Он был молод, красив, увидев его на рыночной плошали, я первая подошла и предложила свои услуги. Я! Знаменитая и всеми чтимая гетера, унизилась до роли мелкой сводни и не пожалела! Наши объятия были жаркими. Отказывая раз за разом богатым друзьям, проводила всё время с ненаглядным Диадохом. Он был очень ревнив, и пока у меня оставались деньги, я забросила своё ремесло, посвящала любимому все дни и ночи. Однажды, поняв, что нет средств даже купить вина для трапезы, я позволила себе принять одного из бывших друзей. Диадох, узнав об этом, сильно избил меня. Я лежала несколько дней не в силах подняться, плача, умоляя Геру покарать его. О боги, немного поправившись, узнала страшную весть. В тот же день, уезжая от меня, он разбился насмерть на колеснице. С тех пор, слезы не высыхали на моих щеках, я не могла более поддержать беседу или танцевать, вызывая желание мужчины. В каждом из них я видела мёртвого Диадоха. Он смотрел на меня из могилы и грозил пальцем. Я продала дом и соорудила ему достойный памятник, я думала, его дух успокоится и оставит меня. Нет! Он и сейчас здесь, вон, сидит в углу и смотрит!
Рассказчица душераздирающе закричала, а я, напротив, сидел, углубившись в собственные мысли. Аристотель не тревожил мой покой.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть, господин.
Она выглядела как старуха: сморщенная, с трясущимися локтями, с космами нечёсаных волос, потерявшая всё из-за любви.
Когда мы вышли, я всю дорогу молчал, придя, застал тебя сидящим на ложе.
— И где тебя носило, филэ? Я должен бегать по всей Пелле, разыскивая свою любовь? — подшучивая по-доброму, ты обнял меня, но, быстро поняв мой настрой, нахмурился:
— В чём дело, Гефестион? Тебя обидели?
— Нет, мы прогуливались с учителем, и я встретил женщину, мне стало её жалко.
Ты поцеловал мои глаза, нежно забрав лицо в ладони.
— Побольше думай обо мне, филэ, и тогда никакие женщины не смогут смутить тебя.
— Я боюсь, Александр, боюсь потерять тебя.
— Опять ты за старое? Я же поклялся, какие тебе ещё нужны уверения? — разозлённый моим дурным настроением, ты отнял руки и отвернулся.
Я заметил упрямую складку у губ: ты пытался скрывать от меня нечто важное, касающееся нас двоих.
— Здесь была твоя мать.
— Знаю, меня известили.
— Она против наших отношений?
— А ты как думаешь? Я сын Филиппа, наследник македонского трона, каждый мой шаг расписан и каждое слово услышано! То, что происходит между нами, не вписывается в дворцовый этикет. Да, я могу иметь любовников, но не возлюбленного, понял разницу?!
— К чему ты это мне говоришь?
Образ Стевии такой ясный и чёткий встал перед глазами.
— К тому, филэ, что больше не смогу быть с тобой всякий раз, когда захочу. Завтра меня не жди и в ближайшие дни тоже. Я сам призову тебя!
Стевия стояла незримая за твоими плечами и хохотала, показывая на меня пальцем.
— Будь по-твоему, Александр, я подчиняюсь.
Вскочив, ты бросил на меня взгляд полный боли, что-то мучило тебя, но сказать не хотел. Не получалось у нас серьёзного разговора, ты был нетерпелив, я — задумчив.
— Мне лучше уйти, филэ.
— Да, Александр, так будет лучше.
Первые разногласия, тогда они казались мне грандиозными, хотя, на самом деле, не стоили тех терзаний, которые я в них вкладывал.
Снедаемый нехорошими подозрениями, я промучился всю ночь, утром был рассеян и почти ничего не ел. У меня не было друга, с которым я мог разделить свои опасения. Аристотель предоставил относительную свободу и не требовал немедленного решения. Я отправился бродить по городу без цели и, не ища развлечений, посетил форум, посидев там на нагретых солнцем ступенях, послушал заезжего оратора, купив немного лесных орехов, нашёл камень, чтобы расколотить крепкую скорлупу, и вдруг услышал крики. Обычное дело: дрались двое, точнее верзила с густой рыжей бородой лупил стройного юношу. Схватив за руку, бугай мастерски обрабатывал лицо соперника пудовым кулаком, собравшаяся толпа криками подбадривала драчунов, выкрикивая всякие непристойности. Скучая, я затесался среди торговцев и мелких ремесленников и сразу же узнал в юноше Феликса, моего нищего гостеприимца. Не знаю, как я очутился в самой гуще свалки, как полез в рукопашную на верзилу и огрёб от него, но потасовка с моим появлением переросла в настоящее побоище. То, что скопилось в душе, я выплеснул в ударах, не знающих жалости. Нас растащили. Феликс, вне себя от ужаса, повёл меня за собой. Виляя по кривым закоулкам, мы промчались, не жалея ног, на ходу Феликс успевал причитать по незнакомцу, точно по покойнику.
