— Красавчик Гефестион? Какие ветры забросили тебя в лагерь? Я слышал, ты сидишь в гинекеме собственного отца и прядёшь шерстяную пряжу наравне с сёстрами!
— Твои сведения лживы, как и твои предположения. Я уже два месяца здесь.
— И чем занимаешься? Таскаешь за братом щит или чистишь его доспехи?
— Я сражался под стенами Перинфа, если не веришь, спроси наших солдат.
— Ой, прям побежал! И так понятно: папочка Аминтор, спасая твою честь, заплатит любому, лишь бы он подтвердил, будто бы ты можешь держать меч.
— Насколько я знаю, Парменион на днях добивался у царя чести для вас водить собственные отряды, предлагая, в качестве компенсации, твои услуги в спальне, или скажешь, что я снова вру?
Скандал, впрочем не получивший широкой огласки, быстро замяли, но наши слуги ещё долго передавали на ухо пикантные подробности.
Филота плюнул мне под ноги, выражая крайнюю степень оскорбления. Я вдруг заметил, что крепко сжимаю ножку тяжёлого кратера. Ещё немного, и пустил бы его в недруга. Сзади приблизился Птолемей и дружески хлопнул по плечу.
— Советую быть с Филотой полегче. Парменион — второй человек в войске Филиппа, если до него дойдёт, что ты не ладишь с его сыном, это может отразиться самым поганым образом на благородном Аминторе.
— Только поэтому я и не задал трепку этому щенку шакала.
Не желая отчитываться перед Птолемеем, твоим незаконным братом, сбросил с плеча дружественную ладонь.
Несомненно, сегодня же они не удержатся и расскажут о моём появлении, значит, наша встреча не за горами. Готовясь к непростому разговору, я, задумавшись, попал в палатку полководцев и затаился, издалека услышав звучный баритон Филиппа. Царь снова задирал отца. Судя по выговору, он был уже сильно пьян и стеснять себя приличиями намерен не был.
— Друг Аминтор! — кричал он с места, но так, чтобы слышали все. — Где твой сын Гефестион? Почему ты прячешь его, словно девственницу? Моему Александру пора выпустить борея из упругих мехов, а то он, того и гляди, взбесится, точно олень во время гона.
— Я не понимаю, причём здесь Гефестион? Разве в лагере мало достойных девушек или жен?
— Послушай меня, о достойный сын Деметрия, все беды моего сына заключаются в двух фразах: он слишком мало пьёт и не трахает девок. Ну не стоит у него на бабу, хоть ты убейся!
— Возможно, кто-то может ему помочь по-финвански?
— Да чтоб ты сдох, Аминтор, со всей своей дипломатией! К этому я и веду! Прикажи своему Гефестиону подставить зад моему Александру, глядишь чего и выйдет путное!
Филипп захохотал и громко хлопнул моего отца по спине. Все, возлежащие рядом, громкими криками восславили мудрость царя, поздравляя отца со столь лестным предложением. Весь обратившийся в слух и зрение, я впился в фигурку отца, про себя моля его сдержаться.
— Я не понимаю твоих шуток, о мой повелитель, очевидно, здесь присутствует иносказание…
— Ну и обосрал ты меня своим словесным поносом, Аминтор! Я тебе как македонец македонцу говорю: подложи сына под Александра и покончим с этим. Во имя государства и для моего спокойствия, приказываю Гефестиону распечатать меха моего сына. Дошло?!
— Это неприемлемо, прошу разрешить мне уйти!
— Куда?! Мы только начали! Сейчас принесут жареных утят, ты же любишь их, а? Мой добродетельный чистоплюй! Жри и славь меня! Эх, был бы твой Гефестион девкой, клянусь Афродитой, я бы их поженил, глядишь, мой внук тоже стал бы из благородных греков! Умел бы раздирать утку кончиками пальцев!
Я не мог более слышать оскорблений, коими царь осыпал отца. Развернувшись, бросился прочь и упал в твои объятия. Все оправдания вылетели из головы, только я вдохнул такой родной аромат твоего дыхания. Не говоря ни слова, ты поднял меня на руки и понёс, я не сопротивлялся. Наверно, со стороны мы выглядели комично: мои длинные ноги, как журавлиные лапы, вздымались острыми коленками. Возможно, кто-то и смеялся над нами, но я никого не видел, никого, кроме тебя, и ты, не отрываясь, смотрел в моё лицо.
— Люблю, люблю… — только и мог шептать, а мне казалось — ору на весь лагерь.
Как в дурманящем тумане, растворялся в своей любви и плыл туда, куда несло меня течение страсти.
— Я хочу тебя поцеловать, — донёсся далёкий теплый голос. Что я мог противопоставить ему? Ничего — только ищущие губы. О боги, первый настоящий поцелуй стал для меня открытием, не знаю, кто тебе объяснял технику, но ты вгрызся в мой рот, сплетая языки, лишая дыхания. Я распахнул глаза, не веря новому чувству, колени подогнулись, и я был готов рухнуть, если бы ты не поддержал меня за ягодицы. Ты застонал от недовольства, когда недостаток воздуха заставил ненадолго покинуть мой рот. Только сейчас я заметил, что ты, в отличие от меня, целовался с закрытыми глазами. Это было так мило, и я не удержался от улыбки.
— Мой Александр.
— Гефестион!
И больше ничего. Ни вопросов, ни оправданий. Нам не нужны были слова, даже дыхание казалось слишком грубым, оскорблением того чуда, которое родилось только что от соединения двух уст.
========== 4. Аминтор. ==========
Отношения с отцом становились всё хуже. Я искренне недоумевал: столь снисходительный к Филандеру и Полидевку, он, непонятно почему, стремился контролировать каждый мой шаг. В день нашей встречи в лагере, оставив отца на пиршестве, я заявился в палатку только под утро и нашёл его слишком трезвым и слишком злым. Не говоря ни слова, Аминтор сгрёб меня за длинные лохмы и принялся наносить удары ладонью по щекам.
— Где таскался? По чьим палатками бродил?
— Я был у Александра! С каких пор мне нельзя иметь друзей?
— У Александра? Отлично! Филипп этого хотел! Надеюсь, ты отлично выполнил его повеление?
Я понимал, что сейчас занимало отца. Грязные разговоры на пиру ещё не выветрились из головы.
— Папа, ничего не было! Мы… Мы только целовались!
— Целовались!
Моё последнее слово вызвало бурю негодования, отец принялся возить меня по полу и удары, до этого бывшие скорее громкими, нежели больными, изменили характер.
— Негодник! Неблагодарная скотина! Как ты мог решиться на такое!
— Да на что, папа?! На любовь? Ты отказываешь мне в праве любить? Почему?! Мне шестнадцать, многие ровесники уже давно занимаются этим!
Отец выпустил мои порядком измочаленные волосы и, отойдя, сел на скамью, указав место у своих ног.
— Я скажу, и ты примешь мои слова. Дело в том, что ты обещан Асклепию! Твоя матушка три дня мучилась в родах, все лекари, как один, утверждали, что она и ребёнок умрут. Я, не переставая, по много часов молился у родового алтаря, а когда, утомлённый, заснул, то мне явился Пион, ученик Асклепия, и сказал: «Не горюй, о благородный Аминтор! Жена родит тебе здорового сына, сильного духом и прекрасного телом. Асклепий пошлёт тебе и семье долгую славную жизнь — взамен лишь желает видеть Гефестиона своим жрецом. В двадцать лет пусть он обретёт голову и вступит под священные своды Асклепиона в Дельфах».
Через час благородная Адрия благополучно разрешилась тобой.
Как только я услышал пророчество, то задрожал, как раненый барс, закрывая лицо ладонями.
— Почему ты не сказал мне об этом раньше?! Зачем отослал в Миезу?! Почему не запер в доме, чтобы я не узнал дружбы и любви? Ведь тогда мне было бы проще похоронить себя среди кашляющих стариков и ревматических старух!
— Я не хотел отнимать у тебя последней радости детства! Прости, мне действительно стоило выбрать Полидевка.
Глаза отца наполнились беспроглядной тоской, он пригладил мои взъерошенные пряди и поцеловал в макушку.
— Что мы можем против богов, сынок? Асклепий призвал тебя ещё до рождения, и кто я такой, чтобы спорить с могущественным покровителем семьи?
Отпустив меня, отец принялся начищать побывавший во многих сражениях щит. Я медленно вышел из палатки. Занимался рассвет, птицы, молчащие днём, щебетали наперебой, словно спешили спеть все свои песни до того времени, пока иссушающее солнце не войдёт в зенит. Всё в природе стремились к жизни, а я? Приговорён к тишине храма, к полумраку каменных залов, к медным треножникам с курящимися на них благовониями. Всё было напрасно! Воинские подвиги — не для меня, звон оружия и победные крики обойдут стороной Гефестиона! В двадцать он наденет серую мантию жреца и навсегда скроется в Асклепионе.
Трогая зудящие алые пятна, оставленные тобой на шее и груди, я разрывался между любовью и послушанием, между волей богов и собственными устремлениями.
Пришедший к обеду Полидевк передал, что меня зачислили в отряд друзей царевича, поздравил и со смехом спросил, куда я исчез с пиршества. Промолчав, чем сильно удивил прямодушного брата, я, отказавшись от еды, лёг на ложе и накрылся одеялом с головой. Волшебная ночь кончилась, мои мечты испарились, и душа летит в Тартар. Вспоминая, как нежно ты проводил кончиками пальцев по моей груди, как, наклоняясь, трогал губами соски, вызывая непроизвольные стоны наслаждения, какими твёрдыми были твои чресла… Я беззвучно выл от отчаянья.
Мне принесли придворные доспехи: серебряные, с золотой насечкой и застежками в виде миниатюрных головок пантеры. Сверкающие, как мидийские опалы, драгоценные доспехи тотчас стали предметом зависти многих воинов. К панцирю прилагались нарукавники и поножи, так же щедро украшенные гравировкой - видимо, ты заранее заказал боевой наряд для меня, и потому все детали подходили идеально. Лёгкая, нежно-голубая туника и сапоги, не стесняющие стопу. В довершение всех даров, раб передал мне синий плащ с богатой вышивкой и шлем. Видимо, мастер, изготовивший доспех, особое внимание уделил именно шлему в виде леопардовой оскаленной пасти, с густым оголовьем из жёсткой конской гривы. Кончики синего плюмажа спускались значительно ниже плеч, закрывая половину спины. По обеим сторонам звериной морды, в небо устремлялись два белых пера из хвостового орлиного оперения. Рассматривая шлем, я не заметил, как вошёл Полидевк и громко присвистнул, увидав меня в новеньких доспехах.
— Ну прям сам Арес! И откуда такое богатство? Только не говори, что наш папаша, этот скряга, растряс сундуки с семейной казной!
— Это подарок Александра. — Убитым голосом сообщил я, не зная куда положить шлем, вертел его в руках.
— Ого! Что-то мне он не сделал подобного подношения! И за какие заслуги ты удостоился чести носить золото и серебро?!
— Прости, Полидевк, я не могу тебе сказать.
Радость от прекрасного подарка исчезла. Наконец, найдя место для шлема, я положил его на походный стол и, отвернувшись, принялся распутывать кожаные тесёмки. Брат решил, что мне стыдно объясняться и постарался оправдать.
— Подумаешь, ну и переспали вы разок-другой, что в этом плохого? Ты взрослый парень, можешь сам распоряжаться любовными привязанностями…
— Не могу, Полидевк, вот именно, что не могу! Я не спал с Александром, мне нельзя! Я посвящён Асклепию!
— Асклепию?
Для Полидевка моё признание стало открытием, не зная, поздравлять или, напротив, жалеть, брат ненадолго замолчал, переваривая сказанные слова. Потом спросил:
— И что ты намерен делать?
— Не знаю, наверное, уеду как можно скорее. Я решил не ждать двадцатилетия, лучше сейчас оборвать нашу связь, ведь боги не признают конкуренции.
Полидевк, несмотря на внешность недалёкого умом благодушного вояки, сохранял внутри себя образ трезвого хладнокровного стратега и любящего брата.
— Этого хочет отец? Так? А чего хочешь ты? Провести всю жизнь, возжигая священный огонь, варя снотворное зелье, толкуя сны больных путников? Ты не создан для жречества, ты — воин Гефестион, я видел, как ты бился под стенами Перинфа. Хватит размышлять о других, подумай лучше о себе!
— Но, Полидевк, если я не выполню обета, самое меньшее — меня выгонят из семьи! Я стану изгоем, человеком без племени! За мою жизнь никто не даст самой мелкой монетки. Я уже проклят матерью, хочешь, чтобы я отринул и отца?
— Я лишь хочу тебе счастья, Гефестион! И потом, кому Александр отдаст этот прекрасный шлем? Он же был сделан по мерке твоей головы!
Больше мы с братом не говорили на эту тему. Приглашённый на совет в твою палатку, я не посмел был небрежным. Роскошный плащ, непринуждённо задрапированный, на левом плече заколотый сапфировой фибулой, вызывал вздохи восхищения у встречных воинов. В войске Филиппа мне ни раз приходилось видеть мужчин, подражающих финванцам. В роскошных одеяниях, со множеством дорогих украшений. Бороды их были умаслены и завиты. Величаво выступали они в длинных узорчатых одеждах. Открыто демонстрируя свои пристрастия, целовались у всех на виду, тискали возлюбленных, без оглядки на проходящих мимо воинов. Ожерелья и кольца, расшитые жемчугом накидки, говорили о богатстве их покровителей. Их не осуждали, даже более - считали избранными! Пока я шёл в твою палатку, то ловил на себе похожие понимающие взгляды простых солдат. Мне казалось, что все знают о том, что произошло вчера ночью и поддерживают меня! Благодаря богам моё тело быстро восстановилось после вынужденного голодания. В то время я ещё не прибегал к услугам косметологов и неудивительно: я был молод и полон сил. Я был влюблён по уши и, как бы то ни было, направлялся на встречу с тобой. У входа увидел множество собравшихся одноклассников. Протей стоял особняком и без доспехов.
— Да хранит тебя Дионис, друг.
— И тебе здравствовать, Гефестион, ты сегодня нарядный!
— А ты, как я вижу, в мирном одеянии.
На Протее оказался простой шерстяной хитон и короткий гиматий.
— Это всё из-за ранения.
— Он закрыл собой Александра в недавней стычке! Наш Протей показал себя как герой, пока некто прохлаждался под крылышком мамочки в Пелле!
— На то были причины!
Я метнул ненавидящий взгляд в Никанора, старшего сына Пармениона.
— Не сомневаюсь! Например, прядение шерсти!
Судя по ехидному тону и сокрытым усмешкам, многие твои соратники были довольны нашей стычкой. Мои доспехи уже вызвали ядовитые пересуды за спиной. Вышедший телохранитель пригласил в палатку.
Я был впервые на совете и потому растерялся, не зная куда сесть. Справа от тебя разместился неизвестный мне мужчина средних лет с твёрдым, словно выбитым из камня, лицом, слева примостились сыновья Пармениона, рядом с ними устроился Лисимах, Гектор, дылда Птолемей. Чуть поодаль — Мелеагр, Неарх, Леоннат.
— Гефестион, туда!
Ты указал мне на место у входа. Не возражая, я сел рядом с беднягой Протеем и заметил то, на что поначалу не обратил внимания. Твой молочный брат был очень бледен и тяжело дышал, видимо, глубокая рана давала о себе знать. Наклонившись, я шепнул:
— Тебе лучше бы полежать.
— Нельзя, я нужен Александру.
— Что ты можешь ему дать, ты же ранен? — искренне изумился я и, привычно подбоченясь, принял изящную позу. Я хотел, чтобы мой незадачливый соперник узрел всю красоту одежд и понял без слов свой проигрыш.
— Свою жизнь.
Наше перешёптывание заметили, сидевшие рядом приказали замолчать. Ты говорил о перегруппировке войск, о ведущемся у западной стены подкопе, в котором нам придётся сражаться сегодня ночью. Заранее распределял обязанности и места.
— Александр, — вмешался тот самый мужчина по имени Кратер, — мы сильно рискуем биться в узком проходе, где, самое большее, могут разминуться только двое воинов! Это слишком сложно!
— Видишь ли, Кратер. — И твой голос не предвещал согласия. — Война — вообще рискованное дело, и если мы будем думать о безопасности, то не лучше ли сидеть по домам в Пелле?
Все рассмеялись, и я в том числе, мужчина побагровел и молча сел на место.
— А как думает Гефестион?
Смех смолк, и друзья обратили взгляды на меня.
— Доблесть не знает расчёта, и если для приобретения её нам придётся сражаться плечом к плечу, я буду готов к этому.
— Вот тебе и ответ, Кратер! — развеселился ты, внешне довольный моими словами. — Мой юный воин — пример для подражания!
Кратер сверкнул на меня многоопытными глазами солдата, сухой рот сжался в одну прямую полоску.
— Хвала Зевсу, что он не полководец.
Я понимал, какое оскорбление ты нанёс сейчас желчному Кратеру, желая возвысить меня, принял откровенно глупые слова за воодушевление к действию. Стыдясь, отступил в тень палатки.
— Считаю совет оконченным, все свободны до вечера. Гефестион, задержись ненадолго.