И как только последний македонец покинул палатку, ты быстрым шагом подошёл ко мне, без слов схватил за плечи, плотно соединяя губы. Застонав от наслаждения, я обвил твою шею руками, стараясь не отставать в проявлении любовной страсти. Наши языки сплелись, обмениваясь нежностью, мы замерли, не видя ничего и слыша только стук сердец.
— Филэ, мы будем в первый раз по-настоящему сражаться вместе. Как Ахиллес и Патрокл!
Не будучи уверенный в собственных военных талантах, я попытался тихо возразить:
— Может, тебе лучше взять в пару опытного Кратера или удачливого Филоту?
Ты не слушал, раздавая щедро поцелуи, твердил одно:
— Сегодня ночью мы соединим нашу славу и отныне моя победа будет и твоей, как мы и мечтали.
Немного успокоившись, спросил:
— Тебе понравился мой подарок?
— Он прекрасен, но что скажут другие, увидев, как ты благоволишь ко мне?
— Люди всегда говорят гадости, если не могут достичь желаемого. Но мы-то знаем, насколько чисты наши отношения.
И снова объятия, сводящие с ума прикосновения, горячий шёпот на ухо и сладостное головокружение. О Асклепий, ты бы никогда не мог сравниться с моим божественным возлюбленным!
Уходя, я сказал о разговоре с отцом. На войне случается многое, никто не знает, кому завтра суждено увидеть рассвет.
Это была одна из самых кровопролитных стычек. Наш отряд насчитывал шестьдесят четыре гоплита. Вооружённые тяжелыми щитами и мечами, под градом стрел, посылаемых защитниками крепости, мы медленно ползли по широкому проходу. Выполненный сапёрами, ход зиял чёрной дырой в стене, а за ним нас ждала неизвестность. Ты, отбросив страх, ступал по земле, словно шёл по нашим аллеями в Миезе: легко, не прячась и не раздумывая. Держа щит над собой, криком подбадривая идущих следом.
— Разве это стрелы? — громко смеялся. — Это женские шпильки, способные только удержать причёску! Видать, перинфцы совсем обезумели, раз поставили на стены несчастных жён и дочерей. Вперёд, ребята, давайте покажем им настоящих мужчин, раз их мужи сидят, как трусливые псы, по домам!
Ты первый шагнул в темноту, и за тобой устремились остальные, я немного замешкался, а когда бросился вперёд, там уже кипел бой. Присланные персидским царём Охом союзные бактрийцы, в полотняных коротких халатах и варварских штанах, схватились с нами, грозя с ходу опрокинуть и уничтожить. Им было наплевать на Перинф, греков и македонцев. Они дрались за щедро рассыпаемое в карманы золото! Мы же искали только славы!
Только вмешательство богов да навыки, привитые во дворике Ареса, спасли нас в тот день от смерти. И, конечно, ты.
Ты рубился, как бешеный, не опуская меча ни на мгновение, заражая всех яростью. Опытные бактрийцы быстро поняли, кто давал нам силы и звал в бой. Они окружили тебя плотным кольцом, никого не пропуская вовнутрь, совершая молниеносные броски, заставили крутиться, как веретено в ловких руках пряхи. Я сражался в пятнадцати шагах и едва ли не визжал от злобы, не в силах помочь. Один за другим враги возникали между нами, и сколько бы я не отправлял их в преисподнюю, всё равно не мог сделать ни шагу. Меня гнал вперёд страх. Я боялся не за себя, на собственную смерть стало глубоко плевать, я боялся не успеть погибнуть рядом с тобой.
— Александр! — с криком я вломился в самую гущу бактрицев, разя направо и налево, убивая всякого, кто заступал мне дорогу к тебе.
Впоследствии ты говорил, что чувствовал то же самое. За шумом битвы вдруг узнал мой голос и рванулся навстречу. Не видя друг друга, мы неуклонно стремились к сближению, и никто не мог нас остановить.
— Гефестион! Встань рядом!
Мы смогли, преодолев всё и всех, соединиться, взяв одну участь славы или поражения. Прикрывая твою спину щитом, я бросался на каждого, кто пытался обойти нас. У ног выросла целая горка трупов: умирающие шептали нам проклятия холодеющими губами, а те, кто ещё мог, двигались, хватали за ноги, кусали в лодыжки. Я немилосердно топтал врагов, приканчивая их даже на земле.