— Зачем ты полез между нами, Гефестион?! Ну избил бы меня Пифон, зато заплатил бы! Как я теперь Гестии на глаза покажусь? У нас уже три дня в доме нет муки.
Я резко остановился и впихнул Феликса в узкую нишу между домов.
— Если тебе нужны деньги, только скажи!
Отвязав от пояса кожаный кошель, высыпал ему в ладони горсть серебра. Он задрожал всем телом, не веря в появившееся из ниоткуда богатство.
— Неужели так много платят в армии?
Феликс по-прежнему считал меня простым гоплитом и вид полусотни серебряников Филиппа, так непринужденно звенящих у меня в кошельке, окончательно обезоружил его.
— Я был телохранителем царевича. Бери, у меня ещё много денег.
Немного переведя дух и успокоившись, вымыв в одном из городских источников лицо и руки, поспешил за Феликсом к нему домой. По дорогое мы накупили горячих, только из печи, ячменных лепёшек, амфору масла, зеленую ароматную дыньку и целый кувшин дешёвого вина. Гестия даже рот открыла, когда мы ввалились вовнутрь, таща покупки в обеих руках. Находясь с ними, я вдруг почувствовал себя в семье. Боль от разлуки с Полидевком и матерью, поначалу казавшаяся невыносимой, потихонечку уходила, когда, сидя на полу, пил и ел, раздирая лепёшки руками, обильно поливая их маслом. Не стесняясь дурных манер, опрокинул два килика неразбавленного красного вина. Спали втроём, на одной циновке, кормя одних и тех же изголодавшихся вшей.
Утром, разглядывая в зеркале воды побитую физиономию, совершенно не представлял, как буду отчитываться перед Аристотелем. Феликс был не в лучшем состоянии: синяки так и множились на его широкой рожице.
— Ну и как я пойду на сегодняшний пир? — вздыхал, так и так поворачиваясь над дубовым водоносом, заменившим нам все существующие в мире бронзовые зеркала.
— Не ходи, — я подал идею из угла, отлёживаясь после вчерашнего. — Чего там делать? Все перепьются, будут хвастать подвигами, а закончится всё сплошным безобразием. Плюнь на них, Феликс, у нас же остались серебряники, давай пошлём Гестию за вином и устроим собственную попойку.
— Я бы с радостью, Гефестион, но тут такое дело, короче, ты же знаешь Калликсену.
— Никогда не слышал.
Феликс с изумлением уставился на меня.
— Не слышал имя самой знаменитой гетеры Пеллы? Да откуда ты приехал, друг?! Это же прекраснейшая из всех ныне живущих женщин! Говорят, что сам царь Филипп приказал сделать чашу для вина по слепку с её груди. И пил из неё после победы над иллирийцами. Калликсена имеет самый красивый дом и богатый выезд, её колесница покрыта золотыми листами, а носилки поддерживают самые настоящие дикие эфиопы.
Воодушевление Феликса, с которым он перечислял прелести неизвестной мне женщины стали утомлять, и я, подозвав Гестию, попросил принести мне мокрое полотенце. Девушка повиновалась охотно. Я стал замечать(а мужчины быстро понимают, что стали объектом любовных мечтаний) - сестра Феликса поглядывает на меня с чисто женским любопытством.
— Так когда тебе надо туда отправиться?
— Сегодня после полудня. Там соберутся самые родовитые юноши во главе с нашим царевичем — Александром.
Я почувствовал легкий укол ревности. Вот значит, что ты хотел скрыть от меня! Конечно, изгнанникам из рода не место рядом с аристократами, но, Аид меня забери, мог бы и не таиться!
— А что ты будешь делать на пиру, Феликс?
— Я флейтист, немного наигрываю на сиренге. С неё мы с Гестией кормимся. Пиры сейчас бывают не часто, поэтому пропустить хотя бы один из них мне бы не хотелось. Ты не возражаешь, если я куплю на твои деньги театральный грим?
— Совершенно не против, но у меня есть к тебе просьба.
К Аристотелю я заявился поздно и, не отвечая на вопросы, сразу прошёл к себе. Запер дверь, не желая даже помощи рабов, сам приготовил себе ванну, нагрев, натаскал воды, добавив немного ослиного молока для бледности кожи, как делали дома, и погрузился в прохладные волны до носа. Несомненно, учитель знал о разногласиях во дворце. Ты, Александр, тайком от меня поделился с ним и, наверное, попросил совета. Интересно, каков был ответ философа? Для блага государства порвать со мной? Жаль, что я не имею своего шпиона в его доме, в будущем мне надо будет озаботиться подобным обстоятельством. Феликс, а с ним я встречусь завтра, передаст за пару золотых всё, что услышит и увидит на пиру, но хочу ли я это знать? Выдержку ли правду?
Завыв сквозь зубы, погрузился полностью в воду до макушки и принялся ополаскивать длинные тёмные пряди с медно-рыжеватым оттенком.
Аристотель думает, что я, подобно Стевии, пренебрегу разумом ради любви? Он пугает меня? Чем? Нищетой? Презрением? Грязью? Разве сейчас я не подобен брошенной проститутке, не имеющей и драхмы за душой? Разве всё чем я владею, не принадлежит Александру?! Мои кольца, пояса, плащи — всё это я получил через постель и будь у меня хоть капля чести, то, подобно стоикам, должен бросить позорящие меня вещи и уйти обнажённым. Честь? Я забыл, что значит для меня это слово! Якшаюсь с городскими отбросами, дерусь от скуки, пропадаю по ночам, выпивая неизвестно с кем! Как же быстро сполз с меня аристократический лоск! Глядя на мою битую морду, никто не поверит, что я, как и пирующие сейчас во дворце, благородный господин. Но если и Александр забудет это обстоятельство, то клянусь Асклепием, я напомню ему!
Решение пришло легко и просто. Подобно Афродите, я легко поднялся из молочных волн, обсушил тело мягким покрывалом, залечил ушибы и лёг спать. Мне понадобится много сил завтра. Отныне никто не посмеет сделать мне больно, указав на место мальчика для ложа. Меня будет уважать всякая тварь!
Как бы не желал, заснул я далеко за полночь, без сновидений.
Феликс, обрадованный щедрым вознаграждением, торопился рассказать обо всём, чему был свидетелем:
— О Гефестион, это было величественное зрелище! До сорока лож стояли с обеих сторон от царского места. Усыпанные лепестками алых роз и лилий, с золотыми ножками в виде спящих львов и подушками персидских тканей, эти ложа были достойны олимпийских богов! Нам велели ждать в небольшой нише, до времени скрываясь за занавеской. Я же, помня твою просьбу, подобрался ближе и смотрел в щель. Я хорошо разглядел входящих: среди них было много молодых полководцев, вернувшихся недавно из похода. Все славили Филиппа и Александра, говорили, что царевич проявил себя как молодой лев и даже его вид приводил врага в трепет!
— Обычный придворный трёп, Феликс, мне он неинтересен!
— Да я понимаю! Так вот, когда рабы внесли с десяток царских кратеров, а за виночерпиями в зал вошли приглашённые гетеры, я, к тому времени, уже услаждал игрой слух гостей и мог, не прячась, глядеть на их прекрасные формы. Среди них была и Калликсена. О боги, она оказалась даже прелестнее, чем говорили знатоки. Невысокая, но изящная фигурка, точно из слоновой кости выточена, смуглая с золотым отливом упругая кожа, а глаза! О Гефестион, ты бы тоже влюбился в её влажные чёрные глаза, точно у молодой косули. Клянусь, она даже не прибегает к ухищрениям косметов, настолько густы и выразительные её брови и ресницы! Увидев Калликсену, наш царевич Александр даже приподнялся на ложе, одариваемая красавицу величественной улыбкой.
Я едва сдержался, чтобы не врезать Феликсу кулаком в зубы.
— Продолжай!
— Калликсена спела очень миленькую песенку, а я, приблизившись, вызвался ей подыграть, помня, что ты велел хорошенько её рассмотреть. Сказать к слову, я был совсем не против держаться ближе к ней, но Александр отослал меня, указав Калликсене место на своём ложе. И весь пир поил её из своей чаши. Они ели сочные фиги и гранаты, мясо цыпленка под лавровыми листьями…
— Меня не интересует набор блюд! Скажи, он обнимал Калликсену?
— И ещё как! За талию, потом вот так легонько поглаживал её по бедрам, что-то шептал на ухо смешное, от чего Калликсена приглушённо смеялась и немного краснела. О Гефестион, они стоили друг друга: мощный воин и нежная девушка, неудивительно, что вскоре Александр пожелал с ней уединиться. Поднявшись с ложа, он восславил Афродиту, после чего скрылся с красавицей за длинным занавесом.
— Как долго они отсутствовали? Несколько минут? Час? Два?
— Гефестион, ты…
— Я должен знать всё! — рявкнул, точно дикий зверь, пугая Феликса.
— До конца пира они более не появлялись. Прости, ты как-то странно себя ведёшь. Не заболел?
Феликс потянулся, желая потрогать мой лоб, но я оттолкнул его руку, запахнув плащ, бросился едва ли не бегом с рынка. Сердце грозило выскочить из груди, так сильно оно ударялось о рёберные стенки, в глазах стояла картина, нарисованная другом: твои ладони, касающиеся женского округлого бедра. Голос. Несомненно тёплый, участливый, спрашивающий — согласна? И глаза вспыхнувшие радостью от ответа!