— Сражайтесь, македонцы, на вас смотрит Зевс! — кричал ты, разрубая человека от плеча до пояса. — Смерть в бою — лучшая награда! Острова блаженных ждут смелых воинов!
И мы готовы были умереть.
Но заиграли трубы, приказывая отступить. Отбиваясь, мы развернулись, не переставая угрожать бактрийцам мечами, нехотя, подчинились. В узком проходе неосознанно прижались, вдыхая запах крови и пота, и вдруг ты сказал совершенно спокойном голосом:
— Я люблю тебя, останься со мной сегодня и навсегда!
— Хорошо.
Я только и мог, что согласиться, потому что, рубясь с тобой плечом к плечу, дергая смерть за бороду, понял, наконец, слова Полидевка и решился.
Из шестидесяти четырёх воинов в живых осталось чуть больше половины. Бившийся в арьергарде Лисимах получил тяжёлое ранение в грудь и его пронесли мимо нас на носилках, ещё несколько македонцев сидели и лежали на траве, дожидаясь помощи. Ты подошёл к первому из них, устало опустился на колени. У парня была сорвана кожа с лица, острой персидской саблей рассечена на лоскуты, он сидел, зажимая рану и глухо стонал.
— Гефестион, принеси из моей палатки бинты! — прикрикнул ты и отошёл к соседу раненого солдата.
Я захватил ещё кровоостанавливающий бальзам и немного вина. Принеся всё, застал тебя врачующим самого обыкновенного солдата. Моя гордость потомственного аристократа взбудоражилась от подобной картины: ты царевич, сам в пыли и грязи, в засохших корках крови на свежих ранах, вправлял неизвестному македонцу ногу.
— Филэ, почему так долго? Помоги мне, держи Кадмуса! И, во имя Диониса, взяли!
Со всей силы дёрнул, кость хрустнула, вставая на место, и ты довольно улыбнулся.
— Мы с тобой ещё до Геракловых Столбов дойдём, Кадмус, давай, выздоравливай.
Для каждого раненого у тебя нашлись слова дружеского ободрения, каждого ты называл по имени, даже безнадежные и то улыбались тебе, протягивая руки. Ты поил умирающих вином и обещал позаботиться о достойном погребении и материальных выплатах осиротевшей семье. Я только хотел спросить, откуда ты возьмёшь столько денег, но промолчал, понимая всё величие душевных порывов. Только спустя два часа после боя, мы смогли добраться до палатки, где тебя ждали слуги. И лекарь.
— Сначала его, — указал на меня, и рабы беспрекословно помогли снять доспехи, распутали многочисленные ремешки и завязки. Только сейчас я понял, как сильно устал, и как у меня болит бок. Подняв руку, разглядел глубокий порез, кровь пропитала весь хитон, и края раны противно хлюпали.
— Быстро в ванную!
В то утро ты вылил на меня всю предназначенную тебе горячую воду, отогнав рабов, сам осмотрел моё тело и облегчённо вздохнул, не найдя иных серьёзных повреждений. Мазь и крепкая повязка вскоре красовалась, обвивая торс, обнажённый, я полулежал на твоей кровати, пока ты, фыркая, отскрёбывал грязь уже с себя. Боль прошла, и меня тянуло в сон. Не желая сдаваться Морфею, я смотрел на тебя, и ты, понимая всё без слов, не стал надевать даже набедренной повязки, выйдя ко мне, как юный Дионис, с копной мокрых вьющихся волос. Смеясь одними глазами, склонился над ложем, целуя в губы.
— Филэ, сегодня ты подобен божественному герою, смотри, я не получил ни одной царапины на спине. Ты защищал её. Умоляю, всегда поступай так, дай мне то, чего не может подарить никто, даже мать, дай мне уверенность, филэ! Стань мне несокрушимым тылом, и я завоюю всю Эйкумену! Ты один знаешь: без тебя я никто…
Как часто я вспоминал эти слова, сказанные в юности. Они стали моим своеобразным девизом. Все годы я был непробиваемым бастионом твоей великой судьбы, ты так и не узнал, сколько я отбил атак наших врагов, подло нападающих сзади, и не только на поле боя. Возможно, ты всё же что-то чувствовал, потому, иногда сжимая мою руку, молча её целовал, не объясняя причин своей нежности.
Мы проспали почти до вечера на одном ложе, без одеяла, вдыхая дыхание друг друга. Пробуждение было восхитительным. Ты, не желая будить меня, нежно ласкал живот и здоровый бок. В полудремотной истоме я сладко потянулся и прижался к тебе, забурчав на ухо:
— Ещё рано, хочу спать.
— Мой ненаглядный филэ, просыпайся. — Игривый тон и нежные поглаживания вскоре возымели действия, и я честно сдался, развернувшись, открыл глаза.
— Ты отдохнул?
— Ага, и отлично выспался. Ментор трижды спрашивал, будем ли мы трапезничать?
Только сейчас я почувствовал, что здорово голоден. Молодой организм требовал существенного подкрепления сил, но, преодолевая позывы пустого желудка, только улыбнулся.
— А давай ещё немного поваляемся.
В твои планы не входило бесцельное лежание. Со смехом ты перевернул меня на спину и вцепился в шею, слегка куснул и тотчас, словно извиняясь, зализал рану.
— Вот тебе за лень! Поднимайся, лежебока, бобовая похлёбка и кусок баранины — это то, что нам крайне необходимо.
— И немного вина, я чувствую сильную жажду!
Пожалуй, вина было даже больше, чем следовало. Кое-как перекусив, мы принялись пить его на спор. Я много раз видел подобные забавы на пиршествах, когда, похваляясь, воины хлестали хмельные напитки прямо из амфор, увлекая соседей в безобразное действо. Тогда мне оно казалось чем-то непристойным! Но мы только что пережили смертельную опасность и остались живы! Разве это был не повод торжествовать?
Ты придумал новую забаву: набрав в рот вина, передавать его мне в поцелуе.
— Хочу, чтобы ты пил с моих губ, — быстро захмелев, радовался, впрыскивая в мой рот пенящееся пиво пополам с густым красным вином. Балуясь, мы смешали напитки вместе. Хохоча как на Дионисии, перед каждым поцелуем совершали возлияние богам, выплескивая по несколько капель на пол. Пили, славя Зевса и его супругу Геру, их детей Ареса и Гефеста, не обошли ревнивца Аполлона и его сестру Артемиду, воздали должное и Дионису, и Гераклу, и Ахиллесу, и твоим предкам, за которых пили стоя. Вскоре мы уже не могли удержать чаш и, неся очередную порцию, ты расплескал вино. Рубиновые капли попали мне на плечо и стекли алыми потоками по гладкой коже. Тебе понравилось. Налив огромный кратер, поднял его на вытянутой руке.
— Во имя Асклепия! Да не получит он тебя! Я не отдам!
И вылил вино мне на макушку. Я задохнулся от ужаса. Пьяные мысли подсказали страшную догадку. Неужели ты посчитал меня жертвой и, украсив волосы цветами и листьями, вот-вот перережешь горло?! Похоже, ты и сам не осознавал, что натворил, и вместо того, чтобы броситься к жертвеннику и в сокрушении молить великого исцелителя о прощении, принялся слизывать вино с моей груди. Прихватывая губами кожу, пил стекающие с длинных прядей хмельные ручейки, облизал шею, приговаривая:
— Прекрасен, прекрасен, прекрасен…
Вскоре и я стал смотреть на это, как на безделицу.
Прикосновения твоего шершавого языка становились все настойчивее, он бродил по моему телу, спускаясь всё ниже. Вскрикивая от наслаждения, я подавался вперёд, навстречу обоюдному желанию, и вдруг ты остановился, поднял на меня серьёзный взгляд.
— Гефестион, я хочу дать тебе любовь!
— Я приму твой дар, Александр!
Мы почувствовали себя неловко. Вроде бы и сказаны сокровенные слова, и наши желания требовали немедленного удовлетворения, но ни ты, ни я не торопились. Продолжая ласкать меня, ты словно заново знакомился с каждой мышцей, с каждым пальцем, с каждым сгибом. Возможно, ты хотел разглядеть меня в новом свете, а возможно, прощался с невинными шалостями. Я чувствовал, какой огонь сжигает тебя. О боги, это был твой первый раз. Это был мой первый раз! Мы готовились потерять девственность и страшно от того смущались.
Не поднимая глаз, мы принялись жадно целоваться, словно это была некая очень нужная вещь. Наша слюна смешивалась, зубы, соприкасаясь, стучали, головы кружились от ожидания высшей цели. Над нами властвовал Эрос, и благосклонная Афродита осеняла любовников милостивой улыбкой.
— Нам нужно масло. — Преодолевая жуткую стыдливость, прошептал я. Ты понял и, перегнувшись, стащил со столика небольшой фиал с оливковым маслом, которым мы поливали жаркое из баранины.
— Подойдёт?
— Не знаю, наверное.
— Ты боишься?
— Нет, волнуюсь немного.
— Я буду осторожен, если что-то пойдёт не так, скажи.
Бросив тонкую подушку мне под поясницу, немного приподнял тело для удобства проникновения. Глубоко вдохнув, я зажмурился, ожидая грубого толчка, но ты вновь, словно задумавшись, медлил, и только слегка развёл мне бёдра. Лежать в таком виде было нестерпимо стыдно, и я попытался форсировать события, приподняв одну ногу, легко закинул тебе на поясницу, недвусмысленно приглашая к соитию. Это вышло инстинктивно, я не хотел заставлять тебя, а тем более подгонять, ты же воспринял мой жест именно так. Глухо заворчав, выплеснул всё содержимое фиала на ладонь и быстрым движением втёр мне в анус.
— Гефестион! — из глубины души вырвался стон, точно конь перед высоким препятствием, ты запнулся, в глазах промелькнул страх.
Я льщу себя осознанием того, что единственный знаю, как выглядит твой страх!
Мы изнывали, желая получить нечто новое, но и боялись потерять уже существующее: доверие, нежность, детские тайны, словно после мы не сможем быть прежними, никогда не вернёмся в наши искренние отношения.
Пальцами ты постарался растянуть упругое колечко мышц, наверное, это было непросто: я крупно вздрагивал от каждого прикосновения, и моё тело сводило непроизвольной судорогой.
— Гефестион, прошу, доверься мне. — Ты взмолился, с трудом проталкивая один палец.
Меня затрясло, как только я ощутил его внутри себя. И пусть это была только одна фаланга, моё тело отказывалось подчиняться хозяину. Хмель испарился, и я видел тебя с раздувающимися от напряжения ноздрями, сражающегося и не получающего подмоги.
Это всё Асклепий, он завидует мне! Он не хочет отдавать своего жреца!
— Я никогда не буду его, я принадлежу Александру!
И как только я произнёс про себя эти слова, то почувствовал, как напряжение спало. Ты, воспользовавшись ситуацией, успел добавить второй и третий палец. Время от времени смачивая слюной, погружал их до самого основания ладони. Мы приближались к кульминации. Когда пальцев было уже мало, я, задыхаясь от вожделения, приподнялся, прижимаясь к твоему горячему члену.
Всё равно, что будет дальше — блаженство или мука!
Я хотел тебя и, наверно, умер бы на месте, если бы ты не понял моих намерений и не убрал пальцы, приставляя кончик члена к разработанной дырочке. Как в бою, мы устремились навстречу друг другу, и непонятно, кто более жаждал этого соития, потому что мы рухнули в любовь, как воины, сохраняя честь, кидаются на меч без сомнений и сразу. Ты погрузился в меня полностью, с первого раза войдя до основания и замер, тяжело дыша, упираясь локтями в изголовье ложа, застонал, точно охваченный мистическим экстазом. Боли не ощущалось, а если она и была, я не чувствовал, напротив, безграничная нежность разлилась по всему телу, и я, не сдерживаясь, громко застонал следом. Ты бездумно уставился на меня, словно видел впервые.
— Что, Гефестион? Что с тобой?
— Мне хорошо, Александр, я так счастлив!
Немного успокоившись, ты, повинуясь инстинкту, поддался назад и вернулся более резко, вжимая меня в серые полотняные простыни. Брызнула кровь. Всё, что я мог ответить, так это только изогнуться, раскрываясь полностью, вобрать в себя все твои желания, тревоги, мечты и всё твоё безумие. Я взял твой страх и понёс его в себе. Отныне ты избавился от присущей людям неуверенности. Нет, она не исчезла, я стал её хранителем, точно обоз при войске, я скрыл в своих недрах то, чего не стоило показывать никому, но то, в чём ты время от времени нуждался.
Мы были неопытны и чересчур спешили, поэтому не смогли растянуть удовольствие так долго, как хотелось. Сгорая от желания, ты вскоре глухо вскрикнул и излился в меня, а я, замерев, крепко обхватил твои бёдра ногами, приподнялся и тоже закричал. Мир исчез, я ослеп, перестал быть Гефестионом, утратил всякое понятие о времени и о себе. Я стал частью тебя и более не имел ничего отдельного